Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Он задумался о словах Карэна. „Он сказал — спрячь ее. Значит, считает, что ей грозит опасность. Ее никуда нельзя отпускать отсюда. Правда, это будет непросто, но нужно убедить ее“. До утра Коростелев звонил в реанимацию каждый час. В четыре утра ему сказали, что операция прошла успешно и больной спит после наркоза. Только теперь можно было прилечь.

В девять Алиса проснулась, и Коростелев сразу же открыл глаза, потому что даже не раздевался и уснул в кресле. Перед этим он был за рулем почти десять часов и изрядно устал.

— Операция прошла успешно, — поспешил он успокоить ее. Она снова разрыдалась:

— Сашуля, родной мой, как же это?

— Давай ты мне все подробно расскажешь об этом Леве. Еще раз и спокойно.

Она повторила, кто такой Лева, откуда она знает его, и что он хотел взять пейзаж, когда тот будет готов.

— Ведь я и так хотела ему его отдать для продажи. Не понимаю, что могло произойти?

— Помнишь, Карэн позвонил и спросил, расплатился ли Лева с тобой за те два картона? И сказал, что они продались сразу, то есть еще, когда ты была в городе. Но Лева почему-то не спешил расплачиваться с тобой. Почему он тянул?

— Не знаю.

— Так, теперь о пейзаже. Что за пейзаж? Может быть, там изображено что-то такое? Ты показывала его кому-нибудь кроме Левы?

— Карэну.

— И все?

— Да. Больше никто не видел.

— Подумай получше. Напрягись, девочка моя.

Она наморщила лобик, потом сказала:

— Ну, не знаю… В парке, где я рисовала, каждое утро два паренька с ротвейлерами гуляли целую неделю. Повязать их хотели, а у них все не получалось. Подходили поболтать. Одного смешно так зовут, Леонтий. Второго не помню как.

— Рыжик, ты побудешь дома, а я съезжу, все разузнаю. Буду тебе звонить каждый час.

— Как?! А я?

— Ты устала с дороги и от всех этих переживаний, тебе лучше побыть дома.

— Нет, я с тобой! Ты что, с ума сошел? Я не останусь одна!

Он пытался ее успокоить, но бесполезно.

— Это опасно, Карэн сказал, чтобы я спрятал тебя.

Она вскочила перед этим, намереваясь одеваться, а теперь замерла, махровый халат, широкий ей, упал с ее тонкого плеча.

— Ты хочешь сказать, что он может и меня? — открыла она рот, и в глазах ее заполоскался испуг.

— Он стрелял в Карэна в твоей квартире из-за картины, которую видели только они оба и больше никто, ну, кроме тебя, конечно. Тебе это ни о чем не говорит? Я так понимаю, что твой пейзаж ему вдруг очень понадобился зачем-то, а все, кто о нем знал, напротив, стали ему помехой.

— Меня… из-за моего же пейзажа? — недоверчиво спросила она.

— Пока выходит, что так.

— И что теперь?

— Ты останешься дома, а я поеду, заеду в больницу, может быть, Карэн пришел в себя. Потом позвоню тебе.

— Саша! — бросилась к нему Алиса и заплакала, но он понял, что она будет слушаться.

Он заехал в больницу, но к Карэну его не пустили, он все еще был в реанимации. Позвонил следователь, Саша поехал к нему. Рассказал о мальчишках с ротвейлерами и своих предположениях. Следователь сказал:

— Пейзаж продан под именем модного на западе художника, ранее проживавшего в России, за двадцать тысяч долларов, но специалисты утверждают, что стоит он намного дороже. Купившего уже допросили, сделка была осуществлена официально, есть заключение экспертов о качестве пейзажа.

— И кто указан автором?

— Авторство предположительно приписывается Ливанову.

52

Открыв глаза, я увидела что-то белое. Это был потолок. Ко мне склонилось лицо в марлевой маске и глаза с длинными накрашенными ресницами.

— Она пришла в себя. Все нормально.

Я лежала на кушетке или на чем-то вроде этого, вокруг были абсолютно белые стены и яркий свет.

— Пусть лежит, главный распорядился понаблюдать, вдруг давление скакнет. Ты кровь на сахар у нее взяла?

Это была реанимационная палата, я лежала и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой и даже их не чувствовала, да и вообще не ощущала тела. Медсестра протирала мое лицо влажными тампонами.

— Господи, сколько воды уже извела, а она все еще в этой серебряной пыльце.

— Слушай, она смотрит мимо меня…

— Вы слышите меня? — спросила первая, наклонившись ко мне. Ответить я не смогла, но моргнула ресницами.

