Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
* * *
Прошел почти месяц, когда как-то вечером Сергей мне сказал:
— От Макса привезли послание.
Я вскинула на него глаза вопросительно. Он, держа меня в обнимку перед телевизором, поцеловал в макушку.
— Кассету прислал и письмо.
В письме Макс умолял Сергея не губить фильм. „Замены тебе нет и быть не может, — писал он, — Прости меня, хоть это, наверное, невозможно. Но, может быть, ты поймешь меня, если посмотришь кассету. Там Лена. Кусок смонтировали, ты оценишь, я знаю, и увидишь, какой может получиться фильм. Она нереально, невозможно прекрасна. Если ты не вернешься, то все погибнет, фильма не будет. Пострадаем не только ты и я, ты прекрасно знаешь, что пострадают все, кто работал. Прошу, посмотри кассету“.
Кусок смонтировали в ролик так, что было ясно: моя героиня жертвует собой ради главного героя, и ее сметает и убивает нереальная неземная сила, с которой и борется главный герой. Были включены все фрагменты с моим участием, их органично связали кусками с Сергеем и другими актерами. Все выглядело так, что казалось, будто я осознанно играла роль, будто меня не вел мегафон Макса, а я сама жила на экране. Крупные планы приближали мои глаза, камера плавно скользила по моему телу, когда в замедленном кадре я падала с лестницы, раскинув руки. Казалось, что падение длится не несколько секунд, а несколько минут и лечу я с огромной высоты. И в конце, когда встает вопрос жизни и смерти героя, моя героиня, выражая на лице все муки ада, принимая на себя удар, падает, сраженная той самой неведомой силой. Снято это было панорамой. Музыкальное сопровождение казалось настолько проникновенным, что по телу бежали мурашки. Сергей смотрел кассету несколько раз. Сидел и хмурился. Я молчала и ждала, что он скажет, что надумает. Оторваться от него было по-прежнему для меня невыносимо, и я почти не отходила от него вечерами, когда мы могли быть вместе.
— Если бы я не знал, что было на последней съемке на самом деле, то подумал бы, что это гениальная игра и гениальный замысел режиссера. Он чрезвычайно талантлив, этот конный эсэсовец. И он все-таки прав, столько людей завязано. Я сделаю это, но не для него, а для нас с тобой и детей, для всех ребят, снимавшихся с нами. Я сделаю это, я справлюсь с собой, ведь я актер. Только бы с тобой все было хорошо. Ты обещаешь мне, что все будет хорошо?
Через два дня Сергей уехал. Контракт восстановили, внесли изменения, на которых настоял Сергей, съемки продолжились.
53
„Дорогая Баттерфляй! Посылаю архивный массив для твоей работы, ты должна сейчас работать много, очень много. Я долго раздумывал над твоим методом мышления. Ты, как женщина, получила от природы способность совершать информационные прыжки в подсознание, чтобы, быстро приняв решение, уходить от опасности. Иначе говоря, твой, женский метод думания, надлогичен или же основан на особых, мгновенно действующих информационных программах, механизм которых пока не известен. Это прыжки через пропасти незнания, которые обычно совершают генераторы идей, но получается так, что качество, характеризующее лишь избранных — людей активного интеллекта, способных к генерации нового знания, — для таких женщин, как ты, является вполне обычным. Ведь и у тебя, как и у них, полет мысли происходит на крыльях интуиции.
Ты пишешь, что никак не найдешь равновесия, что тебя
Лично я вполне могу уже наслаждаться удовольствиями высшего порядка. Поверь мне, что когда-нибудь ты и сама научишься этому. Хотя желаю тебе подольше наслаждаться живым теплом, напитать им все свои поры, потому только, что ты женщина, и природа более к тебе жестока. Без тепла ты можешь погибнуть, я это понимаю. А мне уже достаточно того, что я испытываю от нашей с тобой общности, сопричастности, духовного и интеллектуального взаимопроникновения“.
Ягуар теперь беседовал со мной открыто, мы висели с ним в чате по часу иногда. Он успокаивал и поддерживал меня, выполнял небольшие куски моей будущей диссертации, так как упорно вымаливал это. „Позволь мне помогать тебе, ведь это только рутина, а все остальное, все жемчужины, ты создашь сама“, — писал он. Он действительно был искренним другом. Мне часто приносили анонимные букеты роз, обязательно роз. Я знала, что именно он их присылал. Он знал все мои даты, и писал мне о своих женщинах, порой подробно и извращенно, но мне было интересно и понятно. Я теперь часто советовалась с ним, он был внимателен ко мне, как никто еще не был, и он знал обо мне что-то такое, чего не знал никто больше.
