Андрей Птичкин
Иллюзия
„Почему она улыбается?“ — подумал „страшный дядька“, когда, наконец, увидел ее. На самом деле Ольге было совсем не до смеха. Она могла предположить, о чем с ней будет говорить этот господин. По дороге сюда она вспоминала свои последние встречи с Гришей и думала о том, где она могла быть замеченной с ним. Приходилось признать, что замеченной она могла быть где угодно. Два месяца их отвлеченной от размеренной жизни любви прошли под наркотическим опьянением давно забытого и потерянного где-то счастья. Честно говоря, она совсем не думала о безопасности, на время забыв, что она не только человек. Эти правила жизни и смерти… Ольга никак не могла привыкнуть к этим придуманным дьяволом порядкам и всегда вздыхала, вспоминая про самые страшные запреты. Ей было уже 23. Материнский инстинкт просыпался в ней все чаще. Это был зов плоти. „Возможно, — думала Ольга, — я сумею договориться“, — мысль ее прервалась на самом запутанном месте, потому что после некоторого молчания „страшный дядька“ наконец заговорил.
— Ольга, — сказал он уставшим голосом. — Ты знаешь, как я к тебе отношусь.
Ольга повела ресничками в сторону черного господина. При любых жизненных обстоятельствах эти черты кокетства и женской наивности всегда проявлялись в ее поведении, заставляя людей с первой минуты общения относиться к ней с попечительской заботой и особым вниманием.
— Что с тобой происходит? — попытался начать разговор с другого конца „дядька“. — Ты понимаешь всю серьезность своего положения? Не думаешь о себе, подумай о своем… — он поперхнулся, — или обо мне, — в его голосе промелькнула нотка раскаяния.
Ольга слушала, но никак не могла взять в толк, что же от нее требуется. На ее взгляд она не сделала ничего такого предосудительного. А что может угрожать Грише? А „дядька“? Он сам кого хочешь сживет со света.
После пятнадцатиминутного разговора „дядька“ понял, что его наставления не оказали должного воздействия на невинную душу девушки. Ему показалось, что она вообще не слушает его и думает только о своем. В надежде, что что-нибудь можно еще поправить, он отошел с сигарой к окну и стал читать письмо. Зачем он сделал это при Ольге, он не знал. Возможно, необходима была пауза в разговоре. Чтение длилось недолго. В целом письмо ему понравилось. Он отметил, что в нем не было искусственных клятв в вечной верности, но было только выражение своего отношения к ней. Однако, его неприятно резанули последние строчки письма: „твоя, навеки…“ Он задумался на минуту — что означает в его понимании это „навеки“. Но в своих мысленных рассуждениях на этот раз не стал заходить далеко и вернулся к делу. Он протянул письмо Ольге.
— Возьми и сожги его. Нет, давай лучше сделаем это прямо здесь.
Веселое бойкое пламя охватило лист бумаги, и отблеск живого огня блеснул в зрачках „дядьки“.
— Ты сейчас выйдешь из кабинета и инцидент будет исчерпан. Все, что требуется от тебя, чтобы ты не встречалась с Гришей. Понимаешь? Никогда и нигде. Не разговаривай с ним по телефону, не смотри на него из окна своего дома или машины и тому подобное.
Только сейчас смутное чувство тревоги, зародившееся в душе девушки, вылилось наружу прямо из ее сердца. Внешняя среда напомнила о себе. Напомнила властно и воинственно. Они снова требовали от нее соблюдения правил. Она знала, что они сами постоянно нарушают эти правила и нарушали их раньше. До сих пор она соглашалась с их условиями. А что делать теперь?
— Ты все поняла? — грозно отчеканил дядька. — Жду завтра и непременно с ответом, что ты думаешь о моем предложении.
Ольга встала, решив, что пора уходить. Несколько расплывчатые стены никак не могли открыть тайну спрятанной где-то посередине стены двери. Тем более, не находилась и дверная ручка.
„Странно, — думала она. — Я знала, что будет так. Но почему же я так задавлена этой новостью? Может, потому, что это уже факт, который больше, чем факт еще не случившийся?“ Надежда на то, что это не случится, делает факт назревающий иллюзорным до некоторого времени.
Сара с голыми коленками и плечами проводила ее по коридору. Ольга очутилась на улице. Ей казалось, что она не помнит, где теперь находится. Она повернула направо, заметив, что от стены отделился какой-то черный человек, будто до этого он был со стеной одно целое.
