Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
* * *
Счастливые десять дней кончились, и мы отправились домой. Радостные и возбужденные, мы возвращались с морского курорта, и были маленьким семейным неразрывным миром, и мне казалось, что так будет теперь всегда.
— Я так люблю, когда ты улыбаешься, — говорил мне Сергей, целуя. Дома нас ждала нянька. Когда она ушла, мы наконец-то увидели гору коробок и коробочек с нашими свадебными подарками. Разбирали мы их дня два, читая пожелания друзей и знакомых. Подарков было действительно много. Множество цветов наполняло комнаты, они даже еще не вполне увяли. Дети с визгом открывали каждую новую упаковку, сбрасывая пышные ленты. Чего здесь только не было! Посуда, дорогие сувениры, постельное белье, даже наборы для чайной церемонии и суши в японском стиле, банные халаты для двоих, прекрасные издания по кулинарии и еще много чего. Стас подарил две тысячи долларов в конверте вместе с другими подарками. На одном игрушечном, пушистом котенке была приколота маленькая открытка, и он написал: „А это лично Леночке“. Сергей беззлобно посмотрел на котенка и промолчал. Я засмеялась и удивилась: оказывается, я уже могу смеяться над этим. Он улыбнулся.
— Ляля, мне нужно в театр заскочить, — предупредил он, как бы невзначай, но все сразу рухнуло, весь мир сразу потерял легкость для меня. Видно, я имела такой вид, что даже дети пытались успокоить меня:
— Мамочка, но ведь у Сережи скоро премьера, ну что ты как маленькая девочка!
А ведь я не произнесла ни одного слова, но им было все понятно без слов. Эти счастливые десять дней оказались только сном, а в действительности все абсолютно не так, он уходит, там его ждет другая, совершенно отличная от нашей с ним жизнь, где его любят другие люди, и где он тоже любит других людей, и нет никакого нашего маленького, неразрывного семейного мира. Я молчала, но Сергею все было и так понятно. Он опустил глаза бессильно, но ему требовалось идти. Сделав вид перед детьми, что все нормально, пока они занимались в детской своими делами, я думала: „Господи, зачем ты так мучаешь меня? Если это испытание мне, то что я должна сделать, чтобы эта мука закончилась? Тысячи женщин не имеют и сотой доли того счастья, которое имею я, почему же я вместе со счастьем так несчастна?“ Оказывается, ничего не изменилось, и жить в разлуке с ним даже недолго было просто невыносимо для меня. Я ругала себя, называла в душе вздорной, избалованной бабой, но не находила себе места и покоя нигде. Сергей все видел, все понимал:
— Ничего не говори, я знаю, что ты сильно скучаешь без меня. Я все знаю. Мне очень знакомо это сосущее чувство, но я всегда умел справляться, а ты так беззащитна перед всем этим. Но я научу тебя быть сильной. Это возможно, и приемы давно придуманы. Ты деформировала свое Я, посадила себя в некую внутреннюю тюрьму, лишила себя и меня свободы. Ты должна понять, что никто, и я, в том числе, ни приказом, ни силой не могу сделать тебя зависимой от себя или независимой, только ты сама создаешь свои сети, и только сама можешь их разрушить. Но мы разберемся со всем этим вместе, мы рассмотрим проблему с разных сторон.
С понедельника началась обычная жизнь, я вышла на работу. Все еще приходили поздравления от дальних знакомых, детей в первый раз отвели в спецшколу на тестирование, которое они прекрасно прошли. Сергей ликовал, я тоже радовалась, но, по-моему, больше его восторгу, хотя и стыдилась себе в этом признаться. Я уже смирилась с полным порабощением моей воли и даже не пыталась вырваться из этого капкана, а разобраться во всем этом у нас все не было времени. Постоянные бытовые проблемы, дети и заботы о них отвлекали все внимание, кроме того, работа занимала основное время.
— Пойми, это называется семейной жизнью. И нормально, когда жена живет полностью интересами мужа, так всегда было, — убеждала меня Лелька.
— Разве я живу его интересами? — удивлялась я, — Я просто больна им, порабощена полностью, я не существую, а интересы здесь ни при чем.
Лелька пыталась мне помочь разобраться в себе, и видела тщетность своих попыток, хотя и не оставляла их, но она также как и я инстинктивно понимала, что порой обстоятельства управляют нами, а не мы ими. Меня понимал только Эдик, сам он снова страдал невыносимо, лицо его нервно выдавало это, Марат приходил и каждый день встречал его возле подъезда офиса, но Эдик, выскользнув после работы, тут же прыгал в свою девятку и уезжал. Мне он говорил:
— Ты абсолютно права, зависимость может задушить. Я понял это на себе, и я смог победить. Я выбираю только сам и решаю все только сам! Лена, ты должна освободить свою душу, должна!
