Мария Стрельцова
Убить зверька по имени Эго
Она слушала его испуганно, и пыталась намекать на свое педагогическое образование:
— Сергей Константинович, но нас учили, что с детьми этого возраста…
— Соня, забудьте, что им по четыре с половиной года. Они развиты достаточно и осенью уже пойдут в частную школу, как шестилетки. Прошу вас, делайте, как я говорю. Не занижайте поставленную мною планку.
Он уходил к часу дня и все время до этого занимался с детьми, а приходил иногда очень поздно, когда они уже спали. Я грустила невыносимо, без дела маячила у окна и набрасывалась на него, когда он возвращался. Его усталость или плохое настроение, что бывало крайне редко, он либо прятал хорошо, либо их действительно не было. Глаза его всегда светились нежностью, и я, вцепившись в него, не могла отлепиться ни на миг.
Сергей сводил нас с детьми в театр и показал свою гримерку, где гримировались еще два актера. Дети шумно лазили везде с любопытством. Какая-то ревность шевелилась у меня в душе. Театр казался тайным всесильным существом, способным отобрать Сергея, а он увлеченно рассказывал о своей работе, правда, однажды уловив в моих глазах тщательно скрываемую тревогу, спросил:
— Что с тобой?
— Нет, ничего, мне очень интересно.
Он продолжал, но я знала, что провести его не смогла. Взяв меня за подбородок, он внимательно посмотрел мне в глаза.
— Сережа, скажи, ты мой? — спросила я, стараясь унять дрожь во всем теле.
— Полностью, я полностью твой, девочка моя, — обнимал он меня, видя, что говорить серьезно со мной сейчас невозможно, а нужно только согласиться с чем-то условно. Мы были в театре, когда почти никого из актеров не было. Только рабочие сцены трудились над декорациями и светом. Театр казался гулким. Машка и Стаська наперебой кричали, проверяя эхо, и заразительно смеялись, так им нравились акустические эффекты. Театральный дядя Паша принес детям конфеты. В машине я была задумчива, Сергей видел это, но дети не отпускали его и засыпали своими вопросами. Когда дома мы уложили их спать, он притянул меня к себе:
— Ну что ты опять захандрила? Какие сомнения тебя одолели?
— Мне померещилось, что ты ускользаешь от меня. Это все театр. Там так непривычно, ты какой-то необычный, я таким тебя не знаю еще.
— Скоро премьера, я с нетерпением жду, когда ты увидишь меня на сцене. Да и спектакль Федька выбрал сильный.
— У тебя главная роль?
— Главная. И очень интересная, многоплановая! Да, еще вчера хотел тебе рассказать. Приезжал один деятель из Москвы. Они часто по провинциальным театрам ездят, перспективных актеров ищут, свежие лица. Конечно, серьезных предложений ждать не приходится, но он предложил подработать в рекламном ролике. Деньги неплохие. Мне придется уехать после премьеры дней на десять.
— Сережа! Нет! Нет! Нет!
— Я еще ничего ему не ответил, прошу тебя, успокойся! Я хотел только денег подзаработать для нас.
— Нет, нет, нет… — слезы меня душили. Мне казалось, что вот прямо сейчас его у меня вырвут, и я, судорожно вцепившись в него, прижималась все крепче.
— Я не хочу никаких денег, только не уезжай, умоляю. Займем, найдем где-нибудь, я халтуры наберу, в Интернете заработаю, у меня куча ходов и выходов там. Денис меня ценит, и я неплохо зарабатываю, проживем!
— Я хотел детям все самое лучшее дать. И тебе, моя девочка.
— Сережа!
— Все, успокойся, я никуда не поеду, — сказал он.
* * *
Из моего прошлого жизненного опыта я не могла найти аналогов моим сегодняшним чувствам и поведению. Я всегда была и выглядела внешне спокойной, уравновешенной, почти невозмутимой. Мне казалось, что я самодостаточна, и я даже гордилась этим. Теперь я не существовала, теперь я казалась себе и была придатком Сергея в полном и переносном смыслах, без него все сразу меркло, теряло вкус и самый смысл. Даже дети отодвинулись в моем сознании на второй план, что меня особенно повергало в полное отчаяние, но ничего с собой я не могла сделать. Как ни заставляла я себя, внимание рассеянно скользило по детям, мысли находились в полном раздрае, вернее оформленных мыслей вовсе не было, какие-то обрывки метались в голове, только иногда выстраиваясь в порядке. Я казалась сама себе больным, привязанным к аппарату искусственного дыхания, без которого через одну-две минуты наступает смерть.