Он шел вперед и только вперед, не останавливаясь. Движение по-прежнему было смыслом его жизни. Просто сейчас он споткнулся. Это только случайность и глупое недоразумение. Сейчас он встанет и пойдет опять.
Он пролежал на мерзлой земле примерно час после падения. Свидетелями этой грустной сцены были только галки и вороны, сидевшие на покрытых инеем ветках. Один раз мимо пробежала дворовая собака по кличке Мышелов. Мышелов обнюхал странного незнакомца, и для себя, видимо, сделал какие-то выводы, потому что тотчас побежал в обратную сторону. А в черной пустоте не сдающегося духа еще теплилась жизнь. Он снова видел себя маленьким. Как он бежит с распростертыми руками, обнимая воздух, и ветер кружит его в своих объятиях. Он бежит по зеленому лугу, но жесткие листья
Он был без сознания целый час. Но ему не было больно. Затем видения несколько изменились. Он не был уже маленьким мальчиком. Ему снился большой деревянный дом с большими черными окнами. Наступали сумерки. Желто-алый свет, падающий из окон, отражался в лужах отблеском тепла и недоступного покоя. Отражения квадратов окон в лужах делали дом одновременно и объемным, и плоским, и можно было стоять на нем, ходить и сидеть, но невозможно было попасть внутрь. Но он не пытался попасть туда, потому что всегда считал, что это невозможно, потому что это его заветная мечта.
— Если ты будешь наливать такими порциями, мы тут до утра просидим, — воинственно произнес седой старик, обращаясь к хозяину.
Хозяин, видимо, никуда не торопился. Он знал, что как только будет выпито все, что есть в его доме, они побегут к соседям или на станцию, но все равно не остановятся, пока не уснут за столом.
— Да еще ты тут мешаешься под ногами, — продолжил седой старик, обращаясь к собаке.
— Может, учуял чего? — обрадованно переменил тему хозяин.
— Давай выпьем уже за здоровье твоей жены!
В первой половине этого дня они отмечали день рождения жены хозяина. Теперь гости разбрелись кто куда. Жена давно уже спала после бани в доме и видела десятый сон, а они все сидели и поправляли здоровье в предбаннике. Здесь было не очень тепло, но после бани приятный холодок бодрил тело и душу.
Разговор ни о чем не был скучен говорившим, потому что они давно знали друг друга, но виделись весьма редко. Открытая на природу дверь пропускала свет в предбанник. Этот лаконичный тост был десятым или одиннадцатым, но практически не отличался от предыдущих девяти или десяти. Двое родственников уже спали. Один — откинувшись на бревна сруба, другой — опершись головой на руки, лежащие на столе.
— Жена у тебя молодец. Видишь, какой стол приготовила, вот уважила. Давно мы у тебя не собирались вот так.
— Да, — хозяин немногословно опрокинул рюмку водки и потянулся за огурцом.
— А помнишь, Иван, — так звали хозяина, — в прошлом году мы еще ходили на охоту с Мышеловом и подстрелили зайца, а потом готовили его на костре? Тогда никто не спал, как сейчас.
— А вам все не спится? — дверь отворилась и на пороге появилась дочь хозяина.
Маша была очень молода и хороша собой, даже в этой ночной одежде и фуфайке, одетой поверх всего остального.
— Папа! Опять ты за старое! И дядя Митя тоже! Ух! Дядя Митя, я все вашей жене расскажу!
Маша знала, что это не подействует, просто ее послали узнать, что они живы, а не угорели в бане.
— А что вы братьев не отведете? — Маша потопталась в дверях для приличия и собралась уходить. В этот момент Мышелов забежал за ней, и она чуть не придавила его дверью.
— Что ты носишься, как одурелый? Пап! Смотри, он что-то учуял!
— Зайца, милая, наверное. Вот в прошлом году, — начал, было, дядя Митя…
— Иди, иди, спи, — Иван проявил заботу о дочери, — а-то еще замерзнешь.
— Нет, вот он прямо зовет меня куда-то в лес!
— Здесь везде лес, — спокойно ответил Иван, — а станция только в пяти километрах отсюда, — заученно добавил он.
— Хватит уже, — дочь сделала гримасу на своем лице, выражающую негодование и снисхождение к отцу. — Я уже не маленькая.