Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Запахи рук Алисы, пропитанные красками, также уносили его спирально во временной период, когда ему было лет десять. Такие же запахи улавливали его ноздри в мастерской деревенского умельца, делавшего на продажу деревянные резные сувениры. Он разрешал десятилетнему Саше помочь и покрыть лаком несколько изделий. Мастер был художником, Коростелев помнил, что в углу мастерской лежало много холстов, сваленных грудой. У Мастера были длинные немытые волосы, схваченные на лбу широкой тесьмой, чтобы не лезли в глаза. Он был белорусом и разговаривал на особый лад, что страшно нравилось Саше. Слова этого говора остались в голове и сейчас, он часто вспоминал Мастера в затертой длинной вышитой рубахе.

Мастер презрительно поглядывал на деревенских, приходивших купить что-нибудь из резных изделий, в этом был особый национализм, в основном поделки покупали приезжие туристы, для деревенских цены Мастера были высоки, но все-таки иметь хоть одну вещицу Мастера каждый считал за честь, хотя его и не очень любили за надменность и обзывали бульбашом. Резал Мастер из липы, которую заготавливал сам и любовно обрабатывал, оглаживая тело дерева, как женщину. Саша помнил деревянных птиц с веерными крыльями, помнил резную посуду, ложки, кадочки, самому Саше Мастер сделал шхуну, настоящую, с парусами. Она и сейчас хранилась в родительском доме в комнате, которая была его детской. Картины Мастера были странными, Саша не мог понять, о чем они, и спрашивал, на что Мастер отвечал, односложно буркнув:

— Сюр.

Что такое „сюр“, Коростелев узнал много позже, но тогда ему казалось понятным объяснение Мастера, сюр в представлении десятилетнего Саши был окошком в ирреальную реальность, в которой и должен был жить такой человек, как Мастер…

На переговорах Коростелев ответил что-то невпопад, и лишь невероятным усилием воли сумел собраться, стряхнув с себя эту слабость. Мастер… Алиса… ходики и кудахтанье несушки, запах дерева, покрытого лаком, вкус вишни…

— Вы согласны? Это увеличит наши продажи вдвое, — дошло до сознания Коростелева и он словно выплыл из тумана, в котором пребывал.

— Да, эта стратегия наиболее выигрышна, давайте на ней и остановимся, — ответил он.

* * *

Его не было почти неделю, Алиса не могла работать. „Ненавижу, ненавижу!“ — твердила она про себя, но ничего не могла сделать с собой. Холст давно просох и манил к работе, но как только она вроде бы хотела начать, руки сами опускались и злые слезы застилали глаза. „У него нет моего мобильного“, — утешала она себя, но тут же злилась невозможно: „Он должен был побеспокоиться об этом! Ненавижу его! Почему он не звонит?!“ Карэн заметил ее грусть.

— Алик, ты скучаешь?

— Работать не могу. Цвет ускользает… — ответила она.

— Бывает, — согласился он, — Сам иногда мучаюсь по три дня.

Зоська закадрила какого-то лоха не из художников и на несколько дней отчалила, так что в „Медее“ ее не было видно, только звонила. Алиса бродила по городу с этюдником, но нигде не находила себе места. Он позвонил в два часа ночи в дверь. Она безошибочно поняла, что это он. От него пахло горячим морским песком, она задыхалась, когда он целовал ее в шею, и пыталась сказать:

— Где ты был так долго?! Зачем?! Зачем ты пришел? Мучить меня? Почему не звонил?! Почему не взял мой номер телефона?! Ненавижу тебя, ненавижу… — ее душили слезы.

— Маленькая моя, огонек мой рыжий, — целовал он ее грудь, путаясь руками в ее длинных нечесаных волосах, — Так получилось, пришлось задержаться. Контракт не регистрировали долго.

— Я не хочу знать никаких контрактов, слышишь?! Я не могла работать, а ты… ты! Какие контракты? Какие? Ты что, не понимаешь, что я ждала? Я ждала тебя, ждала! Ненавижу тебя!

Они в изнеможении падали, но снова и снова сливались и снова были близки. Он не ушел утром, оба отключили мобильники. Звонили в дверь, они не открывали.

— Я не хочу знать ни про какой бизнес! — говорила Алиса. Он смеялся, целуя ее:

— Но мне нужно ненадолго…

— Нет! — крикнула Алиса. Он не посмел уйти, только позвонил и что-то долго объяснял кому-то.

