Андрей Птичкин
Иллюзия
И вдруг я услышал шум приближающейся электрички. Оказывается, теперь я понял это, что вокзал остался позади, а мы неслись в западном от города направлении. От этого вывода легче не стало. Опять замаячил силуэт рыжего мента. Тут я решился. В этом месте электричка шла медленно, и я сначала пошел, а потом начал бежать за ней. Мимо меня проносились вагоны с наглухо закрытыми дверьми, и мой план начал срываться, как вдруг сзади я услышал голоса. Они становились громче и громче.
— Давай, давай! — это прикалывалась компания пьяных пацанов, курящих в тамбуре.
Один из них даже протянул мне руку, и я вцепился в нее из последних сил. Несколько минут я болтался в воздухе, пока поезд медленно набирал скорость. Меня подхватили еще две руки, и я оказался в тамбуре. В проеме открытой двери виднелся участок поля и леса. „Рыжего“ видно не было. Я не мог расслабиться, пока окончательно не был убежден в том, что он потерял меня. Поезд ехал все быстрее и быстрее.
Я мысленно поблагодарил своих спасителей и пролез на свободное сиденье.
— На, поправляйся, — сделал дарственный жест один из них, а другой протянул кусок сухой воблы.
От спазмы дыхания я не мог говорить все это время, но пиво глотнул. Сразу стало намного легче. Пиво было свежим и пришлось как нельзя кстати. На какое-то время я даже забыл про преследователя и отдыхал.
Часть 3
Глава 1
Немного грустное и смешное время
Хотелось немного счастья. „Все, что ни делается — все к лучшему“. „Все будет хорошо“. Все эти слишком расплывчатые, чтобы успокоить, слишком красивые, чтобы поверить, не то пословицы, не то поговорки, непонятные и недоступные сейчас моему пониманию, повторялись в различной комбинации в моей голове. Я вспомнил, что последний раз слышал эти слова от Ольги. В сотый раз мысленно я восстанавливал картины, в которых в последние дни и месяцы было столько счастья. Но разве время для счастья так мимолетно? Разве я требовал от жизни
Вся моя прошлая жизнь не казалась сейчас райским садом, но теперешняя… Что привело меня не в лады со своей любовью, а также друзьями, коллегами по работе, даже с законом? Пожалуй, это было основной трагедией для меня все последующее после этих странных событий время. Все началось с Ольги, это я знал наверняка. Но почему все так получилось позднее? Я винил себя во всем, находил мыслимые и немыслимые комбинации возможных стечений обстоятельств, и как будто уже находил причины, но тут логическая цепочка натыкалась на новое „почему“, и все начиналось сначала. А неразделенная любовь? Она изъедала мой организм, как серная кислота. Как только сознание касалось какого-нибудь воспоминания, сразу включался механизм подачи этой кислоты. Она капала сначала в сердце, потом разливалась по всему организму. Так продолжалось мучительно долго, пока кислота не растворялась в жидкости организма или пока не выключался мозг. И самое удивительное, запасы кислоты не кончались никогда. Они пополнялись регулярно, хотя сам организм этого не замечал. Это было наказанием для него. Но за что? За то, что влюбился в девушку? Или за то, что ошибся в ней, или придумал другую в ее образе? Странным союзником в этой чудовищной ситуации служил только страх. В данный момент страх быть убитым или посаженным за решетку ослаблял на какое-то время действие кислоты, хотя страх и не вступал с кислотой в непосредственное взаимодействие.
Под субъективным влиянием этих злых сил мне приходилось существовать последнее время. Самыми счастливыми из них были короткие промежутки времени, когда я забывал об этой боли. Видимо, человеческий организм пытался восстановить свое равновесие, но слишком большая душевная травма не давала организму успешно справиться со своей задачей. Беда состояла в том, что проблема, как настоящее чудовище, жила внутри человека и поднимала голову, как только человек вспоминал о ней.
После совещания, которое длилось целый день, муж заехал за Катей. Домой он так и не заехал. А что было делать? Он увлекся ею.
Эти постоянные разногласия с женой так ему надоели… Он понимал, что он сам — не подарок, но он никогда не психовал, не швырялся посудой и не кричал на Ольгу. Она утомляла его своим беспокойством, впечатлительным характером и, вместе с тем, холодным равнодушием. Именно это равнодушие ко всему окружающему в самые непонятные моменты отдаляло от него ее душевный мир. Он не был человеком ограниченным, тем более невежественным. Стремление к совершенству делало его мягким и заботливым, особенно, когда речь шла о женщине. Женщины были его слабостью. Он, такой видный и внушающий стабильность (как за каменной стеной), конечно, пользовался определенным успехом у женщин, возможно, он привлекал их чем-то еще, но никогда не бывало, чтобы они первыми приближались к нему. То, что Катя сделала первый шаг, особенно польстило ему, и он не мог дождаться конца совещания. Несколько раз он не слышал вопроса, когда к нему обращались, и тогда растерянно смотрел по сторонам.
