Александр Яковлев
Драйверы
Не из пальца же он эту идею высосал? Значит, что-то знает, хитрый. А то, что Логинов хитрый и шибко информированный, у меня сомнений теперь, после той дурной истории с кассетой, никогда не появится. Вот пускай мне все говорят: „Логинов не знает, Логинов не ведает…“. Не поверю. Я теперь уверен абсолютно: Гена знает все. Или — почти все.
В 09:10 или около того, мы, никем не остановленные, не спеша и с достоинством, как и следует такому солидному автомобилю, прошли через Пулковское гаишное КПП. Через то, что на Киевском шоссе сразу за отворотом на старый аэропорт „Пулково-2“. Светофор мигал желтым, но краем глаза я все же увидел, что гаишники переносной сигнал „Стоп“ справа поставили. На пару секунд, как и положено по ПДД при таком знаке, мы тормознулись на белой линии, а затем, наращивая обороты дизеля, помчались прочь из города.
Где-то через полчаса мы миновали красивый город имени незабвенного Александра Сергеевича Пушкина и часиков в десять выехали на Московское шоссе. Ну а дальше — просто: направо, налево, снова „направо — огородами, огородами — и к Котовскому.
Борька выбрал маршрут через Саблино на Мгу, и дальше — через пригородный Кировск — на Мурманку. Дизель тянул ровно, спокойно. Машина — зверь…
Немножко покидывало на ухабиках — так это Россия. У нас других дорог и не бывает. И на Мурманке кидать будет.
Я помню, там несколько таких приколов было! Закачаешься. Идешь, идешь — дорожка ровная, на горочку взлетаешь и вниз, а там, где болотце, тебя ка-а-к… Ну, да ладно.
А вокруг было белым-бело, и на бескрайнее полотнище
„Колхозы, бля, совхозы, бля… — природа. Лишь портят эту красоту сюда приехавшие тунеядцы, бля, моральные уроды…“
Я давно заметил, что в городе небо почти всегда тучами затянуто, а за городом — наоборот. Стоит пару десятков километров от Питера отъехать — и ни облачка, ни тучки. Парадоксы природы, или субъективность восприятия? Что-то в этом есть загадочное.
В общем, бескрайние совхозно-колхозные заснеженные поля сияли нестерпимой белизной, блин, под яркими лучами восходящего зимнего светила.
Едем, мчимся…
Ахмет все время настороженно помалкивает. Наверное, все еще обижается и остерегается нас. Напряженный какой-то парнишка стал.
Зря, между прочим. А с другой стороны — откуда же ему знать, какие мы с Борькой хорошие ребята и ничего плохого в мыслях не держим? А может, он просто молчаливый? Ну, молчи, раз хочется. Мы тоже помолчим.
Я снял куртку, расшнуровал свои высокие ботинки и залез назад, в спальник. Устроился там поудобнее, и вдруг меня до копчика пронзила мысль… Я же не предупредил Борьку, что в рейсе я не Серов, а Зайцев! Дурак дураком и уши холодные. Конспиратор хренов.
Пришлось срочно исправлять ошибочку — достал из куртки шариковую ручку и на своей пачке „Беломора“ написал Бобу: „Для Ахмета я — Зайцев!“ Потом вытащил папиросу, закурил и с левой стороны, возле дверцы, чтобы не беспокоить нашего маленького узкоглазого друга, передал пачку Борису — покури. Боб глянул на мои каракули, кивнул своей большой башкой, тоже закурил и вернул мне пачку.
Ахмет наконец-то слегка зашевелился, видно, перестал на нас с Борькой обижаться, оживился немного, в сумку свою полез.
— Витя, Боря — есть-пить хотите?
— Есть, вроде бы, и рановато еще, а вот попить — в самый раз, — сказал Борька.
Ахмет вытащил из сумки двухлитровую пластиковую бутылку минералки, налил в пластмассовый стаканчик, предложил Борьке, потом мне. Попили. Я докурил папиросу и решил наконец-то заснуть…
— Все, мужики, вы как хотите, а я — баиньки. Покемарю пару часиков. Боб, разбуди в двенадцать. Только не позже, а то у меня голова разболится, если я днем лишнего пересплю.
— Спи, Витя, — сказал Ахмет. — А я тихонько песни петь буду, чтобы Борису спать не хотелось.
— Мне, дорогой, за рулем спать никогда не хочется, даже ночью. Привычка. Водитель-дальнобой, знаешь ли, за рулем засыпает только раз… Как минер, который тоже только раз ошибается. Тех, кто за рулем засыпает, хоронят. Если остается что…
Сильно сказано. Это он сурово загнул, достойно.
