Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

* * *

Теперешнюю мою жизнь можно было назвать счастливой. Я много работала, готовилась к предстоящей защите диссертации, бывший руководитель моей дипломной работы, Иван Кузьмич, очень помогал мне во всем, но в основном всю самую главную и неоценимую работу для меня выполнял Ягуар. Я принимала это как должное, по-другому не могло и быть. Я привыкла к его заботе о себе, он был моим домашним зверем, добрым и ласковым, он знал обо мне практически все и даже больше, чем можно знать человеку, но ведь это был не просто человек, это был Ягуар.

Мой муж меня также любил, только любовь его и любовь Ягуара были из разных энергетических уровней.

Когда-то я была стыдливой, но постепенно слово „стыд“ стало терять всю остроту для меня во всем, что касалось нашей близости с мужем. Наслаждения, которые он доставлял мне, возможно в ущерб своим собственным, превращали меня в одно сплошь бесстыдное и бессловесное существо, готовое часами сладострастно стонать, будь он так жесток, если бы не давал мне отдыха. Я засыпала, но только, если мне позволялось обнять его руками, ногами и прижаться всем существом к нему. Думаю, что засыпать в такой позе ему было не очень удобно, но стоило помучиться всего несколько минут, потому что я почти мгновенно проваливалась в сон и плыла, как будто зародыш во чреве матери. С утра, когда я спешила на работу, он кормил меня завтраком и проверял мою сумку, не забыла ли чего, точно так же как я собирала детей. Я была теперь его ребенком, которого приходилось кормить и проверять, иначе он нашкодит. Признаюсь, что если бы он не делал этого, я действительно забывала бы есть утром, брать носовые платки, бутерброды и прочую ерунду.

— Ты мечта любой жены! — целовала я его, убегая, и с наслаждением еще несколько минут ощущала на губах его вкус. На работе я порхала, как бабочка, моя теперешняя жизнь изменила меня совершенно. Сергей как-то приехал ко мне в перерыве, мы пили вместе кофе. Когда он уехал, примчалась Лелька, вся как ртуть, и начала ехидничать:

— Ну, скажу тебе, все наши шмары просто валяются. Какой фурор, а ведь раньше они тебя за человека не считали. А я всегда говорила, что они все твоего мизинца не стоят. Посмотри, как их теперь изжога от зависти замучает.

Я смеялась:

— Ты необъективна. Наверняка никому и дела особого нет ни до меня, ни до моего мужа.

— Дуреха ты неотесанная. Да такого поискать! Не зря ведь ему главные роли в театре дают.

А какой лоск в нем чувствуется, небрежный, ненаигранный. Пищать и плакать! Да не будь ты моей лучшей подругой, я наизнанку бы вывернулась перед ним, только б такого закадрить. Небось бабы в его театре штабелями… — тут она осеклась и взглянула на меня. Я сделала вид, что ничего не заметила и продолжала тыкать пальцами в клавиатуру, но „железо“ сразу выдало два вопроса — и это мне, профессионалу. Лелька это прекрасно заметила.

— Ладно, пойду, а то Денис меня грохнет, что тебя отвлекаю.

Я сидела, задумчиво глядя на монитор, обдумывая свою жизнь. Что-то было неправильным в ней, во мне самой. Если я люблю, то почему же все так, к чему эта необоснованная ревность, внезапная тоска, когда на это нет причин? Разве так можно?

А как можно? Как нужно? Разве есть правила? Какова норма? Почему меня лихорадит от работы, почему сносит крышу от одного прикосновения Сергея, от его любви и заботы, я полностью зависима от них, но в то же время постоянно ищу какой-то эфемерной свободы от этой зависимости? Моя жизнь в киберпространстве казалась мне именно такой свободой, но теперь он знает о ней. И что? Я почувствовала, что все изменилось, и никакой свободы больше не существует, да и не существовало. В моем мире мною всегда владел Ягуар, а я-то думала, что именно здесь свободна.

Я решила встряхнуться и продолжать работу, попытаться контролировать себя… И не смогла. Все словно остановилось. Мир остановился, замерла жизнь вокруг, все потеряло привычный смысл. А чего, действительно, я так стараюсь, кому нужны эти виртуальные картинки? Ну платят за них неплохие деньги, так это же только бумажки, а они не стоят моей души. Вошел Василий и спросил меня:

— Лена, что-нибудь случилось? Ты сидишь уже целый час и смотришь на монитор, ничего не делая.

Я взглянула на него почти зло и, ничего не ответив, схватила свою сумку и выскочила из офиса. Черт их всех побери, они сведут меня с ума, если я еще сама не сошла. Конечно им нужна моя работа, но можно хоть раз понять, что человеку плохо!

