Александр Яковлев

Драйверы

— Милорды, — бестактно перебил я их. — Может, нам с Борисом Евгеньевичем сходить погулять на улицу, пока вы здесь спикаете? Обсудите свои девичьи тайны без нас, наметите секретные планы. Мы, наверное, немножко вам мешаем… Хотя в Универе, лет эдак двадцать назад, мне и доводилось изучать язык гордых бриттов, но — каюсь — не освоил в совершенстве. Так что из вашей тарабарщины ничего толком не понимаю. А когда в моем присутствии начинают вот так вот по-жлобски темнить и тихариться не по-нашему, я почему-то нервничаю… Не знаю — почему бы это?

— Подождите, парни, — сказал Логинов. — Сейчас я вам с Борисом все объясню… Обрисую ситуацию.

— Да уж! Хотелось бы… А то, с одной стороны, каждый солдат должен знать свой маневр, а с другой — получается, нас, пардон, имеют-с, а мы все крепнем. Не при дамах будь сказано, — тоже бестактно поддержал меня Боб.

— Минутку… — вредный Гена бегло продолжил непринужденную аглицкую беседу с нашим Ахметом.

Да, вот уж чего не ждал от Ахмета! Когда он в кабине Борьку насчет языков приколол — я как-то не очень въехал. А оказывается — вот оно как… Он не просто „знает“, как и большинство из нас, грешных. Он действительно знает! Как-то многовато у маленького таджикского певца неожиданных талантов сразу проявилось. Зато становилось немного понятнее, каким образом он у тех мудил в „рафике“ пистолет отобрал.

Между тем, Гена с Ахметом договорили все свои английские слова и еще раз пожали друг другу руки. Доспикались, значит. Наверное, какой-то пакт заключили. Не хватает только шампанского и фотокорреспондентов, или хотя бы тех пьяных охломонов с видеокамерами в Юрином „мерседесе“.

Ну что же — зур рахмат, как говорят в Башкортостане. Я тоже кой-чего могу не по-нашему выдать… Вот.

— Полковник, — обратился я к Логинову. — Кстати, это ничего, что я тебя при посторонних вот так вот запросто — рассекречиваю? Можно мне вслух говорить твое звание? А может быть, ты уже в генералы выбился?

— Можешь, можешь… И звание мое прежнее — оперативникам редко полосатые штаны дают. А я просто-напросто опер… Хоть и полковник. Вот так. Ладно, Витя, не обижайся. Сейчас все объясню.

— Да, кстати, если уж мы обо всем так откровенно по-товарищески беседуем, — я обернулся к таджику, — Ахмет, ты бы свой маячок выключил. Зачем зря батарейки сажать…

— Ничего, дядя Витя, их на месяц хватает. Это очень хорошие батарейки.

— Неужели „энергайзер“? — изумленно спросил Боб, и мы все заржали.

Для меня как-то сразу все прояснилось. Без подробностей, конечно, но чувство, что здесь, в танковом капонире, под полутораметровой толщей бетона за алюминиевым столиком собрались странным образом все как бы свои — прямо камень с души упал.

— Ну, давай, Алексеич, посвящай нас с Витькой в свои секреты, — гнусно проскрипел Борька. — Объясни нам, непутевым, что почем. Только учти — Витька-гад мне вообще ничего не говорил. Чует мое сердце — опять вы меня в какое-то темное дело заманили. Так что давай — с самого начала. Пли-из.

* * *

Капитан третьего ранга Семенов был честным человеком. После того, как ночью неподалеку от Мончегорска контейнер „КамАЗа“ был нагружен медным ломом, он тут же на месте рассчитался с ребятами — каждому выдал по тысяче, затем каждого обнял, расцеловал и как-то незаметно исчез. Отошел и… с концами. „КамАЗ“ ушел в Питер, „газон“ с кран-балкой укатил в Мурманск, а Семенов — в тундру, что ли?

Его прождали около часа, потом пошли искать, стали стрелять из ружей, пускать ракеты, кричать…

Совершенно случайно Василий Тихомиров увидел за солнцезащитным щитком своего „Москвича“, на котором они приехали, лист бумаги, записку, где рукой кап-три Семенова было написано: „Меня не ищите и плохо обо мне не думайте. Я просто сматываю удочки. Рекомендация: операцию с медью прекратить! Жму ваши лапы. Удачи и здоровья. До встречи. Семенов“.

Примерно в то же время километрах в восьми от этого места, в сторону дороги Мурманск — Санкт-Петербург, переваливаясь на ухабах, но достаточно резво, по грунтовой дороге катила „Нива“ темно-зеленого цвета. Семенов вглядывался в рытвины дороги и мечтал поскорее вырваться на трассу, воткнуть четвертую и мчаться во весь дух на юг.

