Руслан Вавренюк
Подноготная секса
В особенности тяжко было положение женщины в мрачную эпоху Средневековья, когда невежественным духовенством она трактовалась как источник всякого греха, как пособница Сатаны, как колдунья и ведьма.
Однако в XII веке, когда наступили времена рыцарства, эти взгляды постепенно начинают меняться. Трубадуры юго-западной Франции создали концепцию куртуазной любви, которая достигла своего апогея в творчестве Гильома Аквитанского, жившего на переломе XI-XII столетий. В его стихах любовь — прекрасная, возвышенная, божественная тайна, и Дама, к которой обращена эта любовь — богиня.
Андреас Капелланус (XII век) в одном из своих трактатов воспевает „чистую любовь“: „Чистая любовь заходит так далеко, что позволяет поцелуй и объятия и даже скромное соприкосновение с обнаженной возлюбленной, исключая, однако, окончательную утеху, ибо она недопустима для тех, кто любит чистой любовью“.
Куртуазная любовь трубадуров — это попытка синтеза „духовной“ и „физической“ любви. При всей своей условности и манерности лирика трубадуров возводит любовную страсть в ранг высшего человеческого переживания. Но как ни идеален образ Прекрасной дамы, рыцарь смотрит на нее преимущественно „телесными очами“. И хотя куртуазная поэзия оказала громадное влияние на формирование позднейшего европейского идеала любви, она была все же достоянием очень узкой феодальной элиты и имела мало общего с реальным бытовым поведением.
Да, в жизни все происходило иначе. Зов пола становился все сильнее и сильнее. И уже в XIV столетии появляются пояса целомудрия, которые, впрочем, не помешали тому, чтобы следующий, XV век, стал столетием бастардов — незаконнорожденных. [Бастард (немецкое bastard от старофранцузского) — в Западной Европе в Средние века — внебрачный сын владетельной особы (короля, герцога и т. п.). XV век называют веком бастардов. Прим. авт.]
Секс в эпоху Возрождения
Культура эпохи Возрождения разрушила полюсную структуру, где наверху была аскеза, а внизу — карнавал. Гуманисты Ренессанса подвергли сокрушительной критике монашеский аскетизм и мораль воздержания. Гуманистический идеал всесторонне развитой гармоничной личности не признает антагонизма между духовным „верхом“ и телесным „низом“. Именно гуманистическая реабилитация плоти обычно рассматривается историками как начало эротизации культуры.
Однако ренессансный дух свободы и раскованности торжествовал недолго. Те же самые силы, которые подорвали власть аскезы, разрушили и ее антипод — карнавальную культуру. Хотя буржуазное общество выступало против феодализма под флагом свободы развития личности, уже в XVI-XVII веках человек начинает трактоваться преимущественно как homo economicus (человек экономический), который реализует себя, прежде всего, а то и исключительно, в труде и деловом преуспеянии. Гипертрофированное чувство времени и потребности в достижении (взаимосвязь этих явлений установлена психологами) влечет за собой также изменение соотношения труда и игры, которой отводится теперь подчиненное, ограниченное место („делу время, потехе час“). Между тем, здоровая человеческая сексуальность органически связана с игрой, праздником, смехом, и подавление любого из этих начал, как правило, сопровождается подавлением других.
Впрочем, Возрождение и не думало подавлять смех, тело, игру и чувственность. Наоборот, оно легализовало их, открыв доступ в „высокую“ культуру. Но официальная культура, в отличие от карнавала, всегда регламентирована и подчинена каким-то общим принципам. И когда на смену христианскому аскетизму пришла буржуазная мораль самоограничения, телесно-эмоциональная сторона бытия, включая сексуальность, снова подверглась гонениям. Это хорошо видно на примере эволюции отношения к телу. Средневековая культура была в этом аспекте двойственна. На одном полюсе — совершенно бестелесный иконописный лик, а на другом — карнавальное, гротескное тело, в облике которого предпочтение отдается „низу“ и плотоядно смакуются все его физиологические отправления.
Теперь же эпоха Возрождения выработала новый телесный канон, предполагающий, по словам М. М. Бахтина, „совершенно готовое, завершенное, строго отграниченное, замкнутое, показанное извне, несмешанное и индивидуально-выразительное тело“. Этот образ резко отличается и от иконописного лика с его бестелесностью, и от гротескного тела — открытого, незамкнутого, лишенного жесткой очерченности, слитого с природой.