— Да нет, она в сознании. Просто ступор или еще что-то в этом роде.

— Слышала, у них там вся киногруппа передралась? Режиссер со сломанными ребрами в интенсивной хирургии лежит, избитый весь, ужас. А еще трое — с синяками и ссадинами.

— А тот, высокий такой, широкоплечий? Ну, черноглазый, красивый такой…

— Это, сказали, муж.

— Ее? — она кивнула на меня.

— Ага. Его милиция забрала.

Увидев тревогу в моих глазах, она всплеснула руками:

— Вот дуры мы с тобой, она же слышит все. Главный нас убьет, смотри, давление у нее поползло.

— Вы успокойтесь, пожалуйста, все будет хорошо, — залепетала по виду более младшая сестричка, пока старшая куда-то ушла. Вдруг я услышала в открытую дверь голос Сергея, он, видно, разговаривал с врачом.

— Нет, я пройду! Вы не понимаете, это необходимо, я должен ее увидеть и сумею ее успокоить.

То, что говорил врач, не было слышно, но уже через несколько секунд Сергей ворвался ко мне. Я скосила на него глаза, потому что даже голову повернуть была не в силах.

— Ляля, маленькая моя, любимая девочка… — он плакал и целовал меня, слегка касаясь моего лица губами, — Если бы мне не помешали, я убил бы его, убил… — сестричка оттаскивала его от моей кровати:

— Ее нельзя волновать! Прошу вас, успокойтесь! Илья Семенович! — крикнула она. Появился врач, а Сергей сказал:

— Пустите меня, видите, она уже улыбается. Видите?

Они все посмотрели на меня.

— Ну и все равно, вы волнуете ее, а ей нужно поспать, — сказал врач и, взяв Сергея под руку, настойчиво попытался его вывести.

— Ладно, я сейчас уйду, дайте еще только мгновенье. Мне сказать ей нужно.

Он вырвался от них и, приблизившись ко мне, быстро заговорил:

— Ляля, я буду здесь, рядом, ничего не бойся. Я люблю тебя больше жизни. Мы уезжаем, я разорвал контракт… — я слышала его уже как в тумане и пыталась что-то ответить, но не могла и только открывала рот, как рыба.

Проснулась я снова, уже вполне сносно себя чувствуя. Рядом на тумбочке стояли цветы и лежали персики, они восхитительно пахли. В окно светило осеннее солнце, значит, был день. Я разглядывала свои руки, на которых все еще были серебряные блестки. Палата была явно не для среднего больного. В зеркале я увидела себя, лицо почти отмыли от геля, а распущенные волосы все еще были в серебряном напылении. От этого я казалась какой-то инопланетянкой. Ненакрашенные глаза со светлыми ресницами и бровями казались нереальными рядом с серебряными волосами. Глаза на фоне серебра стали ярче. Кто-то вошел в палату.

— Ляля! Ты зачем встала?! — бросился ко мне Сергей, — Господи, не весишь как будто уже ничего… — бормотал он, подхватив меня и укладывая на постель.

— Сережа, — только и смогла выговорить я. Только сейчас я заметила, что у него заклеен пластырем лоб, и провела по нему рукой.

— А это? Ерунда, царапина.

— Ты рядом, — и все, говорить я больше не могла, в груди поднималась волна нежности к нему, которая застилала дыхание.

Когда я успокоилась, он стал мне рассказывать. Макс подговорил сначала задержать его на гриме, потом отвлечь, а потом, пока снимали меня, Сергея держали и зажимали ему рот, чтобы он не смог прекратить съемок и издевательства надо мной, но, когда я грохнулась без сознания, это оказалось неожиданным даже для Макса. Ко мне бросились, но Макс заорал, чтобы все оставались на местах и продолжали снимать. И они снимали.

— Он словно обезумел, орал на оператора, чтобы тот снимал, как ты лежишь без сознания, круговой панорамой, сволочь!

Сергей вырвался, напал на Макса и бил до тех пор, пока его не оттащили силой. Меня увезли, а Сергея забрали в милицию, которую кто-то вызвал. Макса тоже увезли, он тоже потерял сознание от болевого шока, Сергей сломал ему два ребра.

В милиции по просьбе Макса дело замяли, Василий сунул кому-то тысячу баксов. Сергея отпустили. Макс лежал в этом же здании, в отделении хирургии.

— Он уже ничего. Плакал, умолял простить, просил не губить фильм, но я порвал контракт и бросил ему в лицо. Мы уезжаем завтра, моя девочка. Я больше не могу видеть его гнусную рожу.