Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
— Ваши оценки достаточно точны, у вас аналитичный ум, только понять не могу, как он сочетается с такой невероятной робостью и полной неуверенностью в себе.
К нам подошел Сергей. Боковым зрением я видела, что Макс поедал глазами то, как я смотрела на мужа. Сергей спросил, все ли у нас нормально. Я отвечала, что все превосходно, и он опять удалился к дорожкам боулинга. В глазах Сергея я видела чертенят, и улыбнулась, он давал мне порезвиться. Мы тоже решили размяться, и пошли катнуть по паре шаров. Правда, меня не хотели пускать на шпильках. Пришлось обуть данные пареньком в форме обслуги специальные тапочки, при этом Макс помог мне зашнуровать их, так как сильно наклониться я не могла себе позволить, слишком коротким было платье. Это снова смутило меня, а он ухмылялся, глядя на меня снизу вверх и почти касаясь губами моих коленей. Мне не сразу удалось кинуть шар правильно, но с третьей попытки результат был отличный.
— А вы довольно-таки сильная девочка, — сказал Макс, с удивлением глядя, что я беру далеко не детский шар и бросаю его с хорошим посылом.
— Это комплимент? — усмехнулась я.
— В моих устах — да, — серьезно ответил он, — Я не люблю субтильных дамочек.
— Лена, вы интересны мне… — начал он, но я взглянула на него и сказала:
— Макс, прошу вас, не начинайте снова.
— Нет, я не о том. Вы нравитесь мне.
Мы замолчали оба, потом он продолжал:
— Я не мальчик, чтобы обманываться. Это как вспышка, я влюблен. Ничего не говорите. Я знаю, что есть муж, дети, тем более, что муж — Сергей. Не удивляйтесь, в него я тоже влюблен. Я всегда влюбляюсь в талант, а я видел его работы и долго за ним гонялся. И вдруг — вы! Я просто хочу, чтобы вы знали.
— Вы женаты? — спросила я.
— Да. Она — актриса и сейчас снимается у другого. И я люблю ее. Но здесь совсем иное… Понимаете, есть состояния, когда чувствуешь подъем. И этот подъем дает влюбленность в кого-нибудь или во
Мы бросали шары, отходили, смотрели результат, бросали снова. Через несколько дорожек среди множества людей я видела, как кидает шары Сергей. Он всегда был азартным, как ребенок. Но я знала, что он постоянно видит меня, даже если не смотрит напрямую, и это согревало меня и волновало кровь в предчувствии ночи. Заведенные часы щелкали. Макс смотрел на меня, и глаза у него начинала застилать поволока. Я вдруг опомнилась:
— Прошу вас, Макс! Мне нечем вам ответить.
— Мне все равно, только будьте рядом. Со временем вы сможете понять меня и, может быть, согласиться… Я хотел бы с вами поработать, даже если придется научить вас всему.
— Как это?
— Ну, приемам работы, актерскому мастерству… Есть определенная специфика, не всегда понятная дилетанту.
— Макс, мы же договорились!
— Но это же невыносимо! Вы даже слушать не хотите! — крикнул он.
— Вы упрямы, но я упрямей, — спокойно ответила я.
— Железобетон? — спросил он, я кивнула:
— Железобетон!
45
„Ты забросила работу над диссертацией и очень этим расстраиваешь меня. Я все могу понять: домашние заботы, дети, муж, но именно этого я и боюсь, ведь человека с его интеллектом невозможно рассматривать вне обстоятельств окружающей жизни, они могут разрушить даже самый мощный интеллект, они (обстоятельства) лишают нас свободы, той свободы, которая необходима для истинного творчества. Все это может значительно снизить твой потенциал в логике и абстрактном анализе, может снизить уровень твоей творческой реализации. Кроме того, ты должна помнить, что комбинация „развертывания“ и „организованности“ каждого из свойств интеллекта определяет уровни как умственных процессов, так и чувств. Принцип симметричной корреляции ума и чувств реализуется в том, что уровень интеллекта, или, точнее, уровень протекания интеллектуальных процессов равен наименьшему из уровней этих двух свойств.