Эпоха Ренессанса раскрепостила дух и тело. В моду вошла нагота, и секс стал самой популярной темой. И даже в католической Испании в „Книге придворного“ открыто воспеваются радости общения с женщиной: „Кто не понял, что, не имея женщин, мы не можем найти удовольствия и наслаждения в жизни, которая без них лишилась бы очарования и стала бы более грубой и дикой, чем жизнь диких зверей? Кто не понял, что только женщина может избавить наши сердца от всех подлых и низменных мыслей, тревог и несчастий и от нездоровых склонностей, которые часто сопутствуют им? И если мы действительно осознаем истину, мы поймем также, что в наших великих делах женщины не отвлекают нас, а пробуждают наши души“.
Со времен эпохи Возрождения положение женщины улучшилось. Хотя долго еще она была вещью, которую можно было купить, продать и обменять на лошадь, ружье или собаку. По мере распространения идей гуманизма во многих странах западного мира женщина, хотя и с большим трудом, но завоевывает все большие и большие права.
Но, тем не менее, до полного равенства между мужским и женским Началами еще далеко. Законами многих стран женщина все еще рассматривается как существо низшее, наравне со слабоумными и детьми, которые не ответственны за свои поступки и требуют постоянной над собой опеки: сначала отца, потом мужа или брата и, в заключение, даже собственного сына. В странах, считающих себя развитыми, женщина не может распорядиться своим имуществом без мужа, не может быть свидетельницей или поручительницей, лишена или умалена в выборных правах. И к большому стыду человечества в наш век культуры и прогресса все еще существуют притоны разврата, которые ведут торговлю женщинами. И стоит ли обвинять женщину, добровольно отдающую свое тело за кусок хлеба? Так с жиру не бесятся — уж точно! Не так бесятся с жиру! И даже, если де-юре женщина не ограничена в правах, то де-факто она лишена их. Стоит окинуть оком правящую, научную, литературную, творческую или любую другу элиту.
Секс в постренессансное время
Новый телесный канон был одним из аспектов исторического процесса индивидуализации человека, но содержал в себе определенное противоречие. С одной стороны, тело реабилитировано, его все свободнее изображают в живописи, отдают должное телесным переживаниям, в том числе и эротическим. Некоторые классики Возрождения изображают даже вовсе запретные сюжеты (например, „Леда и лебедь“ Санти Рафаэля, гравюры Джулио Романо). С другой стороны, тело мыслится как подчиненное рационально-духовной сущности человека. Поэтому телесный „низ“ и все с ним связанное начинает казаться вульгарными. Традиционное изображение тела в деиндивидуализированном, природно-физиологическом ключе вызывает моральное и эстетическое осуждение.
В этой связи мне вспоминается эпизод из жизни фламандского живописца Питера Пауэла Рубенса (1577-1640). Для иллюстрации выше сказанного, на мой взгляд, он подходит как нельзя лучше. В нем, как в капле воды, отражается доподлинно отношение к женскому телу в ту эпоху. Прямо-таки хрестоматийный пример.
Представьте себе: 62-летний художник в зените славы, последние 9 лет он жил только для семьи. Классическая семейная идиллия: радость от рождения детей, максимум удовольствия и покой, которые даются высоким положением и богатством, наслаждение размеренным образом жизни. Питер Рубенс любовался женой Еленой и не позволял себе задумываться о том, что 37-летняя разница в возрасте может стать помехой взаимной страсти. Теперь же 25-летняя жена, забрав детей, покинула замок Стен, перебравшись в Антверпен. Причина? Нет, ей не надоел пожилой супруг, и она не полюбила другого. Все более банально. Их разрыв — чистейшей воды сексуальный продукт той эпохи.
Все дело в том, что на всех написанных в этот период картинах живописца в блеске полнокровной красоты сияет Елена. Время от времени окружающие осторожно заговаривали с художником о том, что ее изображения становятся все более вызывающими: это уже не абстрактная плоть, а живое женское тело. Но мэтр был слишком самоуверен и независим, чтобы прислушиваться к чужому мнению. Он продолжал писать свою горячо любимую супругу, с удовольствием раздевая ее на полотнах — чтобы все видели, какая у него роскошная юная жена. Он искренне был убежден: ей это доставляет такую же радость. Она должна быть счастлива, что ее увековечил гений! Но 3 дня назад, увидев картину, где она изображена в полный рост, прикрытая лишь собольей шубкой, супруга возмутилась:
— Неужели вы не понимаете, Питер, что наши дети очень скоро вырастут и увидят мать в неприличном виде? Я прошу вас, нет, я решительно требую, чтобы вы немедленно переписали полотно!
Художник вытаращил глаза: он и не предполагал, что у его кроткой жены может быть такой громкий голос. Мало того, она, оказывается, способна истерически кричать! Уже 30 лет ни один заказчик, среди которых, между прочим, немало персон королевской крови, не смеет делать ему замечания! Но Питер Рубенс, как и подобает советнику Его величества короля Испании, ответил сдержанно: