Мария Стрельцова

Убить зверька по имени Эго

Это случилось с ним зимой на горнолыжном курорте в Шамони. Он поехал туда один на две недели, и ему было страшно скучно и одиноко. Однажды за ужином он познакомился с одной русской, и они беседовали на разные темы весь вечер. Это была зрелая женщина, по годам он бы мог назвать ее женщиной в возрасте. Но ему было абсолютно все равно, потому что она оказалась интереснейшим собеседником. Они проговорили до полуночи, а назавтра он даже искал с ней встречи сам. Теперь они всегда ужинали вместе, и разговоры их были нескончаемыми и азартными. Передать их, описать, о чем они, было бы невозможно, они были обо всем сразу. Речь их могла показаться непонятной окружающим, потому что очень скоро они стали разговаривать с помощью тут же ими изобретенными словами-символами, словами-понятиями, какими-то отрывочными междометиями, но совершенно понятными им обоим.

Они оба спешили донести друг до друга свои мысли, родившиеся когда-то или только что, и отметали языковые стереотипы, мешавшие им, создавали свои новые, яркие и понятные друг другу. Это было, как наркотическое опьянение. Он не спал по полночи, не в силах успокоиться после каждого разговора с ней, ему уже даже не очень хотелось кататься, он только и ждал вечера, чтобы снова наброситься на нее со всеми мыслями, что скапливались у него и просто распирали, требовали выхода. Она понимала его абсолютно, словно сидела в его голове, а он направляющими словами только указывал ей ход своей очередной бредовой мысли-идеи, и она легко по этим направляющим отыскивала в запутанном клубке именно ту нить, которую он желал, чтобы она распутала.

Он смотрел ей в лицо и совершенно уже не замечал ни лучиков-морщинок возле глаз, которые видел в первую их встречу, ни седой прядки у виска, ни слишком зрелой груди, отличной от тех, что всегда нравились ему у девочек. Ничего этого не было, все это проплывало мимо его сознания, он не мог без нее обходиться. Ему казалось, что если она вдруг не придет на ужин, то он просто сойдет с ума. Однажды, где-то на десятый день их знакомства, она задержалась в номере, потому что они оба ходили на вечернее катание и даже встречались пару раз на подъемнике. Он не мог никак ее дождаться и почти в беспамятстве ворвался в ее номер, когда она уже хотела выходить. На него словно затмение нашло, он втолкнул ее обратно в номер и сжал так, что у нее что-то хрустнуло.

— Стас, ты еще ребенок! Ты знаешь, сколько мне лет?! — воскликнула она, но он уже ничего не хотел ни слышать, ни знать. Он знал только одно, если он сейчас, сию же минуту не возьмет ее как угодно, лаской, хитростью, силой, то у него разорвется сердце, и он превратится в ничто, в пар, в пузырьки газа, мозги его расплавятся, а потом вытекут и высохнут.

Она оказалась хрупкой, податливой и слабой. Где-то далеко, словно в тумане, у него мелькало удивление. Он всегда раньше считал, что у женщин за тридцать, а тем более за сорок, а уж тем более ближе к пятидесяти, должно быть старое морщинистое тело, высохшие груди, вялая промежность и бедра. Теперь же его руки и губы натыкались на сочное, нежное женское тело, полное пульсирующей крови и жизненных соков. И это ухоженное в салонах красоты, благоухающее тело было обольстительным, возбуждающим, зовущим. Не было никаких морщинистых грудей и в помине, напротив, грудь была упругой, наполненной, чувственной, пьянящей. Он боролся с ее сопротивлением, но оно оказалось настолько слабым, что ему даже не потребовались силы, а так, чуть-чуть прижать ее посильнее. Зато как он был вознагражден, когда проник в этот ее завораживающий сжимающийся тайный проход, поначалу не пускавший его, но он все-таки пробился, заскользил и понял, что все — она ничего уже не сможет сделать, она будет выполнять только то, чего захочет он. Теперь она не подавит его никаким образом, никакой неожиданной парадоксальной мыслью, никаким словом-символом, она больше не будет хозяйничать безраздельно в клубке его мыслей и копаться там, как вязальщица со спицами, решающая, какого цвета пряжу ей выбрать. Теперь он ее полновластный хозяин, он держит ее крепко и не дает даже дернуться под собой, он задает темп, он диктует ей свою волю.

— Мой сын твой ровесник, — сказала она ему устало, отворачиваясь, но он снова поворачивал ее к себе, настойчиво, силой, наклонялся и требовал ее губ.

— Мне все равно! Я люблю тебя, мне никто не нужен.

