Александр Яковлев
Охота на зайца
Что за жизнь?! Обидно. Родилась, училась, комсомолкой была. И не ленивая ведь, на работе всегда хвалили. Грамоты, благодарности… И не дура вроде. В квартире — идеальный порядок, чистота, уют. Симпатичная. Фигура — не фотомодель, но вполне… Все на месте.
Другие, вон, ни кожи, ни рожи, а денег — как грязи. И все хапают, хапают, а делиться не любят. Ох, как не любят! Сегодняшняя стерва сушеная, которая четыре с лишним тысячи немецких марок на рубли меняла, она что — заработала их? Работница! Интересно, каким трудом она занимается? Ударница переднеприводная, наверное. Вон из-за этой работницы сколько народу покрошили! Стрельба — как на войне, из пулеметов.
Несколько пуль во время перестрелки попали в стекла Сбербанка, и вновь на нее накатила волна пережитого страха, даже мурашки по телу пошли. Очень просто могли и случайно убить. Сейчас этим никого не удивишь.
Когда неожиданно на улице раздались выстрелы, они все — и клиенты, и девчонки-кассиры — упали на пол, полезли кто куда. Сама она за большой сейф присела. И охранник залег за барьер — даже и не подумал свой пистолетик вытаскивать, секьюрити долбаный! Но кто-то из девчонок тревожную кнопку все же успел нажать — милиция приехала быстро. Да что толку-то: там, на улице, уже никого в живых не осталось — одни покойники. А все из-за этой сучки крашеной! Или это парик на ней был?
Господи, а кровищи-то на асфальте — лужи. Даже смотреть противно. Противно и страшно. И как это милиционеров не тошнит? Ее бы сразу вырвало…
Надя вспомнила кровавые пятна перед окнами Сбербанка, и ее пронзил импульс животного страха, ужаса. Что же ей теперь-то делать? Позвонить по номеру, или не звонить? Видно, придется позвонить, надо ведь как-то предупредить диспетчера. Может, там ничего еще и не знают? Морду этой тощей крысы она, вообще-то, хорошо запомнила, ни с кем не перепутает.
Менты опрашивали всех работниц и клиентов: кто что видел, слышал, знает? Надя сказала, что испугалась очень, ничего не знает, ничего не видела и спряталась.
Она не была дурочкой и прекрасно осознавала, что сегодняшняя стрельба с кучей трупов тесно связана с ее звоночком по условленному номеру. Поэтому, выставляться перед милицией ей было совершенно ни к чему.
За два с половиной года работы валютной кассиршей в банке звонить диспетчеру ей пришлось всего четыре раза. Но чтобы вот так — со стрельбой из автоматов и пулеметов… Нет уж, спасибо! Позвонить, дать сигнал — это да, это была ее обязанность, одно из условий работы. Но кто же знал, что со стрельбой будет?
Казалось, все просто: звонить нужно было только при появлении клиента, снимающего со счета или меняющего крупную сумму. Не меньше тысячи баксов. Меньше — не стоило и людей беспокоить. Дать приметы диспетчеру и потянуть время, сколько сможет — дальнейшее ее не касалось. Три раза все прошло хорошо, а на четвертый — вот, чуть не убили!
Работать в сберкассу на валютник ее устроил бывший сосед по лестничной площадке Шурик. Когда-то, почти в детстве, у них был роман-не роман, скорее — дружба. В кино ходили, целовались на лестнице. Потом родители Шурика поменяли квартиру и переехали в другой район, на Петроградскую.
Случайно встретились, разговорились, детство вспомнили. О том, о сем… Повзрослел Шурик, крутым стал. Большой „бисмарк“ на шее, на джипе ездит. Она и сказала, что работу ищет. Так просто сказала, ни на что не надеясь. А оказалось, что у Шурика „имеются возможности“. По старой памяти он и помог ей. Устроил на очень хорошую работу — валютным кассиром в обменный пункт. Просто позвонил кому-то по „трубке“ и сказал, когда и куда ей приходить с документами.
Но личная просьба — в определенном случае позвонить диспетчеру по номеру… Она поняла, что отказаться от выполнения этой личной просьбы невозможно — хорошей работы как бы сразу и не будет.
Оказать маленькую, пустяковую услугу Шурику ей было не в тягость. Она так ненавидела всю эту разбогатевшую, раскормленную сволочь, что испытывала почти физическое удовлетворение от условного звонка диспетчеру. Догадываясь, впрочем, что происходит с башлевым клиентом в дальнейшем. Догадываясь, но нисколько не сожалея.
К ним, ворюгам, все равно, как пришло, так и уйдет. Они себе еще наворуют. Ее принцип был — справедливость. По крайней мере, она так считала. „Пусть гибнет мир, но справедливость торжествует…“ — где-то она слышала эти слова. И неведомо было ей, что как в блатном, так и в милицейском жаргонах есть для нее старое и точное определение — наводчица.
