Александр Яковлев
Драйверы
Но ведь слушали же, слушали…
А до армии я с шестнадцати лет в экспедиции радистом работал, радиошколу при ДОСААФ с отличием окончил и — вперед, в поле. Даже паспорт пришлось подделать, чтобы по возрасту не задробили. Вот поэтому до сих пор в кино „про шпионов“ видеть не могу, как эти уроды — артисты — на ключе работают. Пальчиками на ключ нажимают, шевелят, словно клопа ловят. Облом! А уж на срочной службе до того меня натаскали, что в сети, состоящей из сорока восьми корреспондентов, каждого оператора по почерку узнавал. Позывные несколько раз в сутки меняются, частоты, а за ключ радист взялся и… привет, Вася. Это не треп и не хвастовство — профессионалы не дадут соврать.
Недаром же в армии еще в мое допотопное время, больше двадцати лет назад, запрещали обычным телеграфным ключом в эфире работать — только датчиком Р-010. Чтобы точно такие же специалисты-слухачи во вражьем стане — а там их тоже хватает — не могли радиосеть по почерку радистов дешифрировать.
В комплексе — то есть нормальное почерковое дешифрирование, инструментальное определение мощности передатчиков и их топографическая пеленгация — четко позволяют выявить всю структуру радиосети, а по ней и расположение войск противника. Послушали, ручечки покрутили, и как на ладони: вот штаб армии со своими двадцатикиловаттными гармошками, вот — дивизии, вот — полки. До батальонов и рот включительно сеть дешифрируется. Не надо и агентов в тыл врага ночью на парашютах забрасывать. Главное — структура войск определена и их расположение, а уж расшифровать тексты радиограмм — дело десятое. Может, и вообще не понадобится — если на штаб бомбочку ядреную бросить. Эдак килотонн на двести…
А все равно у нас дятлы-радисты ключами стучали. Привычка-с!
Двадцать с лишним лет минуло после армии, радистом давно не работаю, но до сих пор к эфиру отношусь с каким-то трепетным уважением. Особый мир звуков, каждый из которых имеет свое значение.
Вот и сейчас „дзыканье“ это насторожило меня. Или мощный локатор где-то близко работает — ну очень близко — или что? Радиомаяк?
Я стал тихонько крутить верньер настройки, подстраиваясь под „несущую“ этого сигнала… Но тут Ахмет взял и просто нахально щелкнул кнопкой — выключил приемник.
— Не надо, дядя Витя, никакой музыки. Давай немножко ее выключим и будем спокойно немножко в тишине сидеть.
— Как прикажете, Ахмет-бай, как прикажете…
Не успели проехать один шлагбаум, почти сразу — другой, а за ним ворота со звездами, проволока, щит типа „хенде хох“. Все ясно — „вэче“ какая-то, а Гена здесь командует. То есть, мазу держит.
Да… Думаю, что часиком-двумя мы не ограничимся. Не получился бы у нас опять мальчишник. Хотя, вряд ли. Дружба — дружбой, а служба врозь. Опять же — дела всякие… Сейчас уже первый час ночи, значит, у нас на остаток пути, с учетом задержки, осталось около двадцати часов, а впереди — восемьсот семьдесят километров. Небольшой резерв времени, конечно, есть, но — очень небольшой. Часа два-три, не больше. За это время не получится полноценного отдыха. Да и все равно — Юры Зальцмана с Колей здесь наверняка нет. А без них — какой мальчишник?
Один Николай Иванович со своими плясками вприсядку и попыткой разведения костра на полу моей кухни чего стоит. Но побазарить, обговорить кое-какие дела-делишки мы с Геной, конечно, успеем. И чайку попьем.
Въехали в ворота, свернули за „шевроле“ налево, проехали еще метров триста и наконец остановились на расчищенной от снега, вернее, утрамбованной, ярко освещенной площадке. Солдат не просматривалось — я только одного случайно и увидел. Казармы стояли какие-то неухоженные, нежилые.
Ну — лес и лес, хвойный. Вокруг — не сугробы, а прямо холмы снежные. Вдали, наверное, по периметру, фонари и прожектора, да в полутораметровой толще чистого белого снега узкие, словно коридоры, тропинки протоптаны.
Гена выключил движок „шеви“, Боб заглушил дизель „КамАЗа“, все повылезали из машин и на сей раз поздоровались, как следует. С дружескими объятиями, с похлопыванием ладошками по спине.
Чтоб я так жил, блин — просто идиллия…
Ахмет стоял в стороне, как неродной, и недоверчиво осматривался. Гена представил нам Марию. Опять — поклоны, реверансы, книксены…
— Ладно, пошли в помещение. Машину можете не закрывать и ключи, Боря, оставь в кабине, — сказал Логинов и зашагал по тропинке к одному из снежных холмов, который при ближайшем рассмотрении оказался чем-то вроде большого бетонного блиндажа или капонира. Поверх этого сооружения росли деревья — сосны, а в нижней части угадывались какие-то большущие ворота, наподобие ворот самолетных ангаров. В этих огромных стальных воротах, наполовину засыпанных снегом, в самом низу оказалась маленькая железная дверца, к которой мы и подошли гуськом вслед за Геной.
