Александр Яковлев
Драйверы
— Если людскую хорошесть по этим критериям определять, я — плохой. Даже очень. Да и ты, дубина — не лучше.
— Ладно. Это я так, к слову. В общем, Витя, не отходя от кассы, втюхал я твой „уазик“, не торгуясь, вместе с гаражом за две „тонны“. Деньги немалые…
— За сколько?! — я прямо завизжал в трубку. — Да сейчас один гараж столько стоит. Да еще машина с такими „наворотами“ — не меньше двух! Ты же сам ее всю делал! Там одни диски с резиной — баксов за четыреста можно было продать. А коробка, а движок?! Вот сволочуга-то. Ты же даром какому-то прохвосту отдал и гараж, и машину!
— Ну, чего теперь говорить: можно, нельзя…
По мере излияния на меня своей леденящей душу приключенческой повести, этот маньяк все больше и больше оживлялся и мои стенанья как бы пропускал мимо ушей.
— Он, приятель этот, деньги мне прямо туда, в казино, и привез. Я ему — расписку…
— Да он же тебя вдвое обжулил, он тебя попросту кинул, как простого лоха!
— Я тебе все по-человечески, а ты лаешься, — снова глубокий коровий вздох. — Эх, Витюха, все я понимаю! Но уже ничего назад не вернешь, не переиграешь. Как в шахматах: взялся — ходи. Ну, и потом — беспокойство тоже чего-то стоит. Ему в двенадцать ночи пришлось мне эти деньги через весь город тащить. Тоже риск, согласись.
— Урод! Да за полторы тысячи — а именно столько он и поимел с тебя — можно ползком на брюхе через весь город проползти. Да за эти деньги я бы Обводный канал вброд перешел…
— Почему вброд?
— Я плавать не умею. Крепко он тебя наказал.
— Не наказал, не наказал… Мне его даже уговаривать пришлось, Витя.
— Добрый человек?
— Ну, я немного продешевил, конечно, но очень уж деньги нужны были. Говорю же — нашло, завелся.
— Сволочь…
— Однообразен ты, Витька. Я ведь могу обидеться и не рассказывать.
— Давай, давай… Гони картину дальше. Борька помолчал.
— Ну, взял я этих — фишек, а потом… Знаешь, бывает так — как зомби, как робот — все ставлю и ставлю. Раз — на черное, раз — на красное, и все мимо. В общем, долго рассказывать. Три раза подряд „зеро“ выпадало. Представляешь? Мне один чувак там сказал, что такое раз в тридцать лет, не чаще, случается, — Борька еще повздыхал в трубку. — Не повезло мне, Витя. Все проиграл. До последнего цента. Домой под утро на развозке автобусной добирался, сигареты у мужиков стрелял.
— Вот почему ты от меня последнее время активно терялся, паразит.
— Отчасти, отчасти… Но это уже давно было, еще в том месяце. А сейчас зима, и как назло — заказов на ремонт машин мало, клиентов тоже, ну и денег — соответственно. Не шуршат шуршавчики. Да и вообще — нашу лавочку месяц назад менты прикрыли. Налоговая наехала, и все разбежались, как тараканы.
Борька работал в какой-то полуподпольной шараге на ремонте иномарок.
— Сам понимаешь — сразу же и семейные заморочки начались. Веруня вдруг ни с того, ни с сего грызть начала. И грызет, и грызет… Хоть бы пластинку сменила, а то — все одно и тоже… Я уже в таксопарк хотел идти устраиваться, или на автобус. Потом вот на эту халтуру подписался — в Кирилловском дом конопатить, но — увы…
Он опять замолчал, но даже по его молчанию я понял, что человек осознал и переживает. А возможно, и утешения от меня ждет. Я утешил.
— Падла ты, Борька, бацильная! У меня даже слов приличных для тебя нет. Ты когда-нибудь доиграешься, гад — действительно выгонит тебя Верка и правильно сделает.
Потом я еще добавил, тонко так намекнул дубине этой, что мало кому удавалось успешно эксплуатировать собственное слабоумие, а если вдруг где-нибудь объявят конкурс мудаков, то он там займет второе место.
— Почему не первое? — уныло поинтересовался Борис Евгеньевич.
— Потому что мудак в квадрате, эм — два. Понимаешь?
Ну, чем еще я мог утешить и подбодрить друга моего? Сорок шестой год мужику — не маленький.
Ладно, плевать… Ну, просадил, и просадил, бывает. Выяснил основное — деньги Бобу нужны позарез, и согласен он прокатиться со мной на „КамАЗе“ до Мурманска и обратно. Главное — с ним на трассе не пропадешь: водитель он классный — даже „мастера“ по автокроссу в свое время получил, и механик — от Бога. К тому же, он и на „плечевых“ несколько лет работал.
