Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

* * *

Сергей уже почти подъезжал к городу, когда позвонила нянька:

— Сергей Константинович! — почти плакала она.

— Что случилось, Соня? — закричал он ей в трубку.

— Я не знаю, что делать! Я вас искала… Елена Владимировна… она… лежит уже шесть часов и смотрит в одну точку.

— Как это? Что произошло? Расскажи мне все подробно, Соня!

Он занервничал, остановил машину и постарался успокоиться:

— Я уже почти в городе, через час буду дома. Ты успокойся, Соня, расскажи мне все спокойно.

Она всхлипнула и ответила:

— Ее принес на руках какой-то светловолосый мужчина. У него были безумные глаза. Я страшно испугалась, а он сказал, чтобы я вызвала врача.

— А Ляля? Она без сознания была?

— Да. Мы вызвали неотложку, ей сделали укол. Потом он что-то мне говорил, много говорил. Я ничего не поняла абсолютно, он словно сумасшедший какой-то. Я его раньше никогда не видела.

— А что Ляля? Что дальше было? — заорал он на бестолковую няньку.

— Ничего. Она открыла глаза и так лежит уже шесть часов. Как неживая.

Увидев Лялю, он почти лишился сил. Он действительно еще никогда не видел у нее такого взгляда, пустого и отрешенного. На него она не реагировала, только губы ее что-то тихо шептали. Прислушавшись, он напрягся, и ему показалось, что он услышал слово „Ягуар“. Он почувствовал нестерпимую боль в сердце, словно его прожгли насквозь, проткнули каким-то шилом. Ему не хватало воздуха, и желтые круги плыли перед глазами. Он видел ясно этого зверя и Лялю в его объятиях, в лапах. Его Лялю. Он даже ясно услышал ее сладострастные стоны под ним, и ни секунды не сомневался, что она не справилась с наслаждением. Дети, испуганные и сдерживаемые нянькой, даже не лезли к нему и после его поцелуя тут же ушли к себе.

Он сжал руками виски и постарался взять себя в руки. Собрался, сжался, как перед прыжком, он всегда так делал, когда нужно было справиться с трудной ролью. „Я потом об этом подумаю“, — сказал он себе, и даже смог встать. Позвонил ей на работу, потому что утром, когда они разговаривали с ней, она собиралась сходить в офис, доделать один денежный заказ. Денис ничего не знал, сказал только, что она действительно была, но быстро ушла. Кто-то видел, что к ней в секцию прошел высокий светловолосый мужчина, но пробыл там всего пару минут, поэтому почти никто не обратил на него внимания.

— У вас же пропускная система? — удивился Сергей. Денис ответил:

— Может быть, она заказывала для него гостевой пропуск.

Проверили на вахте, но никаких гостевых пропусков заказано не было. Светловолосого также никто из вахтеров не помнил и не видел.

Сергей позвонил врачу, наблюдавшему Лялю постоянно, и тот обещал приехать в течение часа. Сев за компьютер, он залез в папку „Ягуар“ и начал все тщательно просматривать.

„Может быть, ничего не было?“ — цеплялись мысли за последнюю надежду, но он понимал, что обманывает самого себя, и точно знал, что произошло. „Ягуар заманил ее в свою ловушку“, — подумал Сергей, и сердце его снова сжалось от нестерпимой боли, когда он представил ярко ее такое желанное, любимое тело, исходящее в истоме, и мягкие когтистые лапы зверя на нем. Он даже знал, какие мысли приходили ей в голову, словно стал ею на мгновенье, и видел все, что произошло, как в замедленном кино, и вдруг ощутил себя Ягуаром так, что руки почувствовали некую когтистость, но тут же в ужасе постарался встряхнуться от этого наваждения.

В папке „Ягуар“ были заархивированы все его письма к Ляле, кроме того, там сидели массивные архивы материалов для ее диссертации, но, немного поплутав, Сергей нашел его данные и быстро переписал на бумажку. „Сотников Георгий Владленович, 33 года, Москва“, телефоны и подробный адрес. Он хотел написать ему: „Я убью тебя!“ — но одернул себя в последний момент, затаившись и сам почти превратившись в зверя, подумал: „Нет, так я спугну его. Убью позже, порву его“. Теперь он думал вполне серьезно, что взять с собой в дорогу — шприц с ампулой, нож или выпросить у знакомого, Петьки Сажина, пистолет. „Нет, он, конечно, не даст, да еще и помешает. А нож — это все несерьезно. Нужно получше подумать“. Тут он увидел, что дети молча и испуганно выглядывают из детской, подошел к ним и присел на корточки:

— Вы скучали без меня?