— Ребенок, я уже даже и забыла, что значит это слово. О чем ты, малыш? Мне бы выкормить тебя грудью, так нежны твои щеки и губы, как у младенца.

— Выкормить? Грудью? Я согласен, — и он искал молока, хотя его там быть не могло.

Он не отпускал ее от себя все последующие дни до окончания срока катания, и когда им все-таки пришлось расстаться, просто физически болел от разлуки с ней.

Эту свою тайну он не мог открыть никому, но он точно знал, что любит, любит сильно, невыносимо, отчаянно, навсегда.

Теперь у него была только переписка с ней через интернет, но она сжалилась и послала ему одну свою фотографию, хотя и приписала как всегда иронично: „Настырному, избалованному ребенку“. Как невыносимо хороша она была на этой фотографии! Их переписка, а чаще живой чат давал ему каждый раз глоток живительного воздуха, он знал, что только с ней он мог насытиться, удовлетворить все свое существо невероятным, несексуальным образом, но это все равно было похоже на секс, даже более изощренный, более сладостный и всеобъемлющий. Он писал ей часто: „Саша, я хочу тебя невыносимо, придумай что-нибудь!“ Но она всегда находила тысячу причин, чтобы отказать ему во встрече. Только еще один раз он смог быть с ней близок и то совершенно случайно, когда встретил ее в своем институте, куда она пришла за документами сына, и уже не отпустил, а чуть не шантажом и силой затолкал в такси и увез на дачу.

47

„Малыш был просто знакомым. Его так все называли, хотя имя у него было обычным — Антон. Но мы звали его Малышом. Кто дал ему такое прозвище и за что? Он был рослым и тренированным, и прозвище совсем ему не подходило. У него всегда были цели, он всегда был очень занят учебой в институте, брал языковые уроки и серьезно готовил себя к карьере дипломата. Он и стал дипломатом. Но тогда он был просто Малышом для нас. И для меня. В то время я увлекалась и влюблялась с интервалом в неделю, совершенно бесстыдно бросая своих возлюбленных и заменяя их новыми.

Нет, я не была распутницей и даже не помышляла об этом. Все отношения являлись верхом целомудрия, и все ограничивалось только поцелуями. Мне казалось, что мне все не встретился тот, кто умел бы целоваться „по-настоящему“. На самом же деле мне было просто скучно и не о чем поговорить с моими воздыхателями. Все заканчивалось в подъездах после одного-двух вечеров общения. Тогда я занималась сразу в двух спортивных секциях, где и познакомилась с Малышом. После тенниса он частенько провожал меня до дома. Мы разговаривали обо всем на свете. По-моему, не существовало тем, которых мы не затрагивали с ним.

Но самым главным являлось не это. Он был страстным и убежденным и давил на меня своими знаниями и своим мнением. Обо всем, о событиях, людях, явлениях. Сначала я даже злилась, но потом… Потом я начала принимать его мнение, слушать его и вдумываться в каждое слово. Малыш не бросал легковесных слов, он был первым встреченным мною человеком, который говорил только то, что думал, а мнение имел обо всем выстраданное и очищенное уже от эмоций и прочей шелухи. Со многим я поначалу не соглашалась в своем горячечном порыве, но, размышляя на досуге в спокойной обстановке, много читая, я приходила к такому же, как у него, мнению и честно ему в этом признавалась. Он был сильным собеседником, аргументы его в спорах со мной оказывались неотразимыми, точными, убийственными. Это заводило меня, как пружину, после разговоров и споров с ним я порой не могла уснуть всю ночь. Мы общались так почти два года, и это общение научило меня отражать любые яростные атаки, разбивать их знаниями, убеждением и логикой.

У Антона была невеста, а я меняла своих парней со скоростью звука, так что между нами никогда ничего не было. Он окончил свой институт, прекрасно защитился и уехал на работу за рубеж. Мы переписывались с ним, и я знала, что он женился на той своей девушке и очень продвинулся по карьерной лестнице. Однажды он написал, что будет несколько дней в Москве для оформления каких-то важных бумаг, и мы могли бы встретиться. Я приехала к нему в гостиницу „Интурист“. Мы оба предавались воспоминаниям об общих знакомых и пили коньяк, меня приятно волновала наша встреча, я была расслаблена и весела, мы всегда легко с ним общались, и меня радовало то, что и сейчас мы сохранили эту легкость в общении и понимании друг друга. Он замолчал. Почему, я не поняла, но молчал долго. Я не торопила его и только смотрела. Как получилось, что он приблизился, и мы стали целоваться, не помню.