Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

— Саша, а ведь я всегда любил, люблю и буду любить только тебя, — сказал он мне тогда.

Конечно, мы были с ним близки в тот вечер и все последующие. Это был пожар, как от пороха. Но и он, и я имели уже обязательства перед нашими супругами, и оба мы понимали, что никакой перспективы у нас нет и быть не может.

Он много писал мне. Письма его не содержали ни одного слова о любви. Это была чисто дружеская переписка, как и раньше, несколько лет до этого, и она не могла ни у кого, даже у моего мужа, вызвать никаких подозрений. Но в каждом его письме я находила признания в любви и даже ясные намеки на его желание обладать мною. Это было понятно только нам с ним. Мы встречались еще несколько раз, когда он вырывался из Франции на несколько дней в Москву. Все наши встречи были взрывами, после которых в моем сердце оставались воронки. Они и сейчас там, только их свежие раны опушились со временем нежной травой и цветущим вереском.

Я любила мужа, но Малыш, приезжая в Москву, вырывал меня с корнем из моей устроенной и размеренной жизни, расстреливал и растерзывал мне всю душу и уезжал, оставляя зализывать раны“.

* * *

Мне пришлось ждать Марка минут пять, но даже это меня сразу расстроило. Он подлетел ко мне и заглянул в глаза:

— Так, все понятно! Но я исправлюсь, обещаю. А еще в качестве средства своей реабилитации приглашаю тебя покататься на речном трамвайчике.

Я возразила:

— Ты же знаешь, что у меня, как всегда, много дел.

— Не хочу ничего знать и слышать! — он схватил меня за руку и потащил за собой. Мы снова не обсуждали мои исписанные листы, хотя и сегодня я принесла ему один из них. Нам было весело, стояла прекрасная погода, и я смеялась от всей души над его шутками и анекдотами. Накануне мы были на одном из вернисажей, я хотела показать Марку работы одного молодого художника, которые понравились Ливанову. О самом Ливанове мы старались не говорить, после того, как я проводила его, Марк был все время рядом со мной.

Художника звали Эдик Мальцев, и был он невысоким и красивеньким мальчиком, такие обычно нравятся геям. Он узнал меня, так как видел вместе с Ливановым, когда тот хвалил работы Эдика.

— Вот, пришла показать, — сказала я ему. Мальчик смущенно зарделся от удовольствия, а Марк рассматривал одну из его работ.

— Да, у меня уже есть желающие купить, — сказал мальчик и взглянул на Марка повнимательней, словно пытаясь что-то припомнить. Мы прошли в следующий зал, и я под одной из работ вдруг прочла: „Начало лета. Ранний Ливанов. Из коллекции К*“. Меня охватило волнение, я схватила Марка за руку:

— Здесь ошибка! Юра не продавал ни одной своей вещи в России. Да и такой картины у него нет, я все его работы отлично знаю!

Марк изменился в лице, но быстро взял себя в руки и сказал уже спокойно:

— Саша, зачем так волноваться? Здесь какое-то недоразумение, видно. Наверное, бирки просто перепутали, какой-нибудь служащий… Все, наверняка, выяснится.

Я, подумав, решила, что он прав, но все-таки мне хотелось уточнить все у владельцев галереи и восстановить справедливость. Марк сказал:

— Сейчас их вряд ли можно будет найти, но я обещаю, что сам все выясню и потребую заменить эту бирку, только успокойся, прошу тебя. Ты побледнела, пойдем на воздух!

Погода стояла чудесная, свежий воздух и впрямь был мне полезен сейчас.

— Саша, ты сможешь вырваться из дома на две недели? Придумай что-нибудь, — смотрел он на меня, держа за руку.

— О чем ты, Марк? — спросила я его, но зачем лукавить, я ведь знала, о чем.

— Саша! Я знаю, что если ты захочешь, никаких проблем с этим у тебя не будет. Поехали, отдохнем. Никто ни о чем не узнает.

— Хорошо, дай подумать. Мне ведь нужно будет придумать дома правдоподобную легенду о том, куда это я собралась.

— Только прошу тебя, думай быстрее. У меня ведь отпуск, это ты у нас свободная женщина.

— Не забывай про мой бизнес.

— При чем тут твой бизнес? Там я не дам тебе ни о каком бизнесе думать!

Дома я все размышляла и поглядывала на детей и мужа. Последние несколько месяцев я была просто невыносимой для своих домашних. Муж мой, тоже Саша, даже радовался тому, что я поеду куда-то по путевке развеяться. О приезде Ливанова он уже, вероятно, знал, но мы молча обходили эту тему.

