Александр Яковлев
Драйверы
„Привезем, покормим, девочку дадим, а потом…“ Мага вспомнил мента Славу, его нечеловеческий визг, кровавые кусочки его тела, лоскуты кожи… и у него в груди прямо сладко сжалось что-то. Да, пожалуй, и водителей отпускать не стоит. Болтать только потом будут. Надо и их сюда доставить.
Хотя… Для дела — так ни Ахмет, ни водители здесь и не нужны… Баловство это — туда-сюда их возить, кормить… Ладно, это можно позже решить. Главное — взять их.
Другие таджики, с которыми разговаривал об Ахмете Мага, плохо его знали и ничего конкретного сообщить не могли. Это тоже было странно. „Да, знаем его, знаем… Хороший человек… Из Курган-Тюбе он. Родственники у него там какие-то есть…“
Взносы в общак Ахмет вносил немалые, и никто из соотечественников особо не интересовался, чем он зарабатывает себе на жизнь. О том, что Ахмет связался с милицией и продавал конфискованную водку, вообще никто не знал. Мага со всеми говорил, и с простыми таджиками, что на рынке торгуют, и с ребятами-бойцами, и с командирами, и с другими уважаемыми людьми.
Со всеми, кроме старого наркомана Хайруллы…
Вот этот был человеком известным. Его все знали, ему все доверяли. Хайрулла, наверное, многое мог бы рассказать об Ахмете и его делах. Но он уже умер и ничего сказать не может. Тоже странно умер, от героина.
А все говорят, что только травкой Хайрулла пользовался, да еще „нос“ жевал. Собственно, „нос“ — это даже и не наркотик, так — баловство…
Ясно было, что никаких солидных людей за Ахметом не было, он был волк-одиночка. Такие тоже есть в каждой общине.
Некоторые таджики что-то слышали о каком-то металле. Будто он, Ахмет, из Мурманска медь возит. Но ведь металлолом — это „тема“ Исы? Мага всех знает, кто цветной лом сдает партиями. Откуда там могли взяться посторонние?
Ну один раз приняли бы металл у Ахмета, второй, что уже маловероятно, а на третий точно бы вычислили и привели к Маге. Обязательно. Когда старик какой-нибудь медный таз принесет, или пьяница кусок украденного кабеля — это одно, а партия металла, несколько тонн — совсем другое дело…
Нет, сдавать металл — дело хорошее, но тут не должно быть ничего непонятного. Мага бы сам этим Ахметом и занимался. И знал бы о нем все.
Следовало проверить еще раз по всем своим пунктам — может, действительно возил? А если возил — то откуда и куда? Где брал, кому сдавал? И почему ни разу не засветился?
Маге стало немного даже жалко этого таджика…
Все-таки свой, правоверный. „Эх, Ахмет, — подумал Мага. — Может и хороший ты парень, но дурак. Работал бы с металлом — и все было бы хорошо. Иса тех, кто хорошо работает, не обижает. И деньги бы у тебя были, и квартиру бы себе хорошую купил, и машину… А вот связался с нечестными мусорами, против своих пошел — и теперь умрешь. Другим в назидание“.
* * *
— Витька, — сказал мне Боб, — думаю, нам сейчас гнать придется на полную катушку, надо от этого места подальше оторваться, так что вылезай-ка ты из-за баранки. Не обижайся, старик, но на хорошей скорости, да по такой дороге, ты запросто контейнер в кювет положишь…
Меня его слова немножко задели, но только немножко, поскольку он был прав. Следовало, как говорил Лелик, рвать когти. Бежать быстрее лани… И уж совершенно ни к чему нам сейчас было еще и в аварию влетать. Я беспрекословно уступил Борису Евгеньевичу место за рулем. Жми!
Ахмет, закончив свои дела, влез в кабину с правой стороны, хлопнул дверцей, и мы поехали. Точнее — понеслись.
Мы действительно не ехали, не мчались — мы неслись, как угорелые. Да, дизель — это дизель, и этим все сказано. И в гору тащит, словно сзади у него и нет никакой шаланды, словно и нет у контейнера никакого веса… И под горку — разухабисто, с ревом.
Стрелка спидометра вплотную приблизилась к сотне и замерла возле нее, слегка подрагивая. Боб показывал класс! И „КамАЗ“ в его умелых руках выделывал чудеса. Ну — восемьдесят, ну — девяносто… но чтобы сотню километров в час давать! А на спидометре была сотня, или около того.
Дизель под кабиной ревел, как двести тигров-людоедов. Кабину, несмотря на то, что контейнер весил тонн десять, раскачивало, как в штормовом море. И дорожка была та еще… Плохая была дорожка. Относительно ровная, но плохо расчищенная от снега и поэтому узковатая. На такой дорожке двум машинам на хорошей скорости может и не хватить места, чтобы разъехаться.
Вот тебе и трасса — Санкт-Петербург — Мурманск… Стратегического значения.
