Руслан Вавренюк
Подноготная секса
Дело здесь не просто в ханжестве, а в формировании особой культурной ориентации, стремившейся перечеркнуть генитальную сексуальность и поднять чувственность до „обнаружения Бога“, как писал немецкий философ Фридрих Шлейермахер. И действительно, романтический культ любви и любимых пронизан мистическими настроениями. Об этом пишет Зигмунд Фрейд: „В романтической любви соединяется учение романтиков о сущности жизни и о долге, мистическая онтология [онтология (от греческих: on (ontos) — сущее + logos — слово, понятие, учение) — философское учение о бытии, прим. авт.] и этика. Любовь для романтика есть мистическое познание сущности жизни; любовь открывает любящему бесконечную душу любимого. В любви сливается земное и небесное, чувственное одухотворено, духовное находит воплощение; любовь есть самая сладкая земная радость, она же — молитва и небесное поклонение“.
Однако экзальтированная „святая любовь“ не оставляла места для обычной чувственности. Поэтому вытесненная эротика, в свою очередь, обособляется, обретая собственную подпольную субкультуру, представителями которой были французские „либертины“ [либертины (от латинского libertinus — вольноотпущенник) — в Древней Греции, в Древнем Риме и в Западной Европе периода раннего феодализма — отпущенные на свободу или выкупившиеся рабы, прим. авт.] XVIII века — маркиз Донасьен де Сад и Ко. „Сексуальное подполье“, имеющее свои клубы и центры распространения, культивирует все то, что осуждает официальная культура.
Внешне между этими двумя „сексуальными культурами“ не было ничего общего, а по сути дела они дополняли друг друга и в каждой из них были заложены свои „неврозы“. Подпольный порнограф и его читатели не в состоянии связать эротические переживания с другими сторонами своей жизни, — их сексуальность расчленена на отдельные физиологические элементы. А джентльмен и мистик, наоборот, боятся физической стороны секса. Не этот ли парадокс навел Зигмунда Фрейда на мысль о том, что „чувственное“ и „нежное“ влечение по природе своей автономны и что в основе всех неврозов лежит подавленная сексуальность?
Десексуализация культуры не была изолированным явлением. Она означала курс на подавление всякой эмоциональности, спонтанности и безыскусственности, на максимально возможное искоренение праздничного, игрового начала бытия. Идеализация института брака сочеталась с крайним антифеминизмом, завуалированным под высокое уважение к женщине. В литературе XIX века женщина — это воплощение ангельской чистоты, но чистота понимается, прежде всего, как асексуальность. Казалось бы, что худого в том, что мальчикам-подросткам бесконечно напоминают, чтобы они видели в женщинах матерей и сестер и относились к ним почтительно и с уважением? Но, спрашивается, как примирить такое воспитание с необходимостью половой связи? Как-то один английский пастор в старости вспоминал: когда однажды мальчиком он подумал, что чистая юная девушка станет его женой, он испытал не вожделение, а чувство жалости по поводу ее унижения.
Представление о том, что „порядочная женщина“ вообще лишена сексуальных желаний, вошедшее во многие медицинские книги XIX века, весьма способствовало, с одной стороны, распространению фригидности у женщин, а с другой — психической импотенции у мужчин. Как писал Зигмунд Фрейд, „в своем сексуальном самоутверждении мужчина чувствует себя стесненным уважением к женщине и вполне развертывается в этом отношении только когда имеет дело с приниженным сексуальным объектом“. Сын своей эпохи, отец психоанализа объяснял это тем, что в сексуальные цели мужчины „входят компоненты извращенности, которые он не позволяет себе удовлетворить с уважаемой женщиной“.
В действительности же, резонно подчеркивает Игорь Кон, „извращены“ были культурные нормы, на которые ориентирован индивид. Естественный результат этого — рост сексуального подполья и „индустрии порока“.
Половое разделение труда
В любом из существовавших до сих пор человеческих обществ обнаруживаются какое-то разделение труда между полами: специфические для мужчин и женщин виды деятельности и социальные функции. Общественные нормы, определяющие, чем должны или не должны заниматься мужчины и женщины, ученые называют социальными половыми ролями или, для краткости, просто половыми ролями, а реальное поведение, реализующее эти нормативные ожидания, или ориентированное на них, — полоролевым поведением. Отдельным аспектом дифференцировки половых ролей являются представления о том, чем отличаются друг от друга мужчины и женщины по физическим, общественным и психическим качествам. Специалисты их называют социально-психологическими стереотипами маскулинности и фемининности. Такие стереотипы существуют как на высших уровнях культуры, в рамках религиозных или философских систем, осмысливающих природу половых различий (половой и сексуальный символизм), так и в повседневном обыденном сознании (стереотипы обыденного сознания).
