Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Ягуар волновался, но так и должно было быть, я бы удивилась, если бы он вел себя по-другому. Ведь это был уже мой хищник, можно было его немного и помучить, но только слегка.

„Баттерфляй, куда ты пропала? Я уже скучаю. Хочу показать тебе свою маленькую работу. Мне интересно твое мнение, я пытаюсь применять твой стиль, но твои алогичные, невероятные ходы и приемы для меня пока недосягаемы, ты из другого измерения и мыслишь совершенно нестандартно. Я пытаюсь поймать алгоритм твоей логики, но пока ты непостижима для меня, и именно это приводит меня в полный восторг. Только все-таки, в каждой твоей фразе есть какая-то напряженность, вопросы твои говорят мне о том, что что-то тревожит тебя. Будь откровеннее со мной, ведь я хочу и могу тебе помочь, не бойся, ничего не бойся. Именно страх парализует волю и может перенаправлять мысли в некую пропасть, откуда приходится выкарабкиваться с трудом. Помни это, не позволяй ему овладевать тобой. А если уж этот кролик поселился в твоей душе, поведай все мне, мы вместе найдем возможность с ним справиться. Страх можно убить, нужно только выявить его причину, выстроить грамотную защиту, действовать четко и быстро, чтобы он не разросся, как ком, только тогда можно победить. Ведь даже безотчетные страхи объяснимы с помощью психоанализа, а, зная врага, легко найти эффективное оружие.

Ты спряталась, зашифровала все ходы к себе, но я найду тебя, раскодирую, ты не прикроешься своей хитроумной маскировочной прогой. Мой сниффер вычислит тебя, я уже понял, почти расшифровал твою защиту, по крайней мере, один из файлов вылез из тени, и я его ухватил за хвост. Все равно взломаю эту хитроумную прогу и тогда смогу тебя вычислить, так стоит ли скрываться и играть в детские игры?“

Подумав, я решила ему рассказать, в какую историю влипла. Ягуар мог мне пригодиться, хотя чем, я пока не знала, ведь он даже не знал города, в котором я жила, имен никаких я намеренно не упоминала, но его поддержка была мне не лишней, да еще мне хотелось почувствовать себя немного более уверенной и независимой с Сергеем, а общение с Ягуаром давало мне заряд для этого. Ягуар тут же ответил, словно только и ждал меня в сети:

— Почему же ты сразу мне не сообщила всего?! Это может быть опасно для тебя, будь осторожна, умоляю! Не пропадай, я буду ждать тебя на связи каждый день в такое же время.

Сотников разволновался не на шутку, хотя взволновать его стоило труда. Но Баттерфляй стала ему уже дорога, он даже считал ее своей, хотя почему, сам бы не смог себе объяснить, вернее всего потому, что он принимал в ней участие. Конечно, его привлекал ее талант программиста, но не это, совсем не это держало его внимание. Ее слабость, какая-то психологическая уязвимость, комплексы, вылезавшие в каждом ее письме к нему, все это делало ее беззащитной и открытой для удара, а она словно не замечала, не понимала этого. Здесь не работала ее математическая логика, здесь происходил какой-то сбой системы, здесь зияла ниша.

Сотников чувствовал уже некую ответственность за то, чтобы этой нишей, этой уязвимостью никто не воспользовался, ведь раз он уже знал об этой слабости Баттерфляй, знал о ее психологической беспомощности, то именно он и должен был помочь ей научиться защищаться от окружающей агрессии действительности. „Господи, она все беспокоится о своих поступках, даже не о поступках, всего лишь о мыслях, их моральности или аморальности, а окружающая нас жизнь аморальна до дикости. Нужно постараться внушить Баттерфляй быть более жесткой, мораль большинства людей, окружающих нас, совершенно отлична от нашей, и это нужно ей объяснить, что-то есть в ее письмах такого… как-то неправильно ее воспитывали, слишком идеализированы ее взгляды, она не чувствует того, как опасен мир“.

Ему хотелось ее хвалить, хотя в воспитательных целях он всегда избегал этого… да, черт возьми, какие воспитательные цели, она чрезвычайно талантлива, и глупо ее воспитывать в этом. Но вот во всем остальном… Хотя он одергивал себя все время, потому что считал не вправе навязать ей хоть что-то из своего мировосприятия. Я хочу только помочь, и буду делать это тонко, деликатно, без нажима, говорил он себе, успокаивался и начинал казаться самому себе спокойным и сильным, хотя и не таким уверенным, как всегда.

