Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

— Так, давай приготовим что-нибудь горячее, поработай хозяйкой, — подтолкнул он меня.

— Только ты будь рядом.

— Да я же никуда не ухожу, цветник только полью, — внимательно глядя на меня, сказал он.

— Нет, не уходи!

— Что с тобой?

— Не знаю, мне кажется, что если ты хоть на минуту меня оставишь, я умру, у меня сердце разорвется.

— Я не могу тебя оставить, покинуть, бросить. Это невозможно. Я с тобой, даже если на несколько минут отойду — я все равно с тобой, понимаешь?

— Да.

— Ну, так я полью цветник?

— Не уходи!

— Так, понятно. Пойдем вместе.

Поливали цветник мы вместе, готовили ужин тоже вместе, я прилепилась к нему, как хвостик, и ни на шаг не отставала. Он смирился и не спорил со мной, только изредка нежно отстранял, чтобы разглядеть мои глаза. Я прижималась крепко к нему, и оторвать меня было довольно-таки сложно. Даже секс стал невозможен. Сергея мое состояние стало тревожить все сильнее.

— Успокойся, девочка моя. Я с тобой и никуда не уйду. Давай поговорим?

— Давай.

— Мне нужно съездить ненадолго домой. Следователь звонил. Нужно дать показания, что-то подписать. Я должен уехать ненадолго.

Это было, как бомба. Меня всю затрясло, и у меня началась истерика. Он пытался меня успокоить, вразумить, надавал по щекам и прижал к себе, потому что, как я заметила, у него самого слезы блеснули в глазах.

— Ну что ты со мной делаешь! Ты же разумная девочка, я хочу, чтобы ты разошлась с мужем и вышла замуж за меня. Я хочу жить с тобой счастливо, без страха за твою жизнь. Понимаешь?

— Да.

— Ну, так я соберусь и завтра поеду? Ненадолго.

— Не оставляй меня!

— Господи, да что же это такое?!

— Нет, не уезжай, прошу тебя, я умру, я не могу без тебя жить, дышать не могу…

Я упала перед ним на колени и целовала его ладони, мне было нестерпимо больно, хотя головой я понимала, что в этом есть что-то неестественное. Мне хотелось встать, улыбнуться и сказать, что все лишь шутка, ерунда, захотелось покапризничать, проверить, как ты ко мне относишься, а на самом деле я не такая, не истеричка. Но кто-то внутри меня начинал вгрызаться в мои внутренности, как только моя рука переставала ощущать опору.

— Ляля! Ты слышишь меня? — тряс он меня за плечи, но я мотала головой и плакала. Он понял, что сейчас опять начнется истерика, и прекратил все разговоры. Обнял меня и отнес на диван перед телевизором. Показывали мультфильмы.

— Вот, давай мультики смотреть. Я никуда не ухожу.

Я продолжала еще всхлипывать, но то, что он был рядом, и я чувствовала его тепло, успокаивало. Он гладил меня по волосам, как ребенка, и я думала, что да, он должен так делать, обязан, ведь мне плохо, если иначе. Измученная, я уснула, а когда проснулась, его не было рядом. Я закричала и бросилась из спальни. Он уже спешил мне навстречу:

— Ну, вот он я, рядом, успокойся.

Я вцепилась в него, дрожа, как осиновый лист.

— Он убьет тебя! Прошу, не уезжай, я не перенесу!

— Понятно, для чего ты этот спектакль мне устроила! — сказал он задумчиво, — А я уж испугался, думал…

— Ты думал, что я сошла с ума?

— Ну, не с ума. Просто реактивное состояние. С каждым может приключиться, ничего страшного. Ну ладно, давай поговорим, как разумные люди.

— Давай.

Мы сели, и он стал говорить о том, что ему нужно уехать, потому что есть какие-то подвижки в следствии и нужны дополнительные показания, нужно выяснить, миновала ли для меня опасность, и вернуться за мной, а меня брать нельзя, по все тем же соображениям моей безопасности.

Я молча слушала, и ужас сковывал все мои чувства все сильнее и сильнее и, как только Сергей попытался сделать движение встать и пойти, я со слезами снова вцепилась в него.

— Поговорили! — в сердцах сказал он, но не стал меня больше мучить, а, целуя, прижал к себе и закутал в покрывало, потому что меня всю трясло. Мы сидели перед телевизором, я смотрела украдкой на него и понимала, что он что-то задумал. Он напряженно думал, но обмануть меня было невозможно. Я знала, что если он уйдет, и я останусь одна, то случится что-то ужасное, хотя догадывалась уже, что же именно случится. Эти силки оказались жестоким капканом, и он захлопнулся, поймав меня, как зайца. Сколько ни бейся, теперь уже это было бесполезно, вот что случилось.

— Ты нарочно приручил меня настолько, что я не могу даже мгновенья без тебя находиться, а теперь хочешь избавиться от меня. Тебя тяготит наша близость, тебя уже все это утомило, я надоела тебе, и ты хочешь бросить меня!