Естественное разделение труда между полами — древнейшая форма разделения труда, причем эта дифференцировка представляется людям вечной и ненарушимой. По словам Ксенофонта, „природу обоих полов с самого рождения… бог приспособил: природу женщины для домашних трудов и забот, а природу мужчины — для внешних. Тело и душу мужчины он устроил так, что он более способен переносить холод и жар, путешествия и военные походы, поэтому он назначил ему труды вне дома. А тело женщины бог создал менее способным к этому и потому, мне кажется, назначил ей домашние заботы“. Это подкрепляется также ссылкой на обычай, по которому „женщине приличнее сидеть дома, чем находиться вне его, а мужчине более стыдно сидеть дома, чем заботиться о внешних делах“.
Представление об универсальности данной системы, основанной якобы на „естественной взаимодополнительности“ полов, господствовало в социологии вплоть до середины 1960-х годов. Наиболее подробно ее обосновали американские социологи Толкотт Парсонс и Роберт Бейлс в 1955 году. По их мнению, дифференцировка мужских и женских ролей в семье и общественно-производственной жизни неустранима, так как основана на естественной взаимодополнительности полов. Мужские роли и мужской стиль жизни являются преимущественно „инструментальными“, а женские — „экспрессивными“. Мужчина обычно бывает кормильцем, „добытчиком“, а в семье осуществляет общее руководство и несет главную ответственность за дисциплинирование детей. Тогда как более эмоциональная по своей природе женщина поддерживает групповую солидарность и обеспечивает необходимое детям эмоциональное тепло. Радикальное изменение этой структуры, по Толкотту Парсонсу, невозможно. Как бы ни вовлекалась женщина в общественно-трудовую жизнь, женская роль „продолжает корениться, прежде всего, во внутренних делах семьи, где женщина выступает как жена, мать и хозяйка дома, тогда как роль взрослого мужчины коренится, прежде всего, в профессиональном мире, в его работе, которая обусловливает и его функции в семье — обеспечение ей соответствующего статуса и средств к существованию. Даже если, что вполне возможно, окажется, что средняя замужняя женщина начнет работать, в высшей степени маловероятно, чтобы это относительное равновесие было нарушено, чтобы мужчина и женщина поменялись ролями или чтобы качественная дифференциация ролей в этих отношениях полностью изгладилась“.
Эта теория подтверждалась тем, что подобная ролевая схема широко распространена в обществах разного типа. Проанализировав под этим углом зрения этнографические описания 56 обществ, американский социолог Моррис Зелдич обнаружил, что материнская роль является экспрессивной в 48 обществах, инструментальной — в 3 и смешанной — в 5. Отцовская роль оказалась инструментальной в 35, экспрессивной — в 1 и смешанной — в 19 обществах.
Эта точка зрения подкреплялась также и данными дифференциальной психологии, согласно которым, женщины субъективнее и чувствительнее к человеческим взаимоотношениям и их мотивам, чем мужчины; у слабой половины сильнее выражены гуманитарные склонности. Сильная же половина больше тяготеет к предметной деятельности, связанной с преодолением физических трудностей или с развитием абстрактных идей.
Наконец, особое положение женщины в семье обусловлено ее материнскими функциями, которые детерминированы биологически и не зависят от общественных условий.
Однако проблема не так проста, как может показаться на первый взгляд. Прежде всего, нормы полового разделения труда отнюдь не универсальны в разных человеческих обществах. Сравнительный анализ этнографических данных 185 обществ показал, что есть весьма существенные вариации, зависящие не от биологии, а от культуры. К тому же это фактор исторически изменчивый. Классический пример по случаю. В СССР (впрочем, как и теперь в экс-советских странах) более половины врачей — женщины, тогда как в США эта профессия остается в основном монополией мужчин. Ясно, что это объясняется не особенностями психологии советских и американских женщин, а различиями общественных условий.
Характер общественных взаимоотношений между полами зависит не только и не столько от самого полового разделения труда, круга специфических обязанностей мужчин и женщин, сколько от распределения власти, меры общественного признания, престижности мужских и женских занятий. В отличие от древнейших доклассовых обществ, в классовых обществах мужские и женские роли организованы иерархически. Это явление некоторые специалисты называют половой стратификацией. [Стратификация (от латинских: stratum — настил, слой + facere — делать) — разделение, расчленение общества на страты. В социологии страта — общественный слой, группа людей, объединенных каким-либо общим социальным признаком (имущественным, профессиональным, уровнем образования и т. п.). Сторонники теории стратификации считают (в противовес марксистско-ленинскому учению о классах), что общество состоит из множества разнообразных страт. Классы же либо объявляются несуществующими, либо рассматриваются лишь как один из многих видов страт. Прим. авт.] По ироническому замечанию Маргарет Мид, „мужчины могут стряпать, ткать, одевать кукол или охотиться на колибри, но если такие занятия считаются мужскими, то все общество, и мужчины, и женщины, признают их важными. Если то же самое делают женщины, такие занятия объявляются „менее существенными“.