Прямо как в сказке про деревянного Буратино, только папы Карло не хватает. Над дверцей висел обычный уличный фонарь, освещавший ворота и все вокруг неестественно белым, каким-то ртутным светом.
Помещение, в которое мы зашли вслед за Геной, было довольно большим: метров двадцать в длину и не менее семи в ширину — и внутри действительно напоминало ангар. Хотя мне почему-то сразу вспомнился фильм из детства — „Брестская крепость“. Может, потому, что потолок или свод, для такой площади был низковат — не более четырех метров. И стены, и потолок — из серого гладкого бетона, и как-то ощущалось, что бетона этого со всех сторон очень много. Действительно — маленькая крепость…
Пол в „ангаре“ был выложен рифлеными металлическими плитами, поверх которых лежали листы толстой фанеры. И запах… Этот запах ни с каким другим не перепутаешь. Точно также пахнет в залах артиллерийского музея. Не в тех, где гусарские кивера и старинное оружие, а там, где совремнные танки и пушки.
— Капонир танковый, — лаконично сказал Логинов. — В таких капонирах на случай ядерной войны даже автономная система энергопитания предусмотрена, и вентиляция, и водоснабжение. Здесь раньше танковая бригада стояла. В каждом капонире — по две машины. Расформировали бригаду, а капониры остались. И караульный взвод при них. Пацаны с лейтенантом. Охраняют. Ну и мы — временно обитаем. Здесь у нас как бы комната отдыха, а мои апартаменты — за перегородкой.
В капонире было тепло, очень светло и сухо. По всему периметру стен метрах в трех от пола — яркие лампы дневного света. У дальней стены — фанерные перегородки с дверями, какие-то стеллажи. Возле них — пара алюминиевых складных столов, массивные солдатские табуретки. Посреди — два зеленых теннисных стола с натянутыми сетками, ракетки, шарики. Какая мирная картинка. Только солдат, сосредоточенно играющих в шахматы, не хватает.
Из-за одной перегородки тихо-тихо, на пределе слышимости, доносились звуки: дз-зык, дз-зык, пи-пи-пи…
Так, ясненько, что ничего не ясненько.
Мария пошепталась о чем-то с Геной и исчезла. Мы уселись на табуретки и, широко и приветливо улыбаясь, посмотрели друг на друга. Ахмет, понятное дело, не улыбался.
В таких случаях принято хлопать себя по ляжкам, восклицать — вот так встреча! Ничего этого не было.
— Гена, — сказал я, — мы с Борькой подписались на работу — машину перегнать. И начали уже эту работу работать, но тут откуда ни возьмись — ты. Опять ты, проклятый… Никуда от тебя не деться.
Гена громко заржал, щедро показывая свои, неплохие для его возраста, зубы.
— Ага, — криво ухмыльнулся Борька, — совершенно случайно. Ехали мы, ехали, и наконец приехали. Надо же — какой нежданчик случился.
Я проигнорировал Борькину реплику.
— В общем, мы здесь не сами по себе, а есть при нас с Борькой товарищ командир. Хозяин груза, владелец заводов, домов, пароходов. Вот он, его зовут Ахмет.
Гена коротко глянул на Ахмета, улыбнулся приветливо и протянул руку. Ахмет вежливо привстал и ответил на рукопожатие.
— Он у нас, — продолжил я свою речь, — старший по машине, если на вашу армейскую феню перевести. Товар у него специфический и довольно дорогой — металлолом. Поэтому наш работодатель слегка взволнован. Не верит товарищ Ахмет, что случайно и просто мы встретились с вами. Короче, его надо успокоить. Это — раз. Второе — у нас, в общем-то, на все про все — часа два с половиной, поскольку, сам понимаешь, мы — драйверы, и из графика нам выбиваться нельзя…
— Ох, и зануда же ты, Витька, — сказал Боб. — Нудишь и нудишь…
— Засохни, плесень. Дадут тебе слово — будешь говорить… Я еще и половины не сказал. Но если ты мне будешь мешать, то я и вообще забуду, о чем я. Так о чем я?
— О бабах, — сказал Боб, и все засмеялись.
— Парни, сейчас Мария организует нам чайку, заодно и поужинаем, чем бог послал. Ну, за ужином и поговорим. Я здесь вроде бы как на службе… А вообще-то, Ахмет отчасти прав, что сомневается в случайности нашей встречи. Не совсем прав, а лишь отчасти…
— Я не сомневаюсь — я уверен, что эта далеко не случайная встреча тщательно спланирована и неплохо реализована. Грубовато немного… — сказал Ахмет. Потом он что-то быстро стал говорить