Но ты должна быть сильнее этого, ты ведь мне обещала. Ты знаешь, как дорога ты мне, твои грани должны сверкать во всем блеске. Я не позволю тебе стать только домохозяйкой, мамашей и мужней женой, не позволю! Ты стоишь неизмеримо больше. Кто, кроме меня, может оценить это?! Как бы я хотел вырвать тебя из круга твоих теперешних забот. Я нанял бы тебе кухарок, нянек, экономок. Куда смотрит твой муж? Разве смеет он так растрачивать бесценные алмазные россыпи твоего таланта? Знает ли он хоть о них? Актер! Что может он понимать в нашем с тобой прекрасном мире? Прошу тебя, брось все, займись работой. Твои чистые и светлые мозги могут очень и очень многое, только не дай им заполниться бог весть чем. Ничто не должно отвлекать тебя, ничто! Слышишь?! Посмотри, сколько я накопал для тебя материала, ты защитишься с легкостью, но мне хочется, чтобы ты засверкала, как бриллиант, грани которого отшлифовал именно я“.
Ягуар ловил себя на мысли, что каким-то невероятным образом Баттерфляй меняет его мировоззрение. Он всегда считал, что мужской интеллект неизмеримо выше женского, и любимым его афоризмом было высказывание Энштейна: „Неужели природа могла создать половину рода человеческого без мозгов! Непостижимо!“ Он частенько поддевал именно этими словами своих студенток, несущих несусветную ересь на экзаменах. Конечно, он не афишировал своих пристрастий к воззрениям Вейнингера о том, что в плане интеллекта женщина обладает тем же, что и мужчина, но в зачаточной, недоразвитой, скрытой форме. Одним словом, мужчина — разумен, женщина — слабоумна. Он был согласен с Вейнингером в том, что женщина есть Ничто. Ни умна, ни глупа, ни добра, ни зла, ни ангел, ни дьявол, она, в отличие от мужчины, ничтожна, поистине беспредельно ничтожна (если только ничтожество может быть беспредельным), ничтожна и как физическое существо со всеми своими „прелестями“ и, тем более, как существо интеллектуальное.
И это не было в его представлении виной женщин, просто он, как и Вейнингер, был уверен, что мужчина может быть свободен от сексуальности, женская же сексуальность „разлита по всему телу“, не локализована ни пространственно, ни во времени (как у мужчины), и поэтому женщина абсолютно несвободна от сексуальности. Конечно, такая свобода может иметь разные формы в зависимости от причин: одно дело, если человек свободен от секса, потому что имеет силы воздерживаться от него, другое — если не испытывает потребности, третье — если эта потребность в полной мере удовлетворена и т. д. Понятно даже в самом первом приближении, что как мужчина, так и женщина могут быть свободны от сексуальности, что бы ни понималось под этой свободой, только в реальной жизни он не встречал еще таких женщин. Он всегда гордился своей свободой именно от сексуальности, но вдруг стал осознавать, что сейчас эта внешняя свобода обернулась для него внутренней зависимостью от нее. Он мучительно, почти в ломке, приходил к выводу, что лишает себя некоей важной составляющей материальной жизни, а значит, его жизнь — это лишь суррогат, иллюзия жизни и ничего более.
Его убежденность в ущербности женского интеллекта всегда была незыблемой, но теперь Ягуар стал ясно осознавать, что женская „глупость“ — это, так сказать, разум наизнанку, то есть это не просто отсутствие интеллектуального содержания, а настоятельная потребность обрести это содержание. Он воспринимал Баттерфляй как сознание, которое сознает лишь собственную бессознательность и потому жаждет другого Я, в котором только и может обрести себя. То есть этот-то вакуум мысли как раз и генерировал мысль, делал ее необходимой. Сознание Баттерфляй оказалось той средой, в которой его мужское сознание становилось истинно действительным. Он, как мужчина, был здесь необходим, он был просто обязан явиться.
Женское сознание Баттерфляй было не столько сознанием, сколько жаждой сознания, потребностью в сознании; бессознательным, которое уже распахнулось, готово было быть осознанным, бессознательным, в котором сознавать-то ничего не надо, ибо оно все было наружу, явно, открыто, прозрачно, и требовался только мужской взгляд Ягуара, который увидел в этом бессознательном… самого себя, и тем самым сам осознал себя. Он понял, что женская душа Баттерфляй, неразумная в его мужском смысле, оказалась такой же причастной разуму, как свет — зрению. Ему открылось, как истина, поиск которой — конфликт между сознанием и бытием, то, что сознание женщины не отделяет себя от бытия, поэтому все интеллектуальные запросы ему безразличны. Баттерфляй прежде всего живет, а мыслит от случая к случаю. Но истина двойственна, а мужчина и женщина причастны противоположным ее сторонам. Для Баттерфляй — это истина чувств, наличное бытие; для него, Ягуара — сверхчувственное, опосредованное сомнением, отрицанием бытия — знание.