Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

— Мама! — оттолкнула я ее, и слезы градом покатились у меня из глаз, — Уйдите, прошу вас!

Стаська заорал:

— Бабушка! Ну, тебе же Сережа сказал! Ты видишь, мама плачет. Разве тебе не понятно?

Папа взял маму и потащил к выходу:

— Пойдем, потом, все потом.

— Отдай хотя бы гостинцы детям, — сопротивлялась она, пытаясь освободиться и обнять детей, вся красная и в слезах.

— Я даже их не обняла, моих птенчиков! — истерично выкрикивала она.

— Дети, — кивнул, посмотрев на них, Сергей. Они все поняли и нехотя, но покорно подошли обнять бабушку.

— Господи, они даже подойти теперь без его разрешения боятся ко мне! — пробормотала мама в ужасе, хватаясь за сердце. Папа улыбнулся:

— Ну, вечно ты глупости выдумаешь. У них все хорошо, неужели же ты не видишь? В доме наконец-то мужчина появился.

При этих словах Стаська гордо посмотрел сначала на Сергея, потом на дедушку. Когда родители, наконец, убрались, я сидела и бессильно все еще всхлипывала. Сергей присел передо мной на корточки и заговорил:

— Ляля, ты должна быть поспокойнее. Их тоже нужно понять. Ну, как ты себя вела с матерью? Разве можно так? Какой пример ты детям подаешь? Я не хочу больше слышать, что бы ты так кричала на родных людей, тем более в присутствии детей.

Я кивнула:

— Прости меня, пожалуйста.

34

Мы встретились с Марком, как и договаривались. Он принес цветы. Я смотрела на них равнодушно, но улыбнулась для приличия.

— Готов ли твой листок? — спросил он меня без предисловий. Я достала лист и передала ему.

— Вот все, что я пока смогла выдавить из себя, — ответила я и уже пожалела о нашем уговоре. Он увидел, что я колеблюсь, и тут же постарался пресечь это:

— Саша, ведь тебе будет только легче. Ты не должна сомневаться.

Я задумчиво смотрела в сторону, но потом взглянула на него и сказала:

— Хорошо, Марк, давай начнем. Ведь остановиться я всегда могу в любой момент, если захочу. Мне и правда невыносимо тяжело и пусто. Может быть, ты сможешь мне помочь.

— Давай пройдемся, хороший день, — предложил он, но я отказалась, потому что у меня, как всегда, было много дел. Он взял меня за руку и прижал ее к своей щеке.

— А вечером? Ты не сможешь найти пару часов?

Я подумала и согласилась. Его движение не было мне неприятно, напротив, я словно уже знала, что будет только так, а не иначе.

— Буду ждать тебя, закажу столик в ресторане, — сказал он мне на прощанье, с трудом отпуская меня.

Когда вечером мы встретились, он обнял меня и попытался поцеловать, но я увернулась и сказала:

— Здесь неудобно, что ты делаешь?

Он затянул меня в какой-то подъезд и все-таки поцеловал, сразу срываясь в галоп, но хлопнула дверь, кто-то стал спускаться, и нам пришлось выйти.

Мы не обсуждали первую мою исповедь, напротив, он стал рассказывать мне какие-то смешные анекдоты, а потом мы говорили о последнем спектакле, который, как оказалось, видели оба. Я расслабилась, мне было с ним легко. Пока он не собирался меня „лечить“, мы просто разговаривали. Беседа наша шла неспешно, словно мы оба устали когда-то еще давно и теперь медленно брели. Я улыбалась его шуткам, отвечала, помолчав, он также не торопился, обдумывал иной раз свои ответы. Но при первом же приближении можно было понять, что он будет давить на меня и уже давит. Я не сопротивлялась, но и не спешила с ним во всем соглашаться. Мне хотелось убедиться в том, что я не ошиблась. Он мягко настаивал в споре, но эта мягкость была обманчивой, я уже это видела. Слово осталось за ним, и он удовлетворился тем, что я отступила. На самом деле я не согласилась с ним, просто ленилась спорить. Вечер прошел довольно-таки мило, Марк проводил меня до дома.

— Я буду ждать тебя завтра, — сказал он и взглянул на меня долгим взглядом. Я усмехнулась:

— Ты что же, решил, что я буду флиртовать с тобой, как школьница?

Он не принял моей иронии и сказал серьезно:

— Я хочу быть с тобой.