— Борис Евгеньевич, — сказал я, — толкнув в массы такую героическую фразу, надо обязательно поворачиваться к толпе своим медальным профилем и замирать. Хотя бы на мгновение, чтобы все прониклись. Или другой вариант — изобразить на лице полуулыбку — знаешь, так чуть-чуть, уголками губ, как Брюс Уиллис, и задумчиво покачать головой. Вздохнуть тяжело можно, но не в полную силу, а тоже — сдержанно. Ты это умеешь. Как бы вспоминая что-то из своего героического прошлого. Например, ту консервную банку, которую ты на болоте ногой пинал…
— Ты неряха и пачкун, — грустно ответил Борька. — Лодырь ты беспечный. Потому ты не достоин любви моей вечной. Всегда ты, Витька, все опошлишь. Любой самый светлый душевный порыв и самый чистый образ стараешься в грязь втоптать. Ты — жалкая, ничтожная личность. А знаешь ли ты…
— Ага. Я — знаю. Я давно все знаю. Лет сорок уже. Что поделаешь — драгуны-с, хамье-с.
— Вот, вот, — обрадовался Борька. — Я же и говорю: свинья и пошляк.
— Кто? Я? А кто в пионерском лагере в девчоночью раздевалку на пляже подглядывал? Кого вожатая за этим делом застукала?
— Ну ты гад, Витька. Нашел, чем уколоть, — Борька покачал головой, словно ему стало неловко за меня. — Это же еще в детстве было…
— На мой взгляд, ты с того времени не сильно изменился. Я имею ввиду, внутренне. Погоди, я еще Верке об этом эпизоде расскажу. А может, и еще кое о чем.
— О чем?
— О том…
— Не понял… Это что — намек?
— Ага. Конечно, намек. На всякие там гаражи, машины, рулетки… Нам с ней есть, о чем поговорить.
— Это — шантаж. Шантажируешь, спекулянт паршивый?
— Пока нет, но могу… Посмотрю на твое поведение.
Боб хмыкнул, но промолчал.
— Ну, я все равно вам песни петь буду, — назойливо продолжал Ахмет, затихший на время нашей легкой перебранки.
Вот еще птица-кенарь на нашу голову объявилась! Неймется ему, петь хочет наш маленький узкоглазый друг… Сейчас затянет
— А что петь будешь? — настороженно поинтересовался Боб.
— Разные песни. И ваши, русские, и наши… — в ответ на это Борька сделал на лице вежливую улыбку. — Ну, пой. Попоешь немного, потом я спою что-нибудь, потом — опять ты… Так с песнями и домчимся, — Борька опять дружелюбно оскалился.
„Нечего рожи корчить, друг мой, — подумал я, созерцая в зеркало его гримасу. — За восемьсот баксов наш Ахмет может в кабине позволить себе даже и на рубабе или зурне что-нибудь душевное сбацать. Или какие у них там еще народные инструменты есть? Имеет право. И будем терпеть. Такая наша драйверская доля“.
Ну, а надоест сильно — пасть скотчем заклеим…
Глава двадцать третья
К концу дня Маге стало ясно, что шанс проследить машину с конфискованной у Эдика „Зубровкой“ через посты ГАИ очень незначительный. Машина или уже выскользнула из города, или нет. Уверенности ни в том, ни в другом не было. Но чтобы отследить как следует, потребовалось бы несколько дней и ночей на каждом посту держать группы. Столько свободных людей даже у Маги не было.
После разговора с Эдиком Иса очень недвусмысленно приказал Маге: водку нужно найти.
— Понимаешь, Мага, — сказал Иса, — Эдик, хоть и армянин, все же — наш человек. Он с нами много лет делится долей, и надо ему оказать помощь. У него сейчас очень сложное положение, он людям денег должен, а тут еще это. Ты или найди водку и накажи виновных, или… сделай так, чтобы другие люди, которые нам, как Эдик, платят, не думали о нас плохо. Не надо, чтобы нас люди уважать перестали. Чтобы никто не говорил, что ребята Исы деньги просто так берут. Понимаешь?
Мага понимал. Он понимал, что проще всего в этой ситуации — тихо слить самого Эдика. Устранить причину. Но если, не приведи Аллах, хоть кто-нибудь что-то пронюхает, разговоры пойдут. Тогда нигде не спрячешься, Иса где хочешь найдет. Да и не только Иса. Нет, это — не вариант. Был еще один путь — дать армянину денег. Своих денег. Сделать вид, что водку нашли. Откупиться.
Но и это для Маги тоже было неприемлемо — бесчестье и позор. После этого он бы сам себя перестал уважать.
Значит, опять придется людей с Литейного подключать, опять денег за информацию давать надо. Много.
Эх, если бы можно было эти деньги армянину просто отдать — он бы сразу успокоился. И никакой головной боли. Но — нельзя… Получится и для Маги — нехорошо, и для дела — плохо.
Оставалось одно — найти тех, кто „Зубровку“ у Эдика отнял, и выяснить, где она сейчас может быть. Получить информацию из первых рук, так сказать. Ну а потом — наказать виновных, кто бы они ни были: хоть свои, хоть чужие.