Я всегда любила мужа. И тогда, когда мы только познакомились и потом, да и сейчас тоже. Он отвечал мне нежной и преданной любовью, по крайней мере, всегда очень заботился обо мне и волновался, всегда интересовался всем, что меня волнует и интересует. А вот я не была к нему такой внимательной, признаю.

Наши отношения прошли все стадии, которые им были предназначены судьбой за свои двадцать лет. Начиная со страстной влюбленности, ослепляющей и оглушающей страсти, перешедшей в неизбывную нежность до слез, связанную с совместным воспитанием детей и полной совместимостью и созвучностью в сексе. У нас были общие увлечения, увлечения страстные, поглощающие. Долгие годы мы ходили в дальние сложные походы, сплавлялись по горным рекам, а зимой увлеченно катались на горных лыжах. Позднее еще занимались виндсерфингом, конным спортом, яхтами, дайвингом, да всего не перечесть. Теперь осталось только увлечение горными лыжами, но многочисленные друзья в Москве и по всей России тоже остались из той, туристской жизни. Остались пленки, фото и песни.

На этом мы и детей своих воспитывали. Да и сейчас частенько собирались в узком кругу со старинными друзьями из той жизни. Это бурное время заняло огромный промежуток времени. Почти вся моя совместная жизнь с мужем была наполнена азартом и страстью, мы были родными по духу людьми. Но когда мне несколько месяцев назад вдруг захотелось увидеть поддержку и опору в его глазах, я не нашла их. Он был, как всегда, заботлив сверх всякой меры и нежен со мной и готов, как всегда, исполнять любое мое желание. Но не было чего-то… чего-то такого, что могло только одно спасти меня от разрушения. Я сама не знала, что же это. Только даже его любовь ко мне ничего не могла сейчас изменить.

Выходя замуж, я была абсолютно уверена, что мой муж — лидер во всем. Он был лидером в спорте, он всегда был уверенным и сильным. Но постепенно, окунаясь в трудности российской жизни последних пятнадцати лет, он терял по капле всю свою уверенность. Нам пришлось научиться выживать, и потребовались мои знания и умения в этой жизни. По образованию я была экономистом и с легкостью вошла в новые жизненные условия, легко создала фирму, привлекла людей, легко наладила производство. И даже не заметила, как все в нашей жизни изменилось. Я поняла это только несколько лет назад, когда однажды увидела растерянные глаза моего мужа, ищущие поддержки у меня. Он, высококлассный специалист, не смог найти себя в этих новых жестоких условиях и совершенно потерял опору под ногами. Но я весело и азартно втянула его в свою орбиту и не дала ему упасть и почувствовать свою несостоятельность.

Собираясь уезжать с Марком, я даже совестью не мучилась, потому что не считала это предательством. „Мне нужно выжить!“ — почти злобно выдохнул какой-то зверь во мне.

Мой бизнес приносил нам основной доход, и муж давно стал моим помощником в нем, так что я могла спокойно оставлять дела на какое-то время, тем более, что всегда можно было связаться по мобильнику.

Я спокойно принимала ласки мужа в постели и отвечала ему со всей страстностью, которую могла изобразить. За двадцать лет у нас бывали приливы и отливы. Периоды угасания страсти сменялись обострением и возрождением. Но если у него это был достаточно стабильный процесс, не исключавший получения удовольствий в любом периоде, даже на спаде, у меня все было иначе. Здесь выручало притворство — обычное, женское, имитирующее истинное наслаждение. С возрастом он разучился различать фальшь, а может быть, привык ее не замечать. Но его нежность ко мне не угасла, а вот я стала себе позволять и резкость, и даже грубое отторжение. Все списывалось на ПМС [предменструальный синдром, прим. ред.], этот якобы всесильный монстр женской природы. У меня его почти не было, но он служил мне верой и правдой и всегда выручал, как надежное прикрытие. Теперь же все можно будет валить на предклимактерический период и особенно не волноваться.

Почему я никогда не считала свои измены предательством? Мужа я не могла бы оставить ни при каком раскладе. Мы оба с ним это знали, слишком много было пройдено вместе и слишком многое нас связывало, не только обстоятельства жизни, не только дети, мы проросли душой друг в друге. Может, он догадывался о моих изменах и прятался от них, чтобы не разрушить наш союз? Возможно, я вполне допускаю это. Ведь я изменяла ему только с тем, кто был в моей жизни до него, кроме одного случая.