* * *

„Когда-то я до хрипоты спорила о тенденциях в живописи с ребятами, с которыми занималась в изостудии и училась в художественной школе. Это было чуть ли не лучшим временем моей жизни, хотя тогда я совершенно никого не любила еще, а жила увлечением живописью и много рисовала. Нас вел молодой преподаватель, старше нас всего на каких-нибудь двенадцать лет. Это был увлеченный парень, очень талантливый не только в живописи, нам всем казалось, что он талантлив во всем. Мы звали его просто Юра. Он учил нас всему, начиная с грунтования холста и заканчивая аутотренингом для полного раскрепощения наших взбалмошных голов, возил нас на этюды, заставлял много работать и в том числе над собой для очищения сознания. Мы занимались под его руководством йогой, и это было так прекрасно!

Наш маленький союз со временем все уменьшался, отсеивался то один, то другой, и, в конце концов, осталось всего пятеро ребят. Но Юра по-прежнему вкладывал в нас всю душу. Мы не только много рисовали, мы часами беседовали с ним, это было для нас самым сладостным и желанным лакомством — поговорить с Юрой о душе, о живописи, о самом наболевшем, о чистоте помыслов. Я не помню, чтобы он хоть когда-нибудь был раздражен или зол. Мы считали его своим Гуру, почти Богом, наставником в жизни. Я все дни и все время, свободное от занятий в школе, проводила в изостудии и готова была там мыть полы, а не только рисовать. Юра всегда направлял меня в нужную струю. Он поставил мне рисунок, научил всему — перспективе, пропорциям, многим техникам. Но главное, он направлял меня в жизни.

Со всеми вопросами я бежала только к нему. И все мои первые слезы и даже влюбленности были поведаны ему в жилетку. Он был очень внимательным и добрым поверенным моих тайн. Я так его боготворила, что даже предположить не могла, что смогу когда-нибудь быть с ним близка в постели. Тогда я жила в совершенно другом измерении, и все мои помыслы были чисты и невинны. Но я настолько привыкла слушать его во всем и безоговорочно доверять, что поступить против его совета было для меня абсолютно нереально. Только однажды я воспротивилась ему, и чуть не навредила сама себе. Но он впервые тогда жестко настоял и даже проверил, как я выполнила его наказ. Он сделал это под угрозой отлучения меня от студии. И как я ни противилась в душе его настойчивости и давлению, не могла пойти на то, чтобы оставить студию. После этого случая я уже не могла без него жить. Переболев сопротивлением, я стала ощущать неразрывное родство с ним.

Он был везде в моей жизни. Я сверяла с ним все свои помыслы и поступки и подробно докладывала о каждом шаге. Это не являлось обязательным, он никогда не требовал такого ни от кого из нас. Но я одна почему-то считала своим долгом все докладывать ему совершенно подробно о себе, и уже даже не мыслила своей жизни без того, чтобы он направлял ее в то или другое русло. С его подачи и под его давлением я поступила в институт и даже училась первые три курса хорошо, пока он не уехал. Мир тогда рухнул для меня, я не хотела жить. Я бегала на переговорник и дежурила там часами только для того, что поговорить с ним три минуты, а потом по полночи рыдала. Однажды летом, когда у меня были каникулы, он сказал мне по телефону, чтобы я купила билет и приехала к нему.

— Захвати свои последние работы, — сказал он мне. Я собралась и полетела к нему, как на крыльях. Нам было совершенно не до моих работ. С первой же минуты встречи рухнула невидимая преграда, отделявшая учителя от ученицы, и мы остались словно обнаженными друг перед другом. Встретив из междугороднего автобуса, он обнял меня и стал целовать так, что никаких сомнений у меня больше не оставалось ни о чем.

Я ездила к нему на свидания один раз в два месяца почти три года. И он все также вел меня по жизни, определяя мои поступки и решения, не позволяя отклоняться от выбранного курса.

— Ты легкомысленная и безответственная, и должна меня слушать, иначе из тебя никогда никакого толку не будет, — говорил он мне, и я слушалась его во всем.

Но однажды он не позвонил в условленный срок. Я пыталась звонить ему сама, но на его новой работе мне сказали, что он рассчитался и уехал. Через месяц он прислал мне письмо, где объяснял, что вынужден был уехать в Сибирь. Только через год он вернулся в отпуск в Москву и сразу нашел меня. Мы не расставались с ним несколько дней, я просто поселилась у него в номере гостиницы, который он специально снял для нас, потому что и у меня и у него дома были родители.