„Я хотел бы залезть в твои мозги и пройтись по их лабиринту, пощупать сгустки, из которых должны родиться мысли, маленькие спиральки, из которых раскручиваются чувства, разглядеть тонкие прозрачные оболочки, из которых рождаются ощущения, найти дрожащие нити ассоциаций, и передать тебе по их нежнейшим волокнам свои, так, чтобы они слились вместе, перепутались, объединившись. Только такое слияние могло бы принести мне настоящее, истинное наслаждение, не сравнимое ни с каким сексом, ни с чем вообще в этом мире. Я всю сознательную жизнь искал только тебя и нашел. Никто и никогда не знал большего счастья“.
В одной из телепередач о кино показали сюжет о съемке фильма „Врата“ и интервью. Макса. На экране он был сама импозантность, благородство. О нем говорили, как об очень талантливом и перспективном молодом режиссере. Показали коротенькие отрывки с Сергеем. Знакомые уже через пять минут осадили наш телефон с восхищенными возгласами. Фильму прочили огромный успех. Я не могла понять, как сама отношусь к этому. Мне радостно было за успех Сергея, но, когда я увидела Макса, сердце мое сжалось от страха. Я не боялась именно его, моя душа просто помнила ту непереносимую боль, которую он принес мне, и я боялась повторения этой боли.
Сергей, довольный, сказал, что получил гонорар за съемки.
— А это тебе, — протянул он мне хрусткий конверт. Я заглянула, там была пухлая пачка долларов.
— Что это?
— Это за твою работу в фильме. Но, так как с тобой не было контракта, он прислал в конверте.
Сергей не стал произносить имя Макса.
Наша жизнь постепенно вошла в норму, фильм вышел на экраны. Я посмотрела его не сразу. Он был чертовски талантливо сделан. Меня уже не тревожили кадры с моим участием, я смотрела на них почти равнодушно, жизнь затерла яркие краски, сделав все произошедшее размытым, словно пейзаж через залитое дождем окно.
* * *
Три месяца все было нормально. Приближался день защиты Лялиной диссертации, и ей приходилось еще и над этим много работать, но тут помогал во многом Ягуар, взявший на себя всю рутину.
Сергей никак не мог понять, было ли любовью то, что бесило его в глубине души, была ли любовью ревность, что шевелилась порой в нем, было ли любовью то собственническое чувство, которое он испытывал всякий раз, как только думал о Ляле, не говоря уж о том, когда видел или ощущал ее рядом. Семейная жизнь, заботы о детях, тысяча бытовых мелочей, которые наваливались каждый день на них обоих, не были похожи в его представлении на то романтическое ощущение, которого он всегда ждал от встреч с женщинами, он разочаровывался всякий раз, когда что-либо в очередной из них выпадало из заданного образа. Он всегда замечал игру, искусственность в поведении, замечал любые приемы и умение расположить к себе человека, потому что сам владел ими, и настороженно относился к женщинам, использующим их.
В своей голове он выстроил идеальный образ ироничной, гордой женщины, которую необходимо добиваться, побеждать, которая в любой ситуации умела бы владеть собой и им. Ляля не соответствовала этому образу с самого начала, она сразу же стала просто совершенно необъяснимым, новым, самостоятельно рожденным образом, своей реальной силой затмившим все его ранние эротические мечты об идеальной партнерше. С ней он почти сразу окунулся в какие-то бытовые проблемы. Требовалось куда-то ехать, скрываясь от выстрелов невидимого убийцы, нужно было как-то обеспечивать их жизнь, потом все эти прозаические вещи, связанные с ее разводом, родителями и их тревогами, ее мать, совершенно не принявшая его и смотрящая все время настороженно.
Но что-то все-таки было сильнее всего этого материального, прозаического, бытового, что-то сидело в нем все время, какое-то ощущение, что все совпало, картинка сложилась, и все абсолютно так, как нужно, ни на йоту не отступая от ожидаемого. Даже тревоги Ляли, ее грусть и метания, все было именно тем, что он и ждал, и что было ему необходимым, словно его собственным, только раньше спрятанным где-то глубоко, а сейчас вдруг вылезшим на свет, но опять же открытым только ему, так что закрытым для других, как и прежде.