— У тебя хоть какая-то еда есть? — спросил Коростелев. Она отрицательно махнула головой. Пришлось заказать пиццу по телефону.

— Алиса, расскажи мне о себе, — попросил он, когда они ели пиццу и пили обжигающий кофе.

— Что рассказать? Ты все обо мне знаешь, — отмахнулась она.

— Что я знаю?

— Все, что нужно знать, — ответила она.

— Но я хочу знать про тебя все, как и чем ты живешь, кто твои друзья, родные. Рассказать о себе? Тебе что, не интересно?

Она испуганно на него взглянула:

— Потом, ладно? Пока не нужно. Разве ты сам не боишься, что все кончится?

— Что кончится? — удивился он, — Почему кончится?

— Ну, все. Тайна. Мы — Адам и Ева, Мужчина и Женщина и все. А что там, в жизни, это все такое… обычное…

— Ты хочешь так? Ладно, но все-таки дай мне номер твоего мобильника.

— Ты не уйдешь? — спросила она жалобно. Он отрицательно покачал головой:

— Ты же не хочешь, чтобы я ушел?

Она подошла к нему, сидящему на стуле в кухне и, распахнув старенькую мужскую рубашку, которая кроме ночнушки заменяла ей и халат, прижалась к нему своим обнаженным телом, и его руки сами без его воли притянули ее. Утром он ушел опять, когда она спала, но в одиннадцать позвонил ей на мобильник.

— Малыш, ты встала? Хочешь, поедем за город?

Она блаженно улыбалась:

— Я люблю тебя…

— Рыжик мой любимый, — шептал он ей в трубку, — Я приеду за тобой в три часа.

— А сейчас?

— Не могу, малыш, дела. Я и так два дня… — он не закончил.

Он приехал к ней в три, и они, загрузившись в машину, поехали за город. Он накупил целый пакет вкусной еды и взял корзину фруктов. На молодой зеленой траве возле небольшого ручья среди густых зарослей сирени они сливались снова и снова. Он переворачивал ее на живот, целовал спину, отбрасывая густую рыжую гриву в сторону, спускался ниже к самой ямке начала ягодиц, а она пока жевала какой-то кусок. Он сгибал ее коленки, входил в нее, притягивая к себе ритмичными и резкими движениями, а она урчала и выгибалась, как кошка. Запах молодой травы пьянил ее, и она уже не различала запах травы и его запах. Солнце освещало ее нежное тело, пробиваясь сквозь кружево листьев. Коростелев разглядывал веснушки у нее на носу и нежно целовал ее в нос столько, сколько насчитал их. Алиса ела яблоко, он отбирал у нее откусанные куски изо рта своими губами, их смешило это до слез.

— Рыжик, поедешь со мной? — спросил он.

— Куда?

— Мне снова нужно уехать. Не хочу оставлять тебя одну.

Она задумалась. Что она скажет ребятам? А Леве? Он ждет, что она доделает ту вещицу. Она не привыкла его подводить, ведь он так поддерживает ее всегда. Но как же Саша? Он опять уедет, и ей опять будет плохо без него.

— Не могу, — ответила она и отвернулась.

— Не можешь или не хочешь? — спросил он и рукой повернул к себе ее лицо.

— Не могу. Мне нужно доделать работу. Я обещала…

Он помолчал, потом сказал:

— Жаль. Я могу задержаться надолго.

Он обиделся и лежал грустный.

— Я правда не могу, — сказала она, склонившись над ним, касаясь его груди своими нежными сосками. Он жадно скосил на них глаза:

— Не хочу тебя оставлять. Хочу, чтобы ты была со мной все время.

— Мне нужно работать, я и так столько дней не могла работать без тебя.

— Но ведь меня снова не будет рядом.

— Я возьму себя в руки. Ты ведь любишь меня?

— Ладно. Тебе действительно нужно много трудиться. Я буду часто звонить. Ты не будешь ни с кем кокетничать без меня?

— Буду! — засмеялась она.

— Не смей, если узнаю… Сладкого лишу.

— Нет, только не это! — взмолилась она, блаженно улыбаясь, прижимаясь к нему всем телом и обвивая его ногами, — Только не это. Я так сладкое люблю в твоем исполнении.

Целый день они были вместе. Спали в тени, накрывшись легким покрывалом, ели, болтали ни о чем. Она, наконец, рассказала ему о родителях, он удивленно слушал:

— И ты три года не видела их?

— Не видела.

— И не хочешь?

Она молчала и смотрела в сторону.