Малыш желал мне добра, он один понимал меня, как никто. Только как освободиться — этого даже он не мог мне подсказать.
38
К вечеру у Алисы испортилось настроение. Она не могла объяснить Саше, что с ней, просто сидела и тоскливо смотрела в темное окно.
— Тебе стало скучно со мной? — обиделся он. Коростелева болезненно царапало ее настроение, но она почти равнодушно взглянула на него и ответила:
— Ну что ты, мне не может быть скучно с тобой.
Он никак не мог понять причину ее тоски. Еще час назад она прыгала, как козочка, хохотала и висла на нем. Сегодня они занимались любовью только утром. Она так дышала… ей было хорошо, все тело ее сотрясали конвульсии, он видел это и вторил ей сам. А теперь он лежал и ждал ее, но она сидела, глядя в окно. Торопить ее он не решался. „Неужели она так быстро остыла? Я не могу без нее… Что случилось? Что с ней происходит?“ — думал он в тревоге. Она вдруг схватила ученический альбом, который привезла с собой, и мелком начала быстро что-то набрасывать на лист. Коростелев внимательно наблюдал за ней. Отрешенное и тоскливое выражение лица сменялось гримасками, пробегавшими одна за другой, и вдруг глаза засияли, как раньше, она отбросила альбом и мелок, тот упал и закатился куда-то.
— Я люблю тебя! — счастливо закрыла она глаза и потянулась к нему руками и губами.
Он забывал в эти минуты, кто он, и становился собой новым, которого теперь культивировал в себе, собирая по крохам, она была некой средой, аурой, в которой этот новый он только и мог существовать, как в облаке. Она пахла яблоком, свежестью, а волосы имели горьковатый полынный запах. Ее беленькие зубки покусывали его страстно, он видел капельки пота у нее на лбу, закрытые веки с иглами ресниц, маленькие, тонкие, трепещущие ноздри. Он хотел видеть ее глаза-вишни, но, когда они занимались любовью, она полностью отключалась, и глаза ее всегда были закрыты. Только губы ловили его повсюду, как бы он не уворачивался. Он любил эту игру и немножко мучил ее до тех пор, пока она не начинала жалобно стонать.
Вся прошлая его мужская жизнь испарилась как сон, как будто никогда и ничего у него не было ни с кем. Забыв, какие испытывал раньше ощущения с другими, он начинал все с самого начала, и этим началом была она. Каждый раз он чувствовал, что вот оно — начало, когда уже держал ее за нежные белые бедра и был готов, и почти уже приблизился, коснулся и оставался только миг…
— Что ты там рисовала? — спросил он, как бы невзначай, не желая, чтобы она заметила его тревогу.
— Понимаешь, я словно с ума иногда схожу. Мне, как наркоману, нужна доза. Нужно выплеснуть… ну как бы тебе объяснить… сгусток, иначе думать я больше ни о чем не могу. Ты обиделся? — Наивно догадалась она. Он отвел глаза, но она наклонилась над ним так, что ее волосы как покрывалом накрыли их:
— Я так люблю тебя, ты не должен даже секунды сомневаться. Без тебя я не могла работать! Понимаешь? А это больно, очень больно и мучительно, когда ты не сбрасываешь сгусток, когда не получаешь свою дозу.
— Но сейчас, там, у окна, ты забыла обо мне.
— Как забыла? — удивилась она, широко раскрыв наивные глаза, — Что ты говоришь? Ты не понимаешь, что ли?!
Он улыбнулся. Это ее детское требовательное возмущение сказало ему все. Действительно, как он мог хоть секунду в ней сомневаться? Он наклонился и дотянулся до альбома, раскрыл его и поглядел на рисунок. Там было всего несколько штрихов, но рисунок был почти закончен: лежащее обнаженное тело юноши, голова отвернута от зрителя, рука свесилась с края постели. С удивлением он понял, что она рисовала его. Но ведь она даже не смотрела в его сторону, когда рисовала!
— Я думаю о тебе постоянно, ты стоишь перед моим взором. Ты — мой Ангел, — прошептала восторженно она. Он подумал: „Знаешь ли ты сама себе цену? Знаешь ли, как ты прекрасна?“ — но говорить был не в силах, ему казалось, что никакие слова не смогут передать и сотой доли его чувств, он мог только нежно скользить по ней губами.