Андрей Птичкин

Иллюзия

„Когда же все это закончится?“ Она набрал номер телефона.

— Алло, ты можешь сейчас приехать? — Арнольду нужна была поддержка.

— Сейчас у меня дела! Впрочем, я все уже сделала! Остальные вопросы ты можешь решить и без меня! Если только вечером? — нехотя протянула Катерина.

— Какие у тебя могут быть дела? — удивился в очередной раз Арнольд разительной перемене, произошедшей с девушкой в считанные часы.

— Извини, дорогой, моей сестре сегодня нужно выбрать свадебное платье.

— Да пошла ты, вместе со своей сестрой! — прохрипел Арнольд, бросив трубку в угол.

— Пока, — сказала трубка, не ответив на выпад.

Часть 5 

Глава 1 

Возвращение

Как мало нужно иногда, чтобы чувствовать себя счастливым! Или как мало нужно, чтобы чувствовать покой! Вот, например, когда ты умираешь и знаешь, или, может, догадываешься, что дни твои сочтены, каким волшебством покажется тебе прекрасный солнечный день, видимый хотя бы через грязные окна больничного окна. Еще один чудесный день, и отсутствие боли делает тебя счастливым…

Неприятные вчерашние события, поступки или обиды в один миг делаются пустыми и далекими, как звезды, свет которых проникает в помещение через те же грязные окна, но только ночью. Сильный приступ боли всегда будит. Еще не пробудившееся сознание ищет тебя, и в первый миг ты еще здоров, но через секунду ты вспоминаешь, что мир вокруг стал значительно меньше и строже, в виде узких коридоров, врачей и таких же, как ты сам.

Конечно, я очень сожалел о случившемся со мной. О неосторожности, которую я допустил, переходя улицу. Но все же я чувствовал какую-то фатальную неизбежность происшедшего. Какая-то предопределенность в последнее время даже пугала меня, как будто сузилась картина мира, и выбор из миллиона путей превратился в один единственный, избавив меня от излишней необходимости выбора.

I 

Я много думал в последнее время. В больнице это делать было особенно просто. Ты лежишь на спине и смотришь в одну точку, трещину на потолке, а воспоминания сами рисуют узоры, один за другим, складывая их в мозаику. Наверное, я сожалел бы о своей беспомощности больше, если бы не постоянная боль в позвоночнике. Она отступала очень редко, и тогда я думал только о хорошем. Сколько мне оставалось, врачи мне не говорили, но я чувствовал по их оправдательным интонациям, что не очень долго.

Теперь я больше, чем когда-либо представлял свое детство и родителей. Причем, в основном вспоминался тот период детства, когда я был совсем маленьким, а мои родители здоровыми и молодыми.

Еще я много думал о Мане, так нелепо оставленной мной. Интересно, как она там одна в таком огромном и пустынном доме? Еще, почему-то, я часто вспоминал о собаке, одной из ее свиты, самой мечтательной и медлительной. Ее звали Лункой. Маня объясняла ее кличку тем, что она часто по вечерам любила сидеть под воротами и выть на луну. Но я думаю, луна тут совершенно ни при чем. Скорее, она жаловалась на свою судьбу неизвестному существу — там, на небе, о существовании которого мы могли только догадываться, но которого собака определенно считала своим покровителем или другом.

Часто боль становилась нестерпимой. Тогда появлялась молоденькая хрупкая медсестра в чистом, но изветшалом халате и делала укол. Тогда мои фантазии становились менее реальными, но больше похожими на американские фильмы, где супергерои всегда одерживают победу, на что у них в среднем уходит от полутора до трех часов. Через три часа я обычно просыпался, и все повторялось сначала.

Что касается хороших новостей, то можно отметить две из них. Во-первых, дневник был по-прежнему со мной, и я мог теперь посвятить его заполнению все свое время. Я и раньше никогда не задумывался о том, зачем я это делаю, а теперь — тем более. Даже наоборот. Теперь он помогал мне себя контролировать. Нет. Теперь он стал моим другом, моим вторым „я“.

Второй хорошей новостью было наступление зимы. То есть для меня это время, когда зима полностью берет власть в свои руки. Это событие всегда меня радовало, как прекращение темноты и слякоти и наступление равновесия и безраздельной власти не холода, но мороза. Как в сказке „Снежная Королева“. Когда я читал в детстве эту сказку, мне казалось, что она лишь пытается казаться злой и холодной, а на самом деле подсказывает людям, как сохранить то тепло, которое у них есть. Хотя в больнице было довольно тепло, и проблемы согревания не стояло.

