Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
Коростелев с тайной ревностью просил ее рассказать подробнее о друзьях и знакомых. В восторженных, почти детских ее отзывах о Карэне, Зоське, Левушке он не услышал ничего настораживающего. Только история о Фарике больно кольнула его сердце, но разве сам он был святым до встречи с ней? Его интересовал Карэн. Неужели он только друг? Зная ее хоть немного, можно было предположить как это, так и совершенно противоположное. Ее страстность была ему известна, но, в конце концов, чистые глазки не позволили ему сомневаться в ее искренности.
39
Сергей заметил, что разговоры о театральных женщинах меня смущают, хотя совсем не это было для меня трудным. Меня беспокоил сам театр, но об этом я никак не могла ему сказать.
— Ревнуешь меня? — спросил он. Я кивнула и отвернулась к окну, но потом решилась и сказала:
— Ревную к театру.
Он открыл рот от удивления, но, подумав немного, сказал:
— Я все могу понять, но театр для меня слишком много значит. Поверь, тебе нечего бояться, вы из разных категорий, не ставь меня перед выбором. В душе ты же знаешь, что победишь, но сделаешь меня навсегда несчастным, нереализованным творческим импотентом.
— Я никогда не посмею ставить тебе условий, — грустно сказала я.
— Театр — это только работа.
— Это не только работа, а образ жизни. Я постараюсь привыкнуть. Хоть это и очень трудно.
— Но ведь многие так живут: муж уходит на работу, приходит поздно, а жена встречает его вкусным обедом.
— Да, конечно…
— Но как бы ты хотела, чтобы мы жили?
— Не знаю, только быть в разлуке с тобой невыносимо для меня.
— Ты воспринимаешь как разлуку всего несколько часов врозь! Так нельзя, пойми. Мне тоже не хочется тебя оставлять. Я брал бы тебя с собой в театр, но тогда я не смогу работать. Твое присутствие не даст мне работать, понимаешь? Думаю, что после премьеры ты перестанешь грустить. Я буду посвободней.
— Да? И не будешь уходить каждый день, даже в выходные? Я так тебя люблю!
Он думал напряженно, пытаясь видно что-то сформулировать внутренне, чтобы объяснить мне нечто такое, что было важно, нечто такое, что он хотел донести до меня.
— Давай поговорим о любви. Есть два похожих, но в сущности разных чувства — влюбленности и любви. Первое из них может быть безумно сильным, головокружительным, всепоглощающим, но это чувство для себя, оно эгоистично! Да, да, не удивляйся, суть его в стремлении обладать другим человеком — красивым, умным, добрым и т. д. А суть любви — в стремлении отдавать! Векторы этих чувств — противоположны! (Кстати, в гармоничной, здоровой человеческой любви эти два начала существуют одновременно). Так вот, ты принимаешь за любовь влюбленность, которая еще только стремится стать любовью и может стать ею, если ты поймешь это, прочувствуешь сердцем.
— Но я люблю, люблю, я не могу без тебя ни минуты, ни секунды! Ты должен быть рядом, я хочу слиться с тобой в одно неделимое существо! — я вся просто трепетала, так мне хотелось доказать ему то, что я люблю по-настоящему.
— Давай представим, — сказал Сергей, — Что человек — это некий проводник энергии, и когда мы любим, то это значит, что прекраснейшая из энергий Вселенной течет через нас и должна наполнять нас силой. Отчего же эта энергия не дает тебе силы, а напротив, отнимает? Любовь, притяжение между людьми — по сути, это влечение к целостности, к нераздвоенности, к тому с кем разделен, и жаждешь соединиться. Да, все это так, но полное соединение уничтожит и любовь, останется только слитое существование сиамских близнецов, некому и незачем будет отдавать, и стремиться друг к другу. Конечно, любовь многомерна, но, согласись, у любви есть маски. Это так называемые эгоистическая любовь и любовь жертвенная. Обе эти болезненные формы любви обусловлены в одном случае сверхценностью для тебя своего Я, а в другом — гипертрофированным превознесением Предмета любви. А истинная любовь — это совершенно другое, но понять это может лишь человек, прошедший некоторые фазы личностного развития, так сказать, поднявшийся на верхние ступени.
* * *
Сергей решил рассмотреть мою жизнь изнутри. Он, видно, давно задумал это, и вот пришло время.