Я бродила по улицам, домой идти не хотела, хотя очень тянуло. Я боялась вопроса, почему пришла сегодня так рано. Побродив немного и подумав, я решила вернуться в офис и работать, невзирая ни на что. Ведь мне нужны деньги, это тоже определенная свобода, и, если честно, глубоко наплевать, кем меня считают все, кроме только одного человека. Когда я вернулась, все сделали вид, что ничего не заметили. Ну и слава богу. У меня есть дом, есть семья, есть любимый. Какая к черту свобода? Свобода от чего? От счастья, говорят, глупеют. Наверное, это произошло и со мной.

Я полностью отдавалась течению счастливой жизни, мне нравилось, что Сергей постоянно нянчится со мной, занимается детьми. У него это выходило легко, без напряжения и, казалось, не стоило ему никаких усилий. Иногда я пугалась, что это ненормально и начинала усердно трудиться по дому, чтобы хоть этим помогать ему в устройстве нашей жизни. Он всегда замечал мои усилия и почти всегда ругал, боялся, что я переутомляюсь, так как я много работала над диссертацией, и он пытался освобождать меня от домашних дел. Я все боялась верить этому счастью, боялась открыть глаза и не увидеть его рядом, не услышать бодрого крика: „Подъем!“ и радостного визга детей.

Теперь я могла сравнивать и поняла, что раньше в моей жизни не было именно тепла. Мы с Димкой совершенно не вникали во внутренний мир друг друга, лишь равнодушно сосуществовали, именно это и не позволило нам жить вместе дальше, хотя многие живут без любви ради детей. Но теперь я не представляла, как могла жить без живого тепла, которое только одно и было главным связующим звеном меня с жизнью. Только один Сергей мог согреть мой мир, где меня качало на теплых волнах, где захлестывало все мое существо теплым огромным облаком, в котором я плыла, ничего не видя и не слыша, но ощущая неразрывную связь с существом, приносящим мне такое наслаждение и успокоение хотя бы ненадолго. Прикасаясь к нему, я восполняла потерянные части своего существа, некие невидимые покровы, которые разрушились в его отсутствие. Он разглядывал меня, когда я, обессиленная и расслабленная, лежала с приопущенными ресницами.

— Ты как из кокона каждый раз освобождаешься, снова и снова, словно хочешь скинуть путы с себя, и я все жду, что вот-вот родится новое существо, прекрасный мотылек, — говорил он мне часто.

55

Алиса нервничала. Мобильник Коростелева не отвечал, и она не знала, как дела в галерее, где должна была проходить ее „персоналка“. Со вчерашнего дня он с ребятами занимался подгонкой стекол, освещением. Карэн тоже должен был выставляться, второй зал должны были занимать его работы. Но Карэна до сих пор не было. Он позвонил и сказал, что доверяет ей проследить за всем. Алиса не могла поехать на такси, Коростелев не позволял. Наконец он позвонил, и она набросилась на него с возмущением.

— Вишенка моя любимая, аккумулятор чертов разрядился, а звонить было некогда. Не волнуйся, я уже еду.

Она недовольно надула губы, но потом улыбнулась. Он едет, так чего грустить? Саша купил цветы — ее любимые розы, салон машины наполнился их ароматом. Он живо представлял, как Алиса дует губы недовольно, и даже засмеялся. Слава богу, больше не шваркает часы о стенку. Торопливо закрыв машину, он взбежал по ступенькам. Она выглянула из комнаты в прихожую, увидела цветы, но сделала недовольное лицо и отвернулась. Он знал все ее капризы наизусть и знал, как с ними справляться. Взял рукой ее подбородок и припал к ней губами, глаза ее тут же оттаяли и улыбнулись.

— Ну что, поехали? — спросил он и оглядел ее наряд.

— Я волнуюсь, Кэрри ведь просил проследить, а я еще даже не была в галерее.

Они спустились, и он усадил ее на заднее сиденье. Она, как всегда, копошилась там, как малыш, сопела, а он, поглядывая на нее в зеркало заднего вида, улыбался. Его обожаемая рыжуля.

Он наконец-то уговорил ее позвонить родителям. Коростелев встречал их в аэропорту один. Алиса была совершенно не похожа на них. Они в волнении спрашивали, почему Алиса не приехала их встречать, он стал их успокаивать, объяснил, что ее тошнит в машине. Когда открылась дверь, они бросились ее обнимать. Он заметил, что, хотя она и сделала ответные движения, но губы ее недовольно дрогнули, он увидел это каким-то внутренним зрением и понял, что она не простила их. Мать говорила без умолку, отец целовал ее беспрестанно. Им очень понравилась его квартира, а еще то, что дочь теперь жена обеспеченного человека. Алиса запретила ему говорить о своих работах, мастерскую закрыла на ключ, он не возражал. Но они действительно ни разу не спросили, все также ли она рисует, он ждал, но не дождался. Алису он пытался потом успокоить, предполагая, что они боялись затрагивать больную тему.