Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
Внешне все было, как и у всех, обычная семейная жизнь с ее суетой. Он раньше боялся такого и смотрел на своих семейных приятелей с некоторой снисходительной жалостью, отметая для себя возможность такого существования. Сейчас же он даже не удивлялся, как внезапно все изменилось, это произошло естественно, само собой, без его сопротивления, напротив, он желал поскорее закрепить свои собственнические права, хотя прекрасно понимал, что все это только глупая формальность и ничего более. Но все-таки, если бы Ляля вдруг решила от него уйти, ей бы пришлось напрягаться, снова решать, разводиться или нет, такое ее наверняка испугало бы и так далее. Это было чрезвычайно глупо, но его почему-то успокаивало то, что некие внешние ограничители, некие сети все-таки существовали, и он старался закрепить их сознательно. Обустройство быта, забота о семье, постоянные мысли о детях и Ляле, все это приносило ему удовлетворение, все это было проявлением его внутренних стремлений. Он не сказал бы, что секс являлся для него главным движущим стимулом, но все-таки силу этого стимула всех своих побуждений он не мог отрицать.
Привычки не наступило, притупилось лишь некое опьяняющее кружение, оно заменилось вполне зрелым мужским желанием, поддерживаемым сознанием некоего постоянства, заменившим поиск подходящей партнерши. Сейчас его подогревала мысль о том, что наступит ночь и волей-неволей теплое женское тело окажется рядом, в его власти, и тогда будет даже неважно, что он думал днем о порочности своих собственнических притязаний на Лялю, будет только то, что подсознательно его тянуло соединиться с ней, с ее телом. И даже хорошо, что выработалась некая привычка движений. Когда он представлял эти движения, закрыв глаза на мгновенье, желание тут же просыпалось и начинало волновать его сначала тлеющей искрой, но он знал, что к вечеру оно разрастется настолько, что его будет раздражать любая отсрочка. Только Ляля не могла его раздражать сама по себе, она даже обидным словом не могла бы его задеть, потому что ему были как на ладони видны все ее мотивы и побуждения, малейшие нюансы настроений и направление мыслей.
Он знал, что именно он зависим от нее, хотя она все время и пыталась понять, что же держит ее в неких тисках. Но тиски держали их обоих, хотя Сергей и не озвучивал этого, ему все было давно понятно. Возможно, если бы обстоятельства не свели их, они бы встретились позже, но то, что это произошло бы, он знал наверняка. По-другому быть просто не могло, он ощущал, что они, как части одного целого, лишь выполнили должное, соединились в конгломерат, пусть неоднородный, но все-таки неразрывный.
* * *
Сергей снова увидел, как Карэн смотрит на Лялю, и решительно подошел к нему. Они стояли за осветительными приборами. Карэн поздоровался с ним, но сразу понял, о чем тот будет говорить.
— Можешь успокоиться, — сказал он Сергею тихо, не отводя взгляда от площадки, где шла съемка.
— Прошу тебя, прекрати эти игры, — процедил Сергей. Карэн взглянул на него, долго молчал, потом сказал:
— Я не могу не смотреть на нее, я художник, и это выше моих сил.
Сергей зло кинул ему:
— Ты мужик, значит должен смочь! Ей и так хватает проблем в жизни. Не смей смущать ее. Она так впечатлительна, ей одного толчка хватит, чтобы… потерять равновесие. Прошу тебя! Пойми, ей трудно… Она не умеет играть чувствами других людей. Найди себе другую игрушку.
Карэн смотрел мимо окружающих предметов. Ему запрещают даже смотреть на нее. Как это жестоко, невозможно жестоко. Ладно, у него есть ее фото, он сделал его тайком. В душе ему нравился Сергей, он не хотел с ним ссориться. Но Карэн не мог бороться с собой, глаза везде искали только ее. В чем его вина?
— Прости, — сказал он Сергею, — Я постараюсь. Обещаю тебе, что очень постараюсь.
Они пожали друг другу руки, но Сергей смотрел все равно с тревогой.