Он подобрал ее на том же месте. Она была еще очаровательнее. Вечернее платье было длиннее ног и подметало краями асфальт. Арнольд понял, что сегодня они едут в ресторан. Чтобы вдруг не встретиться с Ольгой, он поехал в лучший ресторан города по объездной дороге.
Стук вагонных колес притуплял боль. К боли физической прибавилась теперь, когда я успокоился и отдышался, еще и боль душевная. Я предполагал, что она будет мучить сильнее. Она будет преследовать всегда и приводить к еще большим страданиям, чем телесная. К чему может привести этот заколдованный круг — одному богу известно.
Я попытался спросить, куда идет электричка. Какой-то очень информированный вежливый старичок ответил мне: „На станции в диспетчерской мне сказали, что эта электричка — последняя до „Серебряных Полян“, а дальше она не идет. Если вам нужно ехать дальше, то приходите завтра рано утром. Мне вот нужно дальше, поэтому не знаю, как буду добираться еще десять верст“.
Старичок с надеждой посмотрел на меня, видимо, ожидая спасения в моем возможном ответе.
„Какое интересное название“, — думал я про себя, ничего не отвечая своему собеседнику.
За окном стало белее. Это пошел снег. Кажется, он был первым в этом году. Мой внешний вид, наверное, производил на окружающих жалкое впечатление. Всем, вероятно, хотелось поделиться со мной тем, чего у них было в достатке. После пацанов в тамбуре первым предложил свои услуги бойкий парень в очках, который сидел на соседнем сиденье.
— Может, водки? — его предложение было предельно лаконичным, — а то надоело смотреть, как ты трясешься весь.
Действительно, по моему телу время от времени пробегала мелкая дрожь. Трясся я не от холода, вернее, и от холода тоже. Скорее, это была нервная дрожь. Я, не мешкая, согласился, чтобы как-то согреться и успокоиться.
— Спасибо, — ответил я и выпил полстакана.
Как обычно, водка не замедлила разлиться по телу теплом и легким головокружением в голове. Я съел протянутый мне кусок черного хлеба с салом. Потом повторил еще раз. Через полчаса я понял, что меня клонит ко сну. Минуту спустя я подумал о том, что так и не решил, где же мне нужно выходить.
„Серебряные Поляны“… Какое чудное название, — подумал я еще раз. — „Поляны“ — это понятно, но вот „серебряные“ — может, покрытые снегом или инеем? Почему я раньше не бывал в этом месте?“
Не успел я решить вопрос, как он повис в воздухе, растворился вместе с другими мучительными вопросами, и я уже где-то летел вместе со снежинками за окном, которых становилось все больше и больше.
Маша стала приходить каждый день. Давно уже ему не было так хорошо, если не считать мучившей его физической боли. Она кормила его, обрабатывала раны, вернее, ожоги на руках и ногах, какими-то настоями трав и мазями, от которых щекотало в ноздрях. Особенно ему нравилось лечение картошкой. Обычная очищенная картошка разрезалась пополам и прикладывалась к ранам. В самый первый момент боль проходила вовсе, и он чувствовал себя гораздо лучше. Правда потом, когда картошка нагревалась, боль снова возвращалась, но за это время организм набирал новые силы, и боль становилась менее острой.
Ему нравилось, как его кормили. Всего два раза в день, но очень вкусно. Особенно ему нравились пельмени. Иногда они были очень большими, и он мог съесть только один или два, а иногда совсем маленькими, и он уплетал их штук тридцать. Вообще, он отдыхал здесь. Он удивлялся, почему раньше не замечал этих вкусных вещей. Ему нравилось, что его никто здесь не тревожит своими посещениями и расспросами. Как принесли в эту баню, так несколько дней он и пролежал в ней. Он перебрался из предбанника в парную. Здесь было теплее и пахло хвоей с дымком, зверобоем и хозяйственным мылом. У него были теплые одеяла и холода он не боялся. А после чая с малиной становилось настолько жарко, что он вылезал из-под своих одеял и наслаждался прохладой осени. И он опять удивлялся, почему он раньше не мог позволить себе отдохнуть несколько дней, чтобы совсем ничего не делать.