Появившись на работе, я вела себя внешне как прежде, вряд ли
— Я так одинок, слава богу, теперь появилась ты, а то и поделиться не с кем.
— Ты все-таки расстался с Маратом? — спросила его я, он опустил глаза:
— Да. Скажи, ведь я достоин любви?
Я смотрела на него с грустью и нежностью:
— Малыш, только ты и достоин ее.
Моя фантазия расцвела ярче, чем раньше, и вызывала откровенный восторг даже у людей, не бывших поклонниками моих талантов. Я соскучилась по работе и выдавала результаты со скоростью, которая раньше мне и не снилась.
Денис, вернувшийся из Германии, где он проходил реабилитацию после ранения, частенько забегал ко мне и, видя результаты моей работы, просто подпрыгивал иногда:
— Лена, ты гений дизайна! Я в восторге. Ты словно перезагрузилась, отключив все лишнее.
36
Коростелев наслаждался присутствием Алисы, ее легкомысленными пассажами, смехом, неугомонностью, отсутствием каких бы то ни было зажимов. Она любила мороженое до обжорства, до дурноты после переедания. Липкие руки она мыла в фонтане на площади в центре города. Кроме мороженого она поедала какие-то чебуреки, от которых Коростелева мутило, но в угоду ей он послушно ел их. Жаркий день так и манил куда-нибудь к воде, так что он, не задумываясь, повез ее на залив. „Черт бы побрал все эти дела! Дайте мне хоть несколько дней побыть с ней, — молил он провидение, — Ну пусть на терминале у них все сложится, и пусть мне не придется ехать туда и долго и нудно разбираться, подключать связи и знакомства, уговаривать и „давать на лапу“. Господи, ты же видишь, как я хочу быть только с ней! Потом, пожалуйста, все потом. Потом я готов работать по двадцать часов, только дай мне сейчас побыть с ней. Я не могу обмануть ее надежд“. Слава богу, мобильник молчал. После позднего обеда он покатал ее по городу, они гуляли в парке над озером. Зазвонил мобильник Алисы, это был Карэн.
— Алик, можно я зайду к тебе, еще раз взгляну на твой последний пейзаж? — спросил он. Она, довольная, улыбнулась:
— Конечно, Кэрри. Тебе правда понравилось? Возьми ключи у Зоськи. Он сохнет на этюднике в тенечке, там, за книжным шкафом.
— Знаю, знаю. Скажи, Лева тебе не звонил?
— Нет. Но он этот пейзаж хотел забрать, я тебе говорила. Тогда, давно, когда картоны забирал.
— Картоны твои давно продались. Он заплатил тебе?
— Еще нет, но я же уехала.
— Они ушли сразу, я узнал. По пять тысяч каждый.
Она разинула рот от удивления:
— По пять? Ты не ошибся, Кэрри? Это же поделки…
— Что там было, ты помнишь?
— Ну… обнаженка, ничего особенного. Помнишь, мы в училище ходили и натурщикам по сотне платили?
— Что именно он взял, ты помнишь?
— Помню, — неуверенно сказала она, — Кажется, того мальчика черненького с пирсингом на пупке, ты еще ругал меня, что слишком закосила штрих. Ну и еще один, вид из окна, уже темперой. Костяна рецепт на двойном желтке. Кэрри, но по пять не может быть. Это просто поделки, ты же сам видел!
— Алик, а ты ничего не подписывала? Никакие бумаги? Лева тебе ничего не давал подписывать?
— Нет. Кэрри, почему ты спрашиваешь? Ты же сам знаешь, Лева всегда пристраивал все, что брал. У него глаз-алмаз. Ты же сам всегда говорил.
Коростелеву очень не нравился этот разговор. Он не все слышал, но что-то его очень тревожило. Карэн понял, что немного разволновал девочку и решил исправиться:
— Ладно, Алик. Ты как там со своим? Все хорошо?
— Да. Мне хорошо, Кэрри. Мы гуляем в парке, здесь красиво. Я люблю его, Кэрри.
— Я рад, что тебе хорошо. Ты не волнуйся ни о чем, все нормально.
Она передала Саше подробности разговора с Карэном. Коростелев удивился:
— А разве ты всегда отдаешь свои работы на продажу без договора?
— Да, Лева просто брал, а потом приносил мне деньги. Он у меня недавно начал работы брать на продажу. Я радовалась, он хорошо пристраивал. Где бы я сама что продала? Да я ничего в этом не смыслю. А у Левы талант, у нас за счастье все считают, чтобы Лева взял хоть что-нибудь.