Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Это не было снобизмом, скорее напоминало постоянный неутолимый голод. Конечно, за мою, уже теперь длинную, жизнь я могу насчитать с десяток писателей, которые были созвучны моей душе, но мне удалось повстречать только нескольких людей, с которыми могла бы получать, а не отдавать. Я не о знаниях, по крайней мере, не об их объеме говорю, это в избытке я получала из книг, равно как и теории. Но мое женское сознание искало практического подтверждения всякой теории, в этом и была вся сложность. Мне нечасто встречались люди, обладающие особым знанием хотя бы о самих себе.

Интуитивно многие окружающие меня люди что-то такое чувствовали, отсутствие понимания другим человеком того, что для тебя важно, что создает чувство недополучения чего-то необходимого душе. То самое, что заставляет русского человека напиваться, чтобы „поговорить по душам“, когда создается иллюзия полного взаимопонимания. Философствовать в гордом одиночестве среди толпы для меня, как женщины, было невозможно, все мое существо искало духовного контакта, хоть малейшего намека на возможность его. Я всегда выискивала многослойности в собеседниках, их глубинности, объемности, но слишком часто натыкалась на ужасавшую меня плоскость.

Во мне не было ни презрения, ни высокомерия, я до сих пор ценю наивность и прямоту, и даже какую-то крестьянскую цельность в людях. Я могла подолгу общаться с некоторыми уж очень „простыми“ людьми из народа, если меня цепляла какая-нибудь всепоглощавшая собеседника идея, все надеясь в глубине, что вот сейчас вылезет главное, я просто, наверное, не умею вытаскивать его. Но главное почти никогда не вылезало, и я с ужасом осознавала, что его и нет вовсе. Смысла, который я выискивала, не было. Простившись с надеждами на поиски смысла, я бросалась в пучину общения, надеясь хоть таким образом получать крохи великого знания.

Мне импонирует и простота, и неискушенность, но всегда как воздуха не хватало человека, способного дать моей голове что-то такое, чего у меня еще не было, научить чему-то в нравственном и духовном смысле, способного понять с полуслова все мои запутанные измышления, но не просто так, не в голой теории, а на практике объясняя смысл происходящего во мне и окружающем. Книжных теорий было много, меня бросало то в одну, то в другую, но реальная жизнь порой съезжала в какую-то канаву, где не работала ни одна из них.

Меня не очень интересовали теории сами по себе, я искала общения с Личностью. Со временем, с годами, я поняла, таких людей очень немного и они рассыпаны в людской массе крупинками. Конечно, и удачи посещали меня. Но все эти люди, их было очень мало, все они пропали во времени, и сейчас, находясь на самом пике состоявшейся во всех смыслах жизни, будь то в семье или карьере, удачливости и здоровьи, я все-таки оказалась совершенно опустошенной одиночеством.

Та врач, которая назначала мне обследование, пробурчала себе под нос, чтобы я все-таки услышала ее:

— С жиру вы беситесь, дамочка. Это от полнокровия и пресыщенности.

Тогда я задумалась, а может она права? Но ведь мой голод начал проявляться очень давно, еще в молодости. Тогда никакого жира и пресыщенности еще и в помине не было. Я не могла ей объяснить всего этого, а только отвечала на стандартные вопросы о том, что у меня все хорошо в семье, муж меня любит, не изменяет, у нас гармония в сексе, дети учатся в вузах, денежных проблем почти не существует, ну так, в норме для российской жизни. Большее ее, конечно, не интересовало. Из услышанного от меня она сделала вывод, что причин для депрессии у меня нет.

Сейчас, когда в доме у меня стоял дым коромыслом от гостей, детей, собак и кипящих на плите кастрюль, позвонил тот самый доктор и попросил о встрече. Я удивилась, но меня уже дергали домашние, постоянно отрывая от разговора, и я быстро назначила ему место и время.

К этой встрече я совершенно не готовилась, да и назначила ее между двумя очень важными мероприятиями, в кафе в центре города, чтобы потом было недалеко бежать по своим делам. Как всегда я довольно-таки небрежно оделась и причесалась, как почти все последние годы. Во мне развилось какое-то равнодушие к своей внешности, абсолютное пренебрежение к ней, настолько, что я могла забыть иной раз причесаться, что позволяла мне короткая стрижка. Единственное, что еще осталось в моих привычках, так это обязательность к чистоплотности, все остальное почти потеряло для меня свою привлекательность.