Пожалуй, самыми труднопереносимыми были встречи с друзьями. За неделю, проведенную на больничной койке, я повстречался со многими сослуживцами и знакомыми, которые посчитали своим долгом меня посетить. Это меня еще больше убедило в неизбежности скорого конца. Все эти посещения меня радовали не очень, но отгоняли тяжелый мрачный дух, висевший надо мной.

Пожалуй, больше ничего не происходило, если не считать, как однажды меня навестила Маня. Я как раз видел ее во сне. Просыпаюсь, а она стоит передо мной, испуганная и потрепанная. Я извинился за то, что у меня не получилось сдержать обещания. Впрочем, я рад ее видеть. Было очень грустно смотреть на Маню, такую потерянную. Встреча прошла у нас не очень скорбно, а под конец я даже повеселился.

Когда медсестра стояла в дверях и говорила Мане, что пора уходить, неожиданно раздался странный визг, как будто ее ужалила пчела, и в комнату ворвалась та самая овчарка Лунка и чуть было не заскочила в мою кровать, если бы ее не удержала Маня. Медсестра держалась рукой в том месте, где делают уколы, и ругалась на все отделение травматологии. Так мы толком не попрощались, но настроение у меня очень поднялось.

II 

В кабинете звонил телефон. Уже три раза по две минуты. Дядька беспробудно спал в своем кресле, и, казалось, его не сможет разбудить даже пушечный выстрел. Но настало время пробуждения, и он проснулся, не от звонка телефона, а от сухости во рту. Столько выпить он не позволял себе никогда. Вернее, он всегда пил помногу, но вчера он превысил допустимые нормы. Несколько бутылок коньяка стояли в разных углах комнаты.

— Да, — наконец он оторвал голову от спинки кресла. Телефон лежал там, где его оставил дядька.

— Хочу известить вас о том, что вы должны сегодня вечером быть на приеме у чиновника из центра.

— Но я же уволен!

— Работа не прекращается никогда! Только смерть избавит нас от необходимости служить обществу! — Философски подытожил генерал и добавил дружелюбно, — будет великолепный фуршет и множество вин, рулетка и молодые барышни.

— Хорошо, товарищ генерал, я непременно буду.

Дядька дотянулся до полупустой бутылки с коньяком и опрокинул ее в рот. Несколько придя в норму, он тотчас набрал номер телефона Ольги, но там никого не оказалось. Сделав еще две попытки, он пошел принять душ. После того, как он освежился, он сделал еще несколько безуспешных попыток прийти в норму, затем, отхлебнув еще несколько больших глотков, прилег отдохнуть и проспал до самого вечера.

III 

— Да где же ты была столько времени, радость моя? — Арнольд был слегка возбужден и возмущен, и никак не мог успокоиться. — Я же не могу искать тебя всю жизнь.

Возбужденный муж ходил в джинсах и рубахе нараспашку взад и вперед, и укрощал свое самолюбие. Ольга потихоньку сдавалась. А что ей оставалось? Ее схватили, как преступника, два здоровенных толстяка и обошлись с ней очень грубо. Она то и дело потирала руки в синяках выше локтей и говорила мало. Как обычно, смысл речей мужа не доходил до нее, хотя он говорил иногда правильные вещи. Сейчас он говорил искренне, хотя был несколько пьян, и вел себя так, как будто ничего не произошло за это время.

— Я очень беспокоился за тебя, — говорил Арнольд, делая новые более или менее успешные попытки проникнуть в сознание Ольги.

Ольга еще больше, чем прежде, казалась отрешенной и отсутствующей. К чувству моральной подавленности прибавилось чувство физического оскорбления, и Ольга не могла здраво мыслить о случившемся. Как всегда, жизненные события текли помимо ее воли, как ей казалось, или, вернее сказать, происходящее с ней не укладывалось в рамки сознания привычным образом. Последняя встреча с Гришей привела ее в окончательное замешательство. Почему Григорий оказался таким грубым и невнимательным к ней? „А я так много ожидала от этой неожиданной встречи после нашей размолвки!“ Недостаток тепла в окружающей серой осени пробуждал в Ольге необходимость теплоты и любви даже в условиях постоянной опасности. Любовь пробуждалась в ней снова и снова, и, столкнувшись с неожиданным сопротивлением, возможно, показала себя с новой стороны.

То, что говорил Арнольд, было для нее очевидным и понятным, но слишком обыденным. Романтическая натура девушки требовала подвигов ради ее персоны, но подвиги решительно никто не думал или не хотел совершать, даже ради нее. Или, по крайней мере, ей так казалось.