Мой крик стал неприличным, надрывным, яростным, но Сергей старался оставаться спокойным:

— Приехали! Ляля, ты опять?! Прекрати этот спектакль! Ни минуты не верю, что ты так думаешь. Ну что ты пытаешься играть несвойственную тебе роль? Я актер, и меня плохой игрой не обманешь!

— Не уезжай, прошу, умоляю тебя!

Меня больше не волновало то, как я выгляжу, как выглядит моя истерика, мой глупый шантаж, то, что это может его оттолкнуть от меня, мне было безразлично уже, что я унижаю себя, потеряв человеческий облик.

— Ляля, но это нужно сделать! Я буду часто звонить, через три дня я приеду, обещаю.

— Нет, нет, нет, нет, нет… — я кричала и ничего не соображала. Он силой заставил меня что-то выпить, и потихоньку я успокоилась, прижалась к нему и провалилась в сон.

25

Карэн позвонил Алисе, потому что совсем ее потерял:

— Алик, ты не приедешь в „Медею“?

Она отвечала как-то так, что его это слегка удивило:

— Нет, Кэрри, что-то настроения нет. Дома посижу перед теликом. Ты не волнуйся, у меня все нормально.

Алиса появилась в „Медее“ только на следующий вечер. Карэн видел, что последние дни с ней что-то происходило. Он и сам порой погружался надолго в состояние, похожее на бултыхание в теплой воде, так что вполне мог понять девочку. Они с Зоськой любили Алису. Она и впрямь была талантлива, а еще, как ребенок привязчива и преданна в дружбе. За такое он мог простить очень и очень многое, за это он мог для нее кинуться в огонь и в воду. Он любил женщин, но Алиса была не в его вкусе. Он мог бы сказать, что она была почти его дочерью, если бы разница в возрасте у них была соответствующей. Но ему исполнилось всего тридцать лет. И все равно, относился он к ней почти как ко взрослой дочери. С ней нужна была особая стратегия, да и давить на Алису хоть как-то Карэн не хотел. Ругать ее было бесполезно, она могла тут же замкнуться, как раковина, зато ласковым обращением можно было очень успешно вправлять ей мозги. Он чувствовал за нее ответственность, как за дочь. Зоська где-то моталась с очередным бойфрендом, и поэтому теперь одному Карэну приходилось присматривать за Алисой. Она подсела к нему и прижалась головой к его плечу. Он погладил ее по руке.

— Расскажи мне, маленькая, что тебя все-таки тревожит.

— Кэрри, я влюбилась.

Он насторожился. В его окружении не было никого, в кого влюбилась девочка, он бы знал. Зоська что-то несла о портрете на площади, но Карэн не придал этому большого значения. Мало ли Алису „клеили“ таким образом.

— Кто он? — спросил он тревожно. Она посмотрела на него и нахмурила брови, что-то ее томило.

— Он занимается бизнесом, что-то связанное с компьютерами. Не знаю.

Карэн внимательно наблюдал за ней. Лицо ее попеременно принимало выражения от крайней степени радости до крайней тоски, словно волны пробегали по нему. Волосы опять были нечесаны, наверное, второй день, и небрежно заплетены в неопрятную кудлатую косу.

— Как давно ты его знаешь? — спросил Карэн.

— Неделю.

Он помолчал. Да, как раз неделя, как она изменилась. Он прижал ее головку рукой к своему плечу:

— А как он к тебе относится, маленькая?

— Мне кажется, он тоже меня любит. Он уехал по делам, может надолго, обещал звонить. Но я не могу работать, я ничего теперь не могу! — она в отчаянии смотрела на Карэна.

— Кэрри, помоги мне. Скажи, что мне сделать, как мне заставить себя? У меня недавно появилась одна задумка, что-то мелькнуло, как озарение. А теперь я словно парализованная, и страшно боюсь потерять эту мысль. Она уже почти ускользнула от меня.

Он слушал ее и тревожился все больше. Алиса подавала большие надежды. Она была примерной ученицей, легко, без словесных объяснений хватала линию, колорит, приемы. Рисунок у нее был просто академическим. Рука точная и трепетная, прекрасный глазомер и тонкое чувство линии и цвета. Но сгубить все это в зародыше могло любое грубое вмешательство. Она только-только начала писать на эмоциях, отвлекаясь от чистой техники. И было уже несколько работ, которым даже он втайне завидовал. Он радовался за нее и ждал с тайным трепетом, что вот-вот она проснется, раскроется как цветок, Алиса была уже на пороге, он видел. И вдруг какой-то тип хочет помешать этому. Даже если он очень хорош, все равно не имеет права мешать столь тонкому процессу какой-то своей глупой любовью, даже если это любовь, а не просто так. Она сказала, что он занимается бизнесом, значит, ни черта не соображает в их деле, а наверняка, видит в ней только смазливую девчонку, решившую поднабраться любовного опыта, и вряд ли представляет, что она на пороге… раскрытия цветка.