— Вот, значит, где ты сидишь! — сказал он, разглядывая мое рабочее место.
— Покажи мне свои подвиги трудовые. Тебя тут на вес золота ценят, а я толком ничего не видел из твоих работ.
Я усадила его и начала показывать макеты сайтов. Их были десятки. Он восхищенно смотрел, я пыталась применять поменьше специальных терминов, рассказывать о некоторых изюминках. Объяснила, что такое администрирование, хотя последнее время Денис освободил меня от него полностью, чтобы я занималась только творчеством, как он говорил. Показывая Сергею свои работы, я увлеклась, перескочила к алгоритмам зачем-то, глаза мои загорелись, щеки заалели, руки предательски сами лихорадочно с неимоверной скоростью касались клавиш клавиатуры, так что машина не успевала грузиться. Сергей внимательно посмотрел на меня, потом кивнул:
— Понятно.
Я испуганно и растерянно на него смотрела. „Как я могла так увлечься? Ведь нельзя, чтобы это было видно“, — мелькнуло у меня в голове, но было поздно, и я спросила:
— Сережа, я неадекватна?
Он засмеялся и прижал меня к себе:
— Глупости. Ты просто очень впечатлительная. Не волнуйся так, но все-таки старайся быть немного поспокойнее. Слишком ты вся горишь. Помни, что это только работа и ее результаты не очень повлияют на твою жизнь. А на самом деле, мне все ужасно понравилось, и я очень горжусь своей талантливой девочкой.
В это время на мониторе появился значок, говорящий, что пришла почта, и Сергей рефлекторно открыл послание. Это был Ягуар. Сергей, пробежав глазами текст, поднял на меня удивленные глаза. Я смотрела на него с ужасом, но молча открыла папку с десятью последними посланиями Ягуара. Сергей стал их читать вместе с моими ответами на них.
— Не предполагал, что тебя даже через виртуальное пространство пытаются увести у меня, — пошутил он грустно, но тут же улыбнулся и поцеловал меня:
— Теперь я хоть что-то знаю про этот твой мир.
* * *
Последние дни Сергей уходил раньше обычного. Приближалась премьера, и мы все, понимая это, старались терпеливо сносить неудобства и его отсутствие. Дети занимались уроками, которые начали им задавать. Нянька оставалась все чаще, потому что я могла неправильно все им преподать, начинала раздражаться и залезать в несусветные дебри, когда нужно было просто и ясно им что-то объяснить. Я пыталась читать вечерами, но мысли витали далеко, и, прочитав несколько страниц, я вдруг замечала, что совершенно не поняла ничего и начинала снова.
Малейший звук во дворе, напоминавший стук дверцы машины, поднимал меня, и я припадала к стеклу окна. Постоянное ожидание выматывало меня, лишало любых желаний, лишало способности начать какое-то дело, все откладывалось на потом. С этим требовалось как-то справляться, иначе можно было сойти с ума. Сидя в уютном кресле и прислушиваясь к звукам из детской, где нянька занималась с детьми, я пыталась заглянуть в себя и понять, как же мне жить дальше, ведь невозможно постоянно ждать, даже когда он рядом, в одном городе, просто на работе и скоро придет. Нельзя так набрасываться на него, когда он приходит, ведь он наверняка еще бывает полон той, театральной жизнью, хотя и не очень рассказывает мне о ней. Нельзя так грузить его всеми теми мыслями, что приходят в мою глупую голову за день. А он всегда слушает внимательно, все видит и понимает.
— Ляля, я люблю тебя, мне больно видеть твои душевные страдания, даже если они от любви, какой бы она ни была — эгоистичной, жертвенной, животной. Я не хочу, чтобы ты страдала. Я хочу, чтобы ты была счастлива и спокойна, а ты словно не слышишь, не понимаешь. Давай поговорим, разберемся… Я думал, семейная жизнь расставит все по местам, но вижу, что ошибался. Скажи, ты боишься, что я покину тебя? Чего ты боишься, девочка моя?
— Не знаю. Мне все время тебя не хватает, каждую минуту. Это такое чувство, словно тебя удерживают силой под водой, а воздух кончается и, если тебя вот-вот не отпустят, и ты не всплывешь, то погибнешь.
— Но как же тогда жить?! — в отчаянии воскликнул он, — Я не могу все время быть рядом, это просто невозможно! А вдруг мне придется уехать ненадолго? Как я оставлю тебя?