Там, в одном небольшом украинском городке его поджидали жена с ребенком и комплект новых документов. И на машину он уже обзавелся всеми необходимыми справками… А границу уж он как-нибудь проскочит — не та это граница, чтобы не преодолеть ее. Сначала — в Белоруссию, а уже оттуда — в Украину… Чуть дольше — зато с гарантией домой попадешь.

„И пусть они идут все на торпедном катере к такой-то матери…“ — подумал Семенов, имея в виду под словом „все“ начальство, правительство, бандюганов из КГБ и вообще всех. Через несколько минут он увидел выезд на асфальтовую дорогу, повернул направо и помчался на своей „Ниве“ к югу, на Украину…

Глава тридцать седьмая

Мы с Борькой сидели в бетонном танковом бункере-капонире за столом и в гордом одиночестве пили чай из эмалированных солдатских кружек. Чай был неплох. Не то, что дома, конечно, но тоже ничего, крепкий. На столе стояли две тарелки с бутербродами, открытая банка сгущенки с ложечкой, лежали еще какие-то печенюшечки. Где-то внутри капонира гудел электромотор вентилятора.

Боб головой кивнул на зеленый теннисный стол и жестом показал — сыграем? Я молча в упор посмотрел на него — совсем шизанулся, да? Выпили по паре кружек чая, поели сгущенки, закурили. Минут через пять лязгнула железная дверь, и за стол к нам подсела Мария. Она тоже налила себе чайку и стала какие-то слова говорить…

Голос у нее был приятный: низковатый, но четкий и со слабой хрипотцой — курит, наверное. Симпатичная девочка. Года тридцать два, может, чуть больше или меньше… Лицо правильное. Носик прямой, губы красивые, глазки — тоже ничего, темненькие, но выражение — жестковатое, и улыбка не очень… Нет, хорошая улыбка, но… немного „в себе“, что ли. Не совсем открытая, наивности не хватает?

В каждой женщине всегда проглядывает немножко от „маленькой девочки“, ребенка. Они такими, в большинстве своем, до старости остаются. Не знаю, как другие, но я даже в старушках немного от „маленьких девочек“ вижу. А здесь — не так… В сущности, пацанка еще, а „детскости“ этой, „наивности“ женской — и в помине нет. Такие лица у женщин следователей и прокуроров должны быть. Правда я, слава богу, в своей жизни с ними не сталкивался. Но там — как-то понятно, по крайней мере объяснимо — юрфак, работа, на которой повседневные кошмарные ужасы делаются как бы и привычными. Отсюда и выражение у милицейских женщин — закрытое, что ли? Или, может, циничное? И с чего ему быть другим — каждый день иголки да ногти, иголки да ногти… Шутка.

Впрочем, и эта женщина, Мария, мало чем от милиционеров отличается, тоже службу служит. И не в почтовом ведомстве. Хоть и по гражданке одета, в цивильное, а помнится, Гена говорил, что звание у нее майорское. Вот такие пироги…

Почему-то вспомнился старый-престарый фильм „Щит и меч“. Там один матерый фашист говорит: „Баба — шпион?! Ха-ха-ха…“ Или что-то в этом роде. Однако, полсотни лет прошло с того времени — они, то есть женщины, теперь и в космос летают. И генералы с полковниками в юбках встречаются.

А я как был в армии сержантом, так до смерти им и останусь. И не тянет меня, и никогда не тянуло на всякие там административно-командирские должности. Почему-то я очень даже недолюбливаю все, что казенщиной пованивает. И женщина-майор для меня такой же парадокс, как летающий троллейбус. По моим, возможно, слегка домостроевским понятиям — не женское это дело с оружием в бетонных капонирах среди военных мужиков вертеться. И на фиг ее Гена при себе держит?

Она что-то говорила и говорила… Я ее не слушал, я прислушивался к „бу-бу-бу“ за фанерной перегородкой, куда Гена увлек нашего маленького Ахмета. О чем-то своем совещаются. Слов, конечно, не разобрать, да я и не пытался. Я размышлял о своей проклятой планиде. И почему я такой удачливый на всякие мелкие жизненные подлянки?

Простой пример: вот, казалось бы — Архангельская область, тайга… Как в песне поется: „зеленое море тайги“. Действительно, море, и нога человека мало где в этом море ступала. Но в одно место все-таки ступила — моя нога…

Тогда закрутилось все неожиданно. Человек в соседнем отряде куда-то пропал. Сейчас и не помню уже, что там случилось — но начались поиски. Ну, в таких ситуациях сразу начинаются всякие мелкие кадровые подвижки-передвижки. В кругах начальства — суета и деловитость: одного — туда, другого — сюда. Мне даже кажется, что в прежние совдеповские годы начальство любило такие вот заварушки. По принципу: „Наверх вы, товарищи…“ Аврал, в общем.

Из-за этого аврала почему-то срочно потребовалось перебросить меня из съемочного отряда на буровую. Я схватил свой мешок, то есть рюкзак, и — в „стальную птицу“. Час летим, полтора… Прилетели. Снижаемся… Поляна в лесу.