Никто и ничего за эти звонки, за замедленную работу с крупным клиентом ей даже не приплачивал. Звонила, можно сказать, из чистого энтузиазма.
Впрочем, в банке она и так неплохо зарабатывала — на жизнь вполне хватало. И не только. В отпуск съездила на Майорку — три недели отдыхала. Не на последние: еще месяца три денег подкопит, и машину можно брать. Шурик сказал — скоро будет „восьмерка“ приличная. Недорого: всего за две „тонны“. Он ее у кого-то за долги должен был снять.
А клиента, если сумма значительная, можно было тормозить и тормозить. Самыми разными способами — и полчаса, и час мурыжить. Считать, пересчитывать, через детектор по три раза каждую купюру гонять. Да мало ли способов…
Сегодняшний день был на редкость длинный, тяжелый и со всех сторон неудачный. Жара. Двадцать восемь градусов в тени и безветрие — прямо невыносимая духотища. Потом стрельба эта, крики, сирены, кровь, трупы, милиция.
Менты сначала в кассе всех допрашивали, потом в отделении часа три мурыжили. Какой-то майор-зануда ни с того ни с сего почему-то сразу к ней прицепился: „…вспомните, еще раз подумайте, распишитесь… Спасибо, мы вас еще вызовем…“ Визитку свою дал, идиот плешивый! Любой дуре ясно — клеился. У самого, наверное, внуков семеро, а все туда же… На молоденьких тянет.
„Приду домой и сразу — в душ, — Надя почти физически почувствовала, как прохладные струи воды омывают тело. — Продукты — в холодильник. На ужин еще пицца осталась, в холодильнике — несколько банок „джин-тоника“ есть, колбаса, яйца. Кажется, кусочек сыра был. Да и в сумке — на три дня хватит. Готовить ничего не буду — в такую жарищу еще у плиты торчать?! Вечером кофе сварю…“
Она вошла в лифт, стараясь неглубоко дышать носом, чтобы отвратительная сортирная вонь, насквозь пропитавшая кабину, как можно меньше попадала в легкие. Закрыла дверь и уже хотела нажать кнопку своего седьмого этажа, как вдруг внешняя дверь лифта опять отворилась и…
Надя сразу узнала ее — эту стерву в темных очках. Сейчас она была без очков. Стройная. Фигура неплохая, но худющая… Волосы — точно крашеные, но не парик. По лицу — года тридцать два, тридцать три, не меньше. Морщинки вокруг глаз. Это она марки на рубли сегодня меняла. Но зачем она здесь?! Что ей надо? Как она сюда попала?
Какое страшное, неживое лицо. Почему у нее такие немигающие глаза? Да у нее же стеклянные глаза…
Надя хотела кричать, но не смогла — горло сдавил спазм. Все тело ее словно сковал паралич страха. Она смотрела, не в силах отвести взгляд от страшных немигающих глаз блондинки. Вошедшая вдавила ей под ребро что-то твердое… Господи, что это? Пистолет… Больно же…
— Поехали, мразь. Нажми кнопку и не вздумай орать. Пристрелю, — каким-то хрипловатым, страшным голосом сказала блондинка. — Ну! Жми кнопку…
Надя с трудом подняла внезапно онемевшую руку и нажала кнопку с цифрой семь. Лифт неспешно пошел вверх. Руку с пистолетом блондинка держала в полиэтиленовом пакете, и Надю это почему-то пугало больше всего.
— Не дергайся и веди себя спокойно. Зайдем к тебе, поговорим. Будешь хорошо себя вести — ничего с тобой не случится, поживешь еще.
Глава четвертая
Посидел я на кухоньке, попил чайку, подумал и решил окончательно и бесповоротно — надо смотреть. Да заодно уж невредно и перекатать эту кассетку по полной программе, в трех экземплярах. Подстраховаться. Черт его знает: зацепят меня, не зацепят, но лучше иметь, чем не иметь. Вернее будет. К вензаболеваниям этот принцип, разумеется, не подходит.
Ах, какой я умненький-благоразумненький! Патроны ружейные пересчитал, семью спрятал, теперь вот кассету эту паршивую посмотрю и перепишу. Прямо спецагент какой-то. Тоска-а-а…
Но сначала надо было связаться с Ритой. Пришлось одеть курточку и выйти на угол к ближайшему автомату.
Ночь была теплой и, несмотря на стада рыкающих бензиновых чудищ, пахла чем-то летним и приятным. Эх, белые ночи, белые ночи! Самое славное время года в Питере. Жить бы себе поживать…
Разгребая ногами залежи тополиного пуха, я дошел до ближайшего исправного телефона, сунул в щель жетон, набрал номер — занято. Закурил папироску, подождал. Еще раз набрал — пи-пи-пи… Опять занято.
По улице неторопливо проехал милицейский „уазик“ с синей мигалкой, но без сирены. Несут ребята опасную и трудную службу. Нас, мирных обывателей, защищают… от кое-кого, порой… Кто жить кое с кем не хочет.