В тот же день, в половине четвертого, когда над Питером декабрьские дневные сумерки стали плавно переходить в вечерние, мы снова встретились, уже втроем — Борька, Ахмет и я.
* * *
Как там в песне у Высоцкого: „Сидели, пили вразнобой мадеру, старку, зверобой…“
Ну, не так уж и вразнобой, и не мадеру, не старку и не зверобой. Обычную водку пили. Карельского розлива с непонятным вензелем „КПП“ или „КНП“ на пробке. Карелы к себе чужую водку не пускают — местечковое эмбарго ввели, патриоты, зато свою сермяжную табуретовку на север, в Мурманскую область, везут немеряно.
Да немного и выпили… Такой водки много не выпьешь, с такой водки можно очень быстро ослепнуть или оглохнуть — были случаи, а при длительном употреблении цирроз печени гарантирован.
Собрались на квартире у везунчика Семенова. А „везунчик“ потому, что перед самым распадом Союза — летом девяносто первого — умудрился каплей Семенов на Черноморском флоте крупно начудить: нажрался до изумления и в приличном Севастопольском кабаке „Рында“ учинил хороший флотский, точнее военно-морской, мордобой. С опрокидыванием столиков, битьем зеркал и оказанием сопротивления офицерскому патрулю.
Завел его тогда — как он сам потом признался — бывший кореш, тоже офицер флота, попытавшийся объяснить Семенову по пьяному делу, что „Украина должна быть самостийной, а москали никакого отношения ни к их Севастополю, ни к их Черноморскому флоту не имеют“.
Все бы ничего, но как раз к прибытию из Москвы в базу главкома каплей Семенов подгадал. Вот такой „форс-мажор“ с ним случился. Ну, и — как не болела, а умерла — через трое суток оказался каплей Семенов на Северном флоте. На „знойном“ Баренцевом море, как раз почти там, где „в далеком тумане растаял Рыбачий“. Разумеется — с понижением в должности.
Да, тяжела ты, служба моряцкая, сурова ты, жизнь корабляцкая! Горевал, конечно, а оказалось — зря. Совершенно напрасно горевал каплей Семенов, поскольку все вдруг переменилось под нашим зодиаком — Козерог стал Псом, а Дева — Раком! Не так уж и плохо все обернулось — остался бы на Черноморском флоте, неизвестно, что бы сейчас с ним было. Как начали хохлы отделяться, да свою долю из общего котла требовать — мороз по коже. Половину флотской авиации угробили — поломали на аэродромах. Корабли, лодки, катера ракетные… Новейшие! Авианосец недостроенный умудрились китайцам по цене металлолома втюхать. И за каждым самолетом и кораблем — экипаж, люди. А здесь, хоть и с задержкой, но звездочку свою майорскую все же успел получить Семенов, дослужился до
Собрались только свои — семеро офицеров и трое мичманов. Свои, потому что проверенные-перепроверенные… Все с подплава, из одного экипажа, не одну тысячу миль вместе под водой прошли. Их лодку девять месяцев назад перегнали из Ура-губы в Кольский залив на списание. И не старая еще лодка, хорошего проекта, с двадцатью четырьмя „крылатыми птичками“ на борту, но, видно, момент настал… Матросов раскидали кого куда, а офицеров и мичманов… Одних уволили, некоторые получили назначения на другие корабли и флота. Они — последние из могикан, седьмой месяц ждали решения своей судьбы: или нового назначения, или увольнения с флота.
Сгоношил легкий флотский поддавон, как всегда, заводила Семенов, он и водку с закуской организовал. Водки всего пять поллитровок выставил — негусто, но… учитывая, что никто из десятерых полгода не получал из казны вообще никаких денег — нормально. Закуска обычная: хлеб, капуста, рыба…
— Ша! — сказал Семенов после того, как традиционно по первой выпили „за тех, кто в море“. — Ша, мужики… Есть интересная мысль. Журнал „Знание — сила“ все читали? Ну, так слушайте сюда… Вам всем крупно повезло — у вас есть я, а у меня — голова с идеей и связи. Не верите?
Господа офицеры и мичманы к капитану третьего ранга Семенову относились неплохо, но не очень-то верили. Они за последние несколько лет научились никому не верить, даже себе. Тогда кап-три Семенов резко разлил по второй и убедительно объяснил товарищам по оружию, в чем заключается элемент их везения и почему „знание — сила“!
— …а главное — у меня и в Питере, и в Либаве, — так он
Букву „г“ южанин Семенов произносил на хохляцкий манер мягко, а в слове „Мурманск“ он по местному обычаю делал ударение на второй слог, на „а“.