Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
Эдик выглядел элегантно при всей своей субтильности и не очень высоком росте. Среди всех наших он сразу отличался изысканностью, манерами, тактом, в его речи невозможно было уловить ноток гея, лишь со мной он мог позволить себе откровенные словечки. Иногда взгляд его становился ледяным, и наши парни ретировались, уступая ему, ведь Эдик был талантлив и во многом более профессионален, чем некоторые из них. Меня забавляло видеть, как кое-кого он затыкал на полуслове только одним своим презрительным взглядом. Конечно, некоторые обижались на то, что он никогда „не учил“ более слабых, чем был сам, программистов, на что он всегда отвечал:
— Ребятки, есть много литературы по данным вопросам, занимайтесь своим ликбезом сами, а мое время дорого стоит, и тратить его на это я не собираюсь.
Конечно, некоторые свои находки он обнародовал, так же как делали и все мы, это было у нас в порядке вещей, ведь мы были одной командой, но самое ценное, изюминки, он доверял только мне и всегда ругал меня и учил не быть расточительной.
Наша с ним дружба завязалась незаметно, он любил пить со мной кофе, мы оба были достаточно молчаливы при всех и лишь однажды, оставшись одни в чайной комнате, невзначай разговорились. Не помню, но чем-то он рассмешил меня, кто-то с удивлением к нам заглянул, услышав мой смех, ведь это была достаточная для всех редкость. С того времени Эдик незаметно сблизился со мною и постепенно стал откровенен настолько, что я знала даже подробности его отношений с возлюбленными. Конечно, мы никогда не касались слишком интимных тем, меня они особо не интересовали, я легко абстрагировалась от представлений того, как все „это“ происходит у геев, в отличие от нас, простых смертных, а в остальном проблемы у них были точно такие же.
Эдик имел способность приближаться совершенно бесшумно. Так он однажды и увидел мою переписку с Ягуаром. Когда я обернулась, мой дружок покраснел и стал оправдываться:
— Я совершенно случайно… Ты не подумай… Никто не узнает, никто, молчу как могила, клянусь! Но… как романтично, как изысканно. Зверь, Ягуар… ах, где бы мне найти такого котика?
Я усмехнулась:
— Малыш, ну зачем тебе виртуальный зверь? Кстати, как поживает твой друг?
Со мною Эдик был восторженно открыт:
— Маратик — чудо, умница, мужчина! Мой мужчина. Ты знаешь, ведь он снова предложил меня проспонсировать, и мои работы появятся на очередном вернисаже. А слышала ли ты, что сам Ливанов приехал? Это такая честь рядом с его работами выставиться.
7
После всего произошедшего Алиса боялась открыть глаза.
— Уходи, — тихо, но жестко сказала она и отвернула голову к окну, боковым зрением увидев, как Александр поднялся и натягивает одежду. Услышала, как негромко хлопнула дверь, эта режущая будничность почти ободрала ей кожу. Что произошло? Как она могла? С совершенно незнакомым человеком?
Полежав и поразмышляв надо всем произошедшим, она поднялась и пошла в душ. Ванная была старая, кое-где треснутая, но чисто выскобленная. Алиса все еще сохранила привычку к опрятности, вынесенную из дома родителей. Она не была дома три года и ничего не знала о них, вернее, не хотела ничего знать. Когда она закончила школу, то вместе с аттестатом получила диплом художественной школы. Еще с первого класса Алиса хорошо рисовала, и родители решили, что ей нужно учиться там. Ею гордились учителя художественной школы и совершенно не гордились учителя средней, но все-таки общеобразовательную школу она закончила без троек.
И тут началось. Родители настаивали, чтобы она готовилась в институт. Отпускать в другой город ее не желали, а только там можно было поступить в художественную академию, о чем она всегда мечтала. Родители же уготовили ей экономический факультет местного вуза. Задействовали все знакомства и связи, и уже была договоренность, что даже тройки на вступительных экзаменах должны были стать для нее проходными. Ее мнения никто не слушал, да она и не пыталась хоть что-то говорить. Все это казалось ей просто какой-то несерьезной игрой, она даже не вникала в суть всей этой суеты. Как раз в это время она была увлечена новой волной в себе, у нее появилась совершенно необычная манера нанесения штрихов и мазков. Это происходило почти непроизвольно, чуткие руки сами подрагивали, где было необходимо, и на бумаге появлялись необычные трепетные рисунки. Масло тоже смотрелось необычно в такой манере, но она не была еще готова к маслу, хотя и написала пару пейзажей. Наталья Гавриловна, надев очки, долго смотрела при разном освещении ее работы и сказала:
— Алик, моя дорогая, ты должна много работать, у тебя очень самобытная манера. И если я все еще хоть что-то понимаю, ты можешь достичь вершин.