Почему-то он злился сейчас на Адель, хотя еще совсем недавно она привлекала его своей внешностью и изощренным умом. Утонченная игра между ними длилась уже несколько месяцев, ему эта игра нравилась, тянуть Адель в постель ему было не интересно, и он ждал, как она сама все устроит в этом плане. Адель также не спешила, но он все равно видел, что она нервничает, до него она, видно, не знала поражений. Выглядела она… когда она появилась у них на кафедре, все мужики сразу „забили ластами“. Она была из тех женщин, что везде и всегда выглядят утонченными. Ей не нужна была косметика, Сотникова всегда смешила любая „боевая“ женская раскраска, хотя порой косметика могла превратить какую-нибудь чушку в куколку, но лишь на время. Он даже позволял себе, залив глаза водкой или коньяком, представить какую-нибудь куклу своим оппонентом на очередной защите и в подтверждение своей победной речи повергал соперника ниц, торжествовал с радостным кличем, но потом всегда выблевывал всю эту пьяную иллюзию, хотя тошнотворные волны после таких ночей настигали его не один день.

Он стал чаще посещать лабораторные занятия своих студентов, которые проводила Адель. Она сразу на него „запала“, тут он видел ее насквозь, ему даже стало скучно, но надо было отдать ей должное, внешне она ничем не выдавала своих подергиваний, лишь некоторые нюансы ей не удавалось скрыть от него. Иногда ему было даже жаль видеть ее молчаливые муки, прикрытые равнодушным поглядыванием, но идти навстречу первым он бы не стал ни за что, так что Адели предстояла кропотливая работа, а он с удовольствием наблюдал за нею в прищур глаз. Но сейчас Адель злила его, ему хотелось от нее избавиться, оборвать всю их игру, в которую он сам ее втянул, и вроде бы было нечестно с его стороны все вот так бросить на полпути.

Вернее всего злился он на себя самого и понимал это, но упорно все сваливал на бабские козни, глупую гонку самки за самцом, брачные животные игры, ведущие только в постель. Его вдруг снова посетил страх получить блевотное похмелье, но Адель ему было несколько жаль, она все-таки не была бездушной разрисованной куклой, хотя пусть думает и решает сама… черт возьми всех этих баб, почему он должен кого-то из них жалеть?! Через три дня он был приглашен к ней на день рождения с другими коллегами из деканата и знал, что Адель наверняка сделает решительное движение именно там, но Сотникову это было уже неинтересно.

* * *

Сергей с аппетитом ел и через некоторое время обратил внимание, что я ничего не взяла в рот:

— А ты почему не ешь?

В меня ничего не лезло, и я только пила воду маленькими глотками.

— Что-то не хочется, я сыта.

— Не нужно стесняться, — сказал он, но я не стеснялась, напротив, чувствовала себя достаточно комфортно и уверенно, потому что видела, как нравлюсь ему. Только некоторая, все еще волнующая меня, натянутость нервов, некая зависимость от обстоятельств и от него в этих обстоятельствах, так и не отпускала мое сознание, но переместилась как бы на второй план, так что почти уже не отвлекала меня.

Я позвонила родителям домой, никто не ответил, пришлось звонить отцу на мобильник. Папа сказал, что все в порядке, и они уже в гостях у друзей на юбилее. В трубку ворвался щебет детей, я успокоилась и предупредила, что дома меня пока не будет. Отец уловил тревогу, но я знала, что маму он не станет волновать. Поэтому он не выведывал подробностей. Сергей подсел передо мной на корточки, внимательно глядя мне в глаза:

— Лена, давай я тебя увезу, хотя бы на время.

— Ты думаешь, это выход?

— Меня удивляет твое спокойствие.

— На самом деле мне страшно, но теперь я спокойна хотя бы за детей.

— А муж, где он?

— Мы расстались не так давно.

— Но с детьми он не расстался, надеюсь?

— Нет, детей он любит.

— Он знает о произошедшем с тобой? Позвони ему.