Карэну выпадали только редкие минуты оказаться рядом с ней. За эти мимолетные мгновенья он готов был отдать многое. Он узнавал все приметы любви, озноб, лихорадку, мечты. Он рисовал теперь только ее, ее фотография была для него спасением. Он знал, что она тоже видит его, и замечал, что она вся дрожит, когда он приближается к ней. Это не могло быть просто так. Он чувствовал, и его это зажигало. Да, он видел, как она смотрит на мужа, но ведь женщины все такие актрисы. А такую дрожь ведь не сыграешь. От нее исходила такая чувственность, что его парализовало рядом с ней, он по нескольку часов после этого бывал в напряжении.
Никогда раньше он не ощущал ничего подобного. Это не было простым желанием, она целиком залезла к нему в голову и правила там. Смущал его только ее испуганный взгляд. Он никак не мог разглядеть в нем волнения, которое ощущал в ее дрожи, когда он приближался к ней близко. В глазах метался только страх, даже если она улыбалась. Это несколько озадачивало его, но он тут же отметал все сомнения. Конечно, он не должен смущать ее покой, он и Сергею пообещал. Алиса, его маленькая девочка, тревожится об этом же. Но как ему заставить себя не гореть? Им легко говорить. Он постарается быть осторожней, чтобы это не так бросалось в глаза.
54
Сотников никак не мог собраться с мыслями, они разъезжались, как он ни пытался сосредоточиться. Все эти дни он общался со следователем, но Колесникова уже взяли, Сотников занимался теперь только тем, что выяснял детали дела, так как боялся, что Колесников лишь часть цепи. Но следователь был уверен, что именно Колесников и был преступником, а если он и нанимал кого-то стрелять, то уж ножом в курительной орудовал сам. Да и стрелял в художника также он, художник выжил и свидетельствовал об этом вполне определенно. Денис Петров также его узнал, хотя Колесников и был в маске, когда стрелял в него. Но Сотников хотел быть уверен на сто процентов, что его Баттерфляй больше ничто не угрожает.
Он давно ее вычислил, только никак не мог уяснить некоторых деталей, а он не любил проколов. Через сервер в фирме, где она работала, он не смог ее обнаружить, потому что ее там не было. Он знал это точно, так как тыркался по всей их системе, обходя сисадмина, который даже не догадывался о том, что он шарит у них. Баттерфляй долго не было, хотя откуда-то она присылала ему весточки. Правда, слишком хорошо пряталась, плутовка, видно работала на медленной машине и боялась, что он выловит ее. Но, в конце концов, она появилась на рабочем месте. Он писал ей каждый день, и она общалась с ним достаточно искренно, что очень радовало и вдохновляло его.
О том единении, что возникло у него с Баттерфляй, он теперь думал постоянно в фоновом режиме, разбирая свои ощущения по косточкам. Странным образом в том, что касается души, а не тела, ему хотелось, чтобы это взаимопроникновение распространялось еще дальше, до полного слияния — как это происходит у амеб. Он не хотел своего растворения в ней или ее растворения в себе, наоборот, он жаждал некоего усиления, удвоения, их взаимного роста, такого их соотношения, в каких состоят художник и его творчество, потому что Баттерфляй, даже не соприкасаясь с ним, уже пребывала с ним в этом „амебообразном соитии“, поскольку именно он оплодотворил ее фантазию, цветущую буйным цветом и приносящую плоды, услаждавшие его ум.
Он уже вполне понимал, что это есть любовь, хотя она удовлетворяла не потребность снятия сексуального напряжения, а другую, более важную ее составляющую, она, эта любовь, удовлетворяла его насущную потребность в психологической связи с Баттерфляй.
Ты считал себя Человеком, Единым целым, но оказывается, ты такое же парное существо, как все живое. Ведь сама любовь есть феномен, который и объясняется природой человека, как парного существа. Вспомни Фейербаха: „Один человек еще не человек, только в паре он обретает гармоничную целостность“, хотя ты всегда был с ним не согласен, и знал, что именно ты один и есть Гармоничная Целостность без кого-либо.
Открыв Гегеля наугад, он прочел: „Истинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от самого себя, забыть себя в другом Я и, однако, в этом же исчезновении и забвении впервые обрести самого себя, забыть и обладать самим собой“. Его обожгло, ведь это были его мысли, сказанные Гегелем задолго до его рождения. Но если это любовь, подумал он, тогда круг может замкнуться лишь в определенном порядке и никак иначе, не я придумал данное, это лишь объективная реальность.