Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Он целовал ее уже на широкой постели, держа под коленки и прижимая к себе снизу, но руки ее требовательно толкали его голову вниз, и он прекрасно знал, чего она так хочет. Он готов был пить чистую влагу ее молодого тела, язык его чувствовал упругое сопротивление, и желание становилось почти невыносимым.

— Рыженький мой, сладкая вишенка моя… — шептал он сдавлено и глухо…

Через час он привстал и глянул на часы, которые снял и положил на тумбочку. Алиса скосила на них глаза и заметила выражение его глаз. Оно не понравилось ей, потому что в них было деловое беспокойство. Она схватила часы и шваркнула их об стенку. Коростелев захохотал и стал ее целовать:

— Ты разбила две тысячи долларов.

— Да? И что? — извивалась она под ним.

— Нет, ничего, — улыбнулся он, — Я подумал, что, может, ты захочешь вздремнуть.

— Я хочу вздремнуть, — согласилась она и положила свою голову со спутанной копной ему на грудь, а рукой крепко обвила его шею, — Вот так я хочу вздремнуть, — и закрыла глаза.

Она действительно почти сразу уснула. Нежно освободившись от ее объятий, Коростелев присел рядом и смотрел на нее, перебирая концы спутанных рыжих волос:

— Маленькая моя вишня…

Поднял часы, стекло даже не треснуло, механизм продолжал исправно работать. Он усмехнулся, умеют же делать, не зря он платил две штуки за них. Наверняка, им придется еще не раз терпеть от ее ручек такое. Выдержат? Должны. Он тихо засмеялся. Вышел и заказал обед в номер. Сел в кресло и, закинув руки за голову, думал: „Ты любишь ее, и давно понял это. Чего тянуть? Ты искал долго, вот она, посмотри. Правда, живет без башни, совсем девчонка, удрала от родителей и просто рисует“. Он вспомнил, что она даже не хотела о нем ничего узнавать. „Мы — Мужчина и Женщина, и все. Остальное — проза жизни“. „Она права, я люблю, она любит. Что еще имеет значение в этом мире?“ Рудимент еще какой-то мысли пытался вылезти наружу, но Коростелев все отмахивался, потому что знал, о чем эта мысль. Это было сомнение, привычка все перепроверить, убедиться в целесообразности, верности выбранного решения. Эта мысль мешала ему расслабиться до конца, как червоточина в прекрасном яблоке, благоухающем, с глянцевыми боками, о ней хотелось забыть, а еще лучше вовсе уничтожить, это был он прошлый, но все изменилось, и он изменился.

Алиса проснулась и, соскользнув с постели, села к нему на колени. Кудлатая рыжая грива щекотала его колени. Он нашел губами ее соски и стал нежно касаться их.

— Ты выйдешь за меня? — спросил он тихо, чтобы не спугнуть.

— Замуж что ли? — изумилась она, будто он спросил что-то неприличное. Он посмотрел ей в глаза, она засмеялась и замотала головой:

— Зачем? Нам так хорошо! Разве ты не понимаешь? Ведь больше ничего не нужно. Я твоя, твоя навсегда, люблю тебя, мне больше ничего на этом свете не нужно.

— Давай поженимся. Не хочешь свадьбы, не надо, только распишемся, Алиса! Не дурачься, я серьезно тебя спрашиваю. Ты можешь хоть минуту побыть серьезной?

Смеясь, она прыгала на одной ножке вокруг кресла, где он сидел. Он пытался поймать ее, она ускользала.

— А ты бросишь свой бизнес? Ты будешь со мной всегда? Ты полюбишь моих друзей? Ты не станешь мне запрещать рисовать? Ты не вернешь меня к родителям?

Он наконец-то поймал ее и притянул к себе.

— Я буду все твои капризы выполнять. Но слушаться ты будешь только меня. И решения принимать буду только я.

— А я? Буду твоей игрушкой?

— Женой.

Она задумалась и смотрела в окно.

— Я не готова пока. Не торопи меня. Я боюсь боли и несвободы. Вдруг… вдруг ты ошибся?

Он удивленно смотрел на нее. Глаза-вишни были грустными. А он-то считал ее совсем маленькой девочкой. Это веснушки делали ее похожей на первоклашку из его детства.

— Я не ошибся. Но ты… если тебе нужно время, чтобы подумать, я готов ждать.

* * *

Утром ему нужно было уходить. Алиса сидела, завернувшись в простыню, и отрешенно смотрела в большое окно. Коростелев не выдержал.

— Одевайся и причешись получше, — сказал он, посмотрев на часы. Она подпрыгнула, как ужаленная, и закружилась радостно по номеру.