Я, конечно, пользовалась косметикой и помады меняла, даже порой применяла духи. Но в одежде стала настолько непритязательна, что просто забыла, когда надевала платье и туфли, а зимой шубу и сапоги на каблуках вместо куртки и утепленных кроссовок, а основным предметом моего гардероба стали джинсы. Все мои наряды висели в шкафах, годами не надеванные, и даже уже снова стали входить в моду.

Я поглядывала на часы на стене кафе и уже начинала злиться, что он опаздывает, потому что совершенно не видела смысла в этой встрече и даже предположить не могла, о чем мы, собственно, могли бы с ним говорить. Нашла его визитку и прочитала имя: Марк Станиславович. Оно показалось мне совершенно стандартным для его профессии и одно это уже отдавало скукой. Но он все-таки почти не опоздал. Сразу присел на свободный стул и даже не поздоровался со мной. Мы смотрели друг на друга несколько секунд, и я первая нетерпеливо нарушила молчание:

— Здравствуйте, Марк Станиславович. О чем же вы хотели со мной поговорить?

Я привыкла быть деловой и иногда даже жесткой, хотя чаще вела себя просто сдержанно с людьми. К этому приучил меня бизнес, в котором я когда-то процветала, потом были годы спада, потом снова стабилизации.

Он молчал еще несколько секунд и только внимательно смотрел на меня. Это почему-то заставило меня нервничать. Увидев в моих глазах вопрос и, наверняка, это непонятное нервное волнение, он взял меня за руку, лежавшую на столе и сказал:

— Здесь неудобно, слишком много людей. Может быть, мы пройдемся по парку?

Я кивнула, мы вышли и, не спеша, прошли к парку. Мне стало легче, и даже захотелось идти рядом с ним.

— Я хотел бы с вами поговорить, но не в кабинете и не в этом кафе-бистро, где так много суетливых людей. Но это не беседа врача с пациентом. Я хотел бы поговорить с вами о другом.

Я напряглась, потому что ко мне часто обращались за спонсорством, узнав, что мое занятие — бизнес. Мне все это порядком надоело, и я почти с раздражением взглянула на него украдкой. Но он не видел моего взгляда и продолжал:

— Не бывало ли вам так невыносимо одиноко оттого, что нет достойного собеседника рядом?

Я вздрогнула, и меня словно окатили кипятком. Мне стало вдруг жарко. Это было похоже на стыд, я даже покраснела, как будто меня поймали на чем-то постыдном. Он удивленно глянул на меня, но ждал ответа, а я думала, отвечать или нет. Почему последовала такая реакция, мне и самой не было понятно. Я всегда грустила от отсутствия достойного собеседника, в этом не было вроде бы ничего постыдного. Много раз в жизни я пыталась разобраться в этом для себя. Являлось ли это особой спесью, гордыней, как это называется в религиях, или пренебрежением к людям, окружавшим меня, принижением их интеллектуального потенциала? Это часто повергало меня в размышления. Но всегда я приходила только к одному выводу: что это приносит мне сильнейшие душевные страдания, а, значит, не может быть спесью.

Сейчас это тоже не было стыдом, а было скорее волнением от надежды на то, что я, наконец-то, вдруг встретила человека для разговора! Только для разговора! Все остальное у меня имелось в жизни: прекрасный муж, дети, бизнес, друзья, увлечения. Не было только этого! А ведь я всегда мечтала об этом и когда-то, правда с большими перерывами, мне встретилось в жизни несколько людей, с которыми я разговаривала. Я все молчала, и он понял, что я волнуюсь. Мы присели на ближайшую скамейку.

— Я думаю, что вы меня прекрасно понимаете, — сказал он и посмотрел перед собой на пробегающих детей. — Ты должна рассказать мне все, абсолютно и без утайки. Все свои мысли, все свои чувства до мельчайших нюансов, — сказал он без перехода, без предисловий, сразу перейдя на „ты“, как будто между нами не было никаких преград и условностей.

— Почему ты так решил? — спросила я и удивилась, что тоже говорю ему „ты“, — И как ты себе это представляешь? Здесь не обойтись часом или даже двумя. И я совершенно не способна озвучивать все это.