Алиса летела, как на крыльях, домой, но отец с матерью даже не взглянули на ее последние картоны, запечатлевшие ее новый всплеск, а засадили в машину и повезли в приемную комиссию подавать заявление. Алиса молча выполнила все необходимые действия, которые от нее требовали. Ночь после этого она не спала, а на следующий день позвонила Зоське, которая когда-то жила по соседству, и которая учила ее рисовать. Теперь же Зоська уехала в другой город, где покойная тетка оставила ей квартиру. До того они часто перезванивались, Алиса разревелась по телефону, а Зоська сказала, чтобы та приезжала к ней. Оставив пространное письмо родителям, но не оставив адреса своего местонахождения, Алиса собрала свои нехитрые пожитки, не взяв даже зимние вещи, и уехала первым же междугородним автобусом.
Для начала она сняла с карточки Visa пять тысяч рублей. Теперь родители могли связаться с ней только по мобильнику, но она никогда им не отвечала, только читала их, вначале гневные, а потом умоляющие SMS. Сама написала им только одно послание: „Я не вернусь, потому что моя душа не нужна вам“. Через две недели она сняла квартиру, жить у Зоськи оказалось для нее проблематично, так как она не привыкла делить жилье с кем-то, у нее всегда была отдельная комната. Как единственная дочь обеспеченных родителей, она почти всегда занималась тем, чем хотела. Ее свобода никогда не ограничивалась, тем более что родители видели: дешевые шалости сверстников ее мало интересовали, она всегда много читала и много рисовала, любила музыку, наушники были ее вторым „я“. Мать снимала их с нее, когда Алиса спала, в них грохотала музыка. Устройство на экономический факультет Алиса восприняла как надругательство над своей душой. Обида на родителей все еще была острой, Алиса никак не могла заставить себя позвонить им. Наверное, они искали ее, наверное, подключали милицию, ее это не интересовало, и она не звонила даже знакомым в свой город, словно хотела порвать все связи с родителями таким образом.
Зоська помогала немного зарабатывать на портретах. Два раза работы Алисы брала частная галерея, несколько картонов помог продать Карэн, Зоськин знакомый художник. Он тоже обратил внимание на ее необычную манеру и постоянно говорил, что Алисе нужно много работать и совершенствовать цвет, хотя рисунком она владела мастерски, но, говорил ей Карэн, в живописи цвет первичен. Она пыталась уловить игру цвета на натуре, но ей все не нравилось. Свободная жизнь скоро пришлась ей по душе, только вначале было неуютно и страшновато, кошелек пугал быстро тающей пачкой сотен. Пластиковой картой она поклялась себе больше не пользоваться, хотя знала наверняка, что родители положили на ее счет значительную сумму.
Когда ей удалось заработать на первых портретах свои пятьсот рублей, она повеселела, впервые ей заплатили за то, что раньше она считала только увлечением. За эти три года Алиса научилась жить с постоянно полупустым кошельком, но всегда имела поддержку от Зоськи и Карэна, могла занять у них денег, да и просто завалиться к любому из них, чтобы поесть, это было естественным в их маленьком братстве. В мире, в котором жили ее друзья, ценилось только творчество. Они часто тусовались, пили где-нибудь в барах, но Алиса никогда не видела, чтобы Зоську или Карэна интересовали люди не их круга. У Карэна не было постоянной женщины, от случая к случаю он с кем-то спал, Зоська тоже святостью не отличалась, но втроем они почти не разлучались, и между ними были истинно дружеские отношения. Алиса не могла даже представить, чтобы она с Карэном или Карэн с Зоськой завели между собой шашни.
Алису они оба особо не опекали, но она точно знала, что им не очень бы понравилось, если бы у нее кто-то появился. Карэна почти всегда можно было найти дома с утра за работой. На натуру он ездил не раньше обеда, площадными портретами не занимался. Ему удавалось выставляться и продавать свои работы очень выгодно. После удачной продажи он устраивал им банкет, они кутили всю ночь, заваливали в его квартиру с мастерской, оборудованной на чердаке, плясали и орали песни, а утром с больными головами отпивались кефиром, который приносила старшая сестра Карэна, вызванная по телефону.