Редкие легковушки, невесть откуда появлявшиеся перед нами на ночной дороге, Борька обгонял с лихостью, моему пониманию недоступной. Да они не особо-то и сопротивлялись — едва только завидев позади себя бешеное чудище, рыкающее, аки зверь, и светящее шестью фарами, мгновенно плотно прижимались к обочине. Соревноваться со взбесившимся тягачом никому не приходило в голову.
С такой же лихостью Борька „сделал“ пару финнов-дальнобоев. С этими ему пришлось немного повозиться — поупирались чухонцы. Не любят забугорщики на своих „вольвах“ нашим машинам дорогу уступать — но все же уступили. Нервишки у них пожиже оказались.
Интересно — на иностранные фуры наши менто-бандиты наезжают, или нет? А может, у них, у фирмачей, уже все вперед оплачено? А что — запросто. Абонемент покупают у какой-нибудь „охранной“ конторы, и все дела. И проводят по графе „накладные расходы“.
Первое время — минут десять-двадцать — я все ждал, что на каком-нибудь повороте на такой сумасшедшей скорости мы улетим с дороги, или при обгоне зацепим кого-нибудь, но Борька вел машину очень уверенно, и я постепенно успокоился. Он вел не только уверенно, но как-то даже красиво. Повезло все же Ахмету и мне, что Боб с нами в этот рейс поехал. Борька — настоящий водила, а я — так,
Молчаливый маленький таджик тоже сначала немножко занервничал от сумасшедшей скорости — по лицу было видно, но потом, как и я, привык и успокоился.
— Ахмет, у тебя там, в кузове, — я кивнул головой назад, — бутылки хорошо привязаны? Не побьются?
— Зачем привязаны? Они в ящиках. В деревянных. В каждом ящике двадцать бутылок, и каждая бутылка — отдельно. Знаешь — как в комнате. Да, у каждой бутылки своя маленькая комната. Ну, а если немножко разобьется, совсем немножко — ничего. Спишем.
Я заметил, что иногда у Ахмета акцент усиливался, а иногда — совсем исчезал.
— Понятно… У каждой бутылки — комната, а ящик — общежитие. Давай, рассказывай, хозяин, — громко, стараясь перекричать дизель, сказал я Ахмету, — что там между вами в автобусе произошло? О пистолете я, заметь, не спрашиваю, поскольку знаю, что в среде
— А пистолет и не мой, дядя Витя, — тоже громко ответил мне Ахмет.
— Слушай, чего это ты меня дядей зовешь? Что-то я среди своих племянников тебя не припомню.
— Не обижайся. Ты старше меня — просто Витей мне тебя звать неудобно, Виктором Сергеевичем — слишком длинно. Если тебе это не нравится — не буду…
— Шучу я, шучу… — мне стало неловко. Вот наехал на парня не по делу. Какая мне, в сущности, разница? — Ладно, зови, как хочешь. А чей же пистолет-то?
— Одного из этих… — Ахмет кивнул головой назад, туда, где остались связанные бандюганы и мент. — Я в автобус влез — они сидят. Курят. Карты на столе. Бутылка, стаканы… Один на пальце вот так, — Ахмет показал, как, — пистолет крутит, играет. Я сразу понял, что не милиция это. Стали говорить: то да се… Ну, поговорили… Я правильно подумал — бандиты. С Кавказа они.
— Чеченцы? — спросил Боб.
— Да, чеченцы, а может, и не чеченцы, а только притворяются, чтобы страшнее было. Давай, говорят, три тысячи денег, два ящика водки и проезжай. Мы тебе бумагу напишем — до Медвежьегорска никто не тронет. А не дашь — убивать не будем, побьем только, покалечим, а машину с товаром отберем.
— Вот суки! — возмутился Борька, не отрывая взгляда от дороги. — Наши пацаны там гибнут, в Чечне этой, а они здесь шустрят…
— Мало того, что шустрят, — поддержал я светскую беседу, — так еще и вместе с нашими ментами доблестными. Это, пожалуй, противнее всего, Боб.
— Да-а… — только и ответил он.
— Мне обидно стало, — продолжил Ахмет. — Какие-такие — три тысячи? Почему три тысячи? Я что — цен не знаю?! — возмущенно сказал таджик. — Никогда больше тысячи, да и то — если машина большая — не платили. А этим — три давай…
— Ну а зачем же этот чеченец тебе свой пистолет-то дал, Ахмет? Он что — совсем дурак? Или ему для чего-то руки надо было освободить? На, мол, дорогой, подержи мою „пушку“, пока я в носу поковыряю.
— Зачем руки? Почему дурак? — удивился таджик. — Не ковырял он в носу, дядя Витя. Я у него пистолет отобрал. Я вообще не люблю, когда мне угрожают или пугают. А они еще и три тысячи просили, и два ящика водки… Совсем обнаглели.