Михаил Белоусов
Сатисфактор
Детина шагнул влево и резким ударом сверху вниз вознамерился перерубить мне руку. Вот уж, дудки! Мгновенно перебросив клинок в левую руку, я опустил правую вдоль тела. Тяжелый нож противника встретил пустоту. Понимаете теперь, почему я так ценю своего любимца, снабженного гардой без скобы? Рубить бритый решил всем телом, и, промахнувшись, вынужден был согнуться. Голая голова его оказалась в соблазнительной близости от моего колена, и я не без удовольствия согнул ногу.
Бац! Об колено противник со всего маху и расквасил нос. Не давая ему опомниться, я добавил в ухо правым кулаком и отскочил. Со стороны стола, где сидели пираты, послышались бурные овации и подбадривающие крики.
— Ставлю на малявку!
— Ништо, погодите, боров сейчас очухается, и плакали твои…
Надо же, люди везде одинаковы! Я плюнул с досады, но, как ни странно, то, что на меня начали ставить как на бойца, сделало всю обстановку родной и привычной. Я даже успокоился. Правда, голова у молодца, не иначе, медная! Ажник нога онемела, и ее больно стало разгибать. Я отошел еще на шаг и выставил меч прямо перед собой. Удар, который получил детина, был действительно ошеломляющим, но тот только помотал головой, разбрызгивая по стенам кровь из носа, и пошел в атаку. Противник попытался теснить меня, нанося широкие поперечные удары от плеча до плеча, чем и подписал себе приговор. Такое только со стороны выглядит впечатляюще, и испугать может лишь очень неопытного бойца. Еще доброй памяти Учитель Хой быстро отучил меня бояться подобных атак.
Он, помню, как-то подвесил на веревке большой камень, раскачал его и велел бросать в него камешки помельче. По молодости да глупости я старался угодить в тот момент, когда камень проходил нижнюю точку своего пути, и, естественно, ни разу не попал. Тогда Мастер Хой показал мне, что кидать надо в тот момент, как цель достигнет своей крайней точки. Тогда она практически неподвижна. Так и здесь, чем шире замахивается противник, тем более он беззащитен в конце замаха.
В общем, представление нужно было кончать, поскольку детина был силен и способен размахивать ножищем до утра. Я в очередной раз пропустил мимо себя его нож и сделал шаг вперед. На противоходе мой оппонент налетел локтем на подставленную рукоятку меча. От такого удара рука моментально немеет, нож вылетел из его ладони, просвистел у меня за спиной и со стуком вонзился в стенку. А через мгновение я приставил снизу к его глазнице кончик меча, и бритый оказался припертым спиной к той же стене.
Детина рычал, но не двигался. Ну еще бы! Он же прекрасно понимал, что сделай я легкий укол — останется без глаза, а если забудусь и перестараюсь — чего доброго, мозги через глазницу выпустить могу. Однако ситуация складывалась абсолютно патовая. С одной стороны, совершенно неизвестно, что может учинить этот здоровяк даже без ножа, отпусти я его восвояси, с другой — вовсе незачем помечать наш путь прилюдно сотворенными трупами. И, не оборачиваясь, я обратился к Любителям Наяд. Они хоть делали ставки и каким-то боком имели ко всему отношение.
— Эй, орлы, как тут у вас положено, прощать или резать?
— А это на полное Ваше усмотрение, сударь, — раздался сзади спокойный низкий голос, — Но лучше не стоит. В трезвом виде мой слуга бывает очень полезным, поверьте.
Новая напасть! Не хватало еще в таком стреноженном состоянии иметь за спиной заинтересованную личность, причем, не смотря на спокойный голос, заинтересованную не во мне!
— А ну, — приказал я детине, — Елозь спиной по стенке подальше от ножа!
Тому ничего не оставалось делать, как выполнить мое пожелание, и он заскреб затылком по прокопченному бревну. Оставлять потенциального противника в тылу не следовало. Правда, надо надеяться, что мои друзья не дадут ему напасть сзади, да и пираты, я полагал, этого тоже не допустят. Но прежде чем оглянуться, требовалось обезвредить бритого. И я провел удар под названием „поросячий хвостик“. Суть этого приема заключается в том, что кисть, а вслед за ней и кончик меча, делают быстрое спиралеобразное движение, по форме напоминающий хвостик поросенка. Используется как правило, в незначительных дуэлях, когда крови не требуется, а нужно срезать у противника что-нибудь из облачения. Портупею, например, или часть рукава. Тело при точном выполнении удара остается нетронутым. Ну, в моей ситуации нетронутость тела была необязательной, и я смахнул здоровяку пол-уха. Рана такая весьма кровава и впечатляет, но если вовремя и грамотно перевязать, то опасности для здоровья никакой. А попорченная внешность — ну, что ж — он знал, для чего вытаскиваются мечи!