— Причешись, — крикнул он, потому что понимал, что это основное, что займет много времени. От того, что она начала яростно раздирать волосы гребнем, несколько зубцов тут же отлетели. Он взял массажную щетку и стал терпеливо расчесывать всю копну снизу:

— Тебя мама в детстве не учила причесываться? — ворчал он, а она ловила губами его пальцы.

— Не вертись, мне нельзя сегодня опаздывать.

Кое-как он все-таки смог ее причесать, она даже заколола волосы. Он залюбовался, но требовалось спешить. Некогда было что-то гладить, и он смирился с тем, что она поедет с ним в своем невообразимом наряде, состоящем из каких-то кусков грубого холста и нежнейшего шифона. Правда, выглядело это достаточно живописно, и было уместно где-нибудь на тусовке высокохудожественной богемы, но его партнеры могли не понять такого стиля. Уже садясь в машину, он с ужасом увидел сандалии на ее ногах, ему даже показалось, что они самодельные и из сыромятной кожи. Это было уже выше его сил, и он рассмеялся, представив, как откроют в изумлении рты его партнеры.

— Так, ты молчишь, никуда не суешь свой нос, — давал он ей инструкции.

— А ты потом будешь меня целовать долго и трогать, как я люблю?

Он засмеялся:

— Буду, буду.

Они приехали и припарковались возле фешенебельного здания. Сам Коростелев был одет безупречно и строго в летний темно-серый костюм. При выходе из салона машины он надел взятый пиджак в тон брюкам.

— Жарко, — глянула на него Алиса.

— Там кондиционеры. Без пиджака неприлично, — затянул он под воротником галстук и заметил ее взгляд. Галстук ей понравился, ей казалось только, что Саша выглядит слишком официозно. В ее окружении никто так не одевался. Некоторые чумилы среди художников даже мылись редко. Коростелев оглядел ее с ног до головы придирчиво, но делать было нечего, времени уже совсем не осталось. Алиса поглядывала на него непонимающе, вертя головой по сторонам нетерпеливо, это его немного раздражало, ему все время хотелось одернуть ее, что-то поправить в ее одежде, убрать за ухо непокорный завиток волос, но он тут же внутренне останавливался и вытаскивал спасительную мысль: „Сейчас, сделаю все дела и займусь только ею“.

Он потащил ее за собой. В сверкающий лифт вместе с ними вошли две строгих дамы и мужчина. Они с удивлением поглядывали на Алису. Она попыталась улыбнуться им, но улыбка вышла кривоватой и даже издевательской. Мужчина ответил ей краешками губ, а тетки, поджав губы, отвернулись и о чем-то перешептывались. Коростелев, держа ее за руку, вел себя естественно и раскованно, и она несколько раз поэтому вопросительно взглянула на него. В этой чуждой обстановке сама Алиса ощущала себя инородной, ей было как-то зябко, и связующим звеном с уютной домашней жизнью являлась только теплая Сашина ладонь.

На этаже их уже встречал какой-то служащий. Он был без пиджака, но в очень дорогой рубашке. Алиса знала толк в таких вещах, папа всегда носил дорогие рубашки. Служащий что-то быстро докладывал Саше, тот задавал вопросы. Алиса крутила головой, разглядывая спешащих людей. Десятки дверей, из которых выходили и в которые входили все эти люди, скоро замельтешили у нее перед глазами, сливаясь в один многоцветный фон, как на кружащемся волчке. Ровный негромкий шум, состоявший из звуков голосов, шагов, хлопков дверей, запахи дорогих парфюмов, прохлада кондиционеров, все очень живо напомнило ей почему-то дом. Наверное, потому что иногда мать брала ее с собой, когда приходила в офис к отцу.

Алиса заглядывала в лицо Саше и не узнавала его. Он разговаривал со своим сотрудником, очевидно с подчиненным, это было понятно без слов. Что-то такое в их лицах обозначало — начальник и подчиненный. Ей не понравилось это что-то. Они вошли в просторное помещение и сразу несколько мужчин, элегантно одетых, гладко выбритых, приятно пахнущих, шагнули к ним навстречу и засыпали Коростелева вопросами. Алисы как будто не существовало. Она растерянно и испуганно стояла посреди этого шума совершенно одна, потому что Саша отпустил ее руку. Его оттеснили куда-то к столам, где он уже просматривал бумаги и что-то быстро подписывал. Лишь на секунду он вскинул на нее глаза, задержался на ней, но тут же кто-то отвлек его, и он опять погрузился в перелистывание и подписывание бумаг. Алиса, оглушенная и брошенная, стояла и беспомощно озиралась.