Они тут же его обняли, бросив игрушки:

— Сережечка, мама спит с открытыми глазами.

„Господи, о чем я думаю! Мне Лялю нужно спасать. Этого гада я достану! Достану! Он мне ответит за все!“

Лялю пришлось снова отвезти в Питер, где его родители уже подключили всех необходимых специалистов. Она была все это время совершенно безучастна к окружающему и, хотя узнавала всех, но только его одного почти все время звала, если он хоть ненадолго отлучался. Когда он находился рядом, она успокаивалась, правда, даже на него она смотрела почти равнодушно, это щемило ему грудь. А ей нужна была только его рука, ее она держала, прижав к своему животу, и только тогда затихала.

Станислав предложил ему отвезти ее в Германию в клинику нервных болезней, и они стали готовить документы для этого. Сергей только не знал, как он сможет ее оставлять там одну, ведь ему нужно было заниматься детьми. От съемок он отказался. Лялины родители его успокоили насчет детей и почти переехали к ним жить, потому что у них для такой большой семьи было тесновато. Сергею все никак не удавалось вырваться в Москву, чтобы найти Ягуара. Тот не писал Ляле больше, хоть Сергей в надежде на это каждый раз проверял ее электронную почту. Он долго не решался, но потом все рассказал брату, и тот взялся найти Ягуара. Для этого Стас поехал в Москву и уже оттуда позвонил Сергею.

— Больше не думай о нем, — сказал Стас каким-то странным голосом. Сергей весь покрылся холодным липким потом и почти пересохшим ртом спросил:

— Что?!

— Самоубийство. Передозировка наркотиков. Он оставил запечатанный конверт для нее, но следователи вскрыли. Ты хочешь узнать содержимое?

— Нет, — ответил Сергей обессиленно, — Я и так все знаю.

Стас все-таки привез с собой то письмо, но Сергей не мог себя заставить прочитать его.

В этом письме были только стихи Гумилева.

Знай, я больше не буду жестоким,
Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,
Я уеду далеким, далеким,
Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,
Видны белые отсветы дня…
И мне сладко — не плачь, дорогая, —
Знать, что ты отравила меня.

[Отрывок из стихотворения „Отравленный“ Николая Гумилева.]

Сергей был полностью поглощен отъездом, собирал их с Лялей вещи, отдавал тысячи наказов ее родителям. Стас оплатил для начала три месяца лечения, но Сергей еще должен был сообщить ему по приезду, сколько необходимо заплатить за его собственное проживание, потому что это стоило отдельных денег. Когда все документы и анализы были готовы, он привез Лялю в клинику, где ею стали заниматься теперь немецкие врачи. Сам же он почти не расставался с ней. Только через полтора месяца появились первые улучшения в ее состоянии, и теперь с каждым днем в нем крепла надежда, что все будет хорошо. Он уже знал это точно, потому что видел глаза Ляли, они снова жили прежней жизнью и были полны любовью к нему.

Эпилог

Марк задумчиво смотрел на фотографию, где они были сняты с Сашей, и никак не мог заставить себя убрать ее и крикнуть сестре на приеме, чтобы она пригласила следующего. Он читал не раз ее записки, те самые, которые она написала для него. И еще он знал теперь, что другой его пациент, тот самый мальчик двадцати двух лет, был его соперником. Стас сам ему все рассказал, как психотерапевту, когда Марк случайно увидел в его бумажнике фотографию Саши, потому что эта любовь мучила мальчика невыносимо. Марк понимал, что в ее жизни были разные мужчины, и был только один мужчина, который при желании мог приказать ей разрушить всю ее жизнь, жизнь ее близких, и она бы послушалась его и пошла бы на это, потому что только он один мог повернуть для нее время вспять. Но тогда он опоздал. И Марк опоздал. Ее привезли уже почти обескровленную, потому что муж пришел домой, когда вода в ванной, где она лежала, была бурой от крови. Антон позвонил ему сегодня и сказал:

— Это ты довел ее до края. Я раздавлю тебя, как мокрицу!

Марк знал, что больше не сможет работать врачом, больше не сможет вообще жить, потому что для него без нее ничего не имело смысла. Он знал уже, как ему уйти, уйти совсем, чтобы не мешать ей. Жить и знать, что она с другим, для него было невыносимо. Он уже купил билет, хотя никому ничего не сказал и даже не отменил прием на завтра. Сегодня он тоже не мог работать, у него сдавливало горло. Из больницы ему сообщили, что она все еще в критическом состоянии, но есть надежда.

[Конец.]