Второй раз за сегодняшнее утро я вызвал взрыв оваций у тех, кто поставил деньги на Вашего покорного слугу, а громкий вой верзилы заглушил аплодисменты и возвестил, что ему пока не до меня. Он прижимал окровавленную руку к остаткам уха и о скорой мести не помышлял. Я повернулся.
— Капитан Дюсс, к Вашим услугам, — отрекомендовался плотный немолодой мужчина в богатом платье дорожного покроя и широкополой шляпе с пестрым пером орла-рыбоеда, — Или, если хотите, купец Дюсс. Это все равно, поскольку все, что есть на моей лоханке, принадлежит мне, а управляю ей тоже я сам.
— Сильва, — буркнул я, но руку подавать не торопился, тем более что и незнакомец не протягивал ладони.
— Просто Сильва?
— Просто Сильва, — ответил я, натянул ножны на меч и опоясался.
— В таком случае, уважаемый Просто Сильва, — капитан подмигнул, — Позвольте принести извинения Вам и Вашим друзьям за этого неотесанного слабоумка. И, разумеется, по возможности компенсировать испорченный завтрак.
Против компенсации „испорченного“ завтрака в первую очередь не стали возражать братья-летуны и задвигались на скамьях, освобождая место для нового знакомого. Тот не дал себя долго уговаривать, легко перекинул свое тело через лавку и уселся с нами.
— А ты, мерзавец, отправляйся на судно, и чтоб к моему приходу там все было вылизано! — обернулся он к бритому детине, все еще стоявшему у стены. Тот угрюмо кивнул, выдернул свой нож из стены и был таков.
— Я нынче не в прогаре, — продолжал капитан, уже обращаясь к нам, — Поэтому готов восстановить справедливость самым щедрым образом. Эй, кабатчик! Давай сюда вино, да смотри, чтобы оно было из той бочки, из которой я пью всегда!
Кабатчик мухой улетел выполнять приказание.
— Очень удачный был сезон! — продолжал разглагольствовать купец, — И торговал с прибылью и, вот, от господ увернулся.
Он, не вставая, снял шляпу и поклонился Любителям Наяд. Те ответили веселым гомоном и добродушными пожеланиями почаще посещать Взморье, дабы они в будущем имели возможность восстановить справедливость и пошевелить пальцами у него в кошельке. Тут очнулся Тальт, проспавший все представление, как раз подоспели яства и вино, в самом деле, великолепное, понеслись тосты, как водится, и за знакомство, и за успешную негоцию и за путь добрый. Я чувствовал, что неудержимо пьянею. Успел лишь заметить, что оберег чуть ни торчком стоит, но не придал тому значения. А жаль…
Глава 37.
Тяжкое похмелье, мрачные перспективы и голодные пейзары
В голове гудели колокола, веки отказывались разлепляться, и оранжевый туман клубился перед закрытыми глазами. Добавьте к этому ощущение ежового дерьма во рту да размеренные полеты вселенной то туда, то сюда, то по кругу. Вы меня поймете, если, конечно, бывало, напивались до чертиков. Перепой, он и есть, перепой. Оказывается, и дрых я на чем-то насквозь твердом и неудобном, аж руки-ноги затекли так, что не пошевелишься. Впрочем, насчет истинной причины онемения конечностей я жестоко ошибся. Ибо были они, конечности, то есть, крепко связаны, в чем и пришлось убедиться, с трудом разлепив веки и скосив глаза. В последнее время меня стреноживали с такой похвальной постоянностью, что нынешнему положению удивляться уже не приходилось.
— Прекрасно, друг мой! — раздался надо мной знакомый голос, — Прекрасно! Открывайте, открывайте глаза, все равно не поверю, что спите. Вон, веки-то дрожат…
Я послушно разверз очи и огляделся, насколько это можно было сделать, лежа на боку. Прямо перед моим носом красовались блестящие пряжки на башмаках капитана Дюсса.
— Хорошо еще, что не воняют, — промелькнуло у меня в голове.
Разумеется, самое время было оценивать запах негоциантовой обуви! Додумать эту глубокую мысль до конца мне не дали, грубые руки подхватили подмышками, приподняли и прислонили спиной к чему-то твердому. Я молчал и продолжал озираться. Как оказалось, гудящие колокола и пакостный вкус во рту, действительно, всецело принадлежали лично мне, а вот насчет полетов вселенной — ничего подобного. Выходило, что сижу я на настиле гигантской лодки, от борта до борта надо раз пять хорошенько прыгнуть. Так вот, как раз эта лодка мерно и покачивалась на широкой морской волне.
— Ха, Ронон, он все еще полусонный, — загремел голос капитана, — А ну, окати-ка его водой.