Александр Яковлев
Охота на зайца
— Ну ладно, жди меня, и я вернусь… — с этими словами Юрий Борисович подошел к своему „мерседесу“, поговорил минуты две с коллегами и вернулся с тремя видеокамерами. — На, пользуйся. Они, — он кивнул в сторону автобуса, — будут ждать тебя там и без команды не высунут носа. Я им наплел пока…
— Что? — быстро спросил Логинов.
— Да так — фигню нейтральную.
— Юра, ты им скажешь только то, что мы с тобой обговорим. Легенду нашу. И ни-ни в сторону. Как договорились. А лучше — ничего пока не говори…
— Ничего — нельзя, — возразил Зальцман. — Разорвут. Но ты не боись, я лишнего не вякну. С Витей мне поздороваться можно? — Логинов слегка замялся, потом разрешил.
— Черт с тобой, здоровайся. Только пусть он из машины не высовывается, еще кто-нибудь из твоих его щелкнет на пленку. Ни к чему это. И быстренько. Без соплей и болтовни. Времени у нас маловато.
Юрий Борисович подошел к неказистому „уазику“ и только вблизи обратил внимание на колеса… Старого автолюбителя Зальцмана колеса „уазика“ просто сразили! Фирменная вездеходовская резина — „мишелин“ или „нокиа“, из-за грязи и сумерек не разобрать — шириной не менее двухсот пятидесяти миллиметров. На классных шестнадцатидюймовых легкосплавных дисках…
„Ай, да „козелок“!“ — подумал Зальцман и постучал в окошко водителя. Дверца приоткрылась, и перед его взором предстал осунувшийся, заросший многодневной пегой щетиной и какой-то невеселый Витя Зайцев. Однако Юрию Борисовичу он радостно улыбнулся и крепко пожал руку.
— Живой, Витя? Ну, черт паршивый, задал ты нам шороху. Что у тебя?
— А что со мной будет? Немножко не по уму закрутились с ребятами, но Гена помог. Сейчас, Юра, говорить некогда. В Питере увидимся — все расскажу. Приключений полные штаны. И, кажется, еще не окончились. — Подошел Логинов.
— Все, хватит лобзаний, быстро разошлись, нечего толпу создавать. Сейчас я запаски отвинчу, а потом мы с Виктором отъедем в сторонку подальше от вас, и когда перепишем — вернемся. Минут через тридцать-сорок.
Он отвел Зальцмана в сторону от „уазика“.
— Вопрос у меня к тебе деликатный… Слышишь, Юра, ты бы на досуге подумал, как Вите деньжонок наскрести? У него сейчас — ни кола, ни двора, ни за что парень пострадал, а материал на пленке — горячий. Может…
— Уже, Гена, уже… Пока не знаю, что там за материал — сначала глянуть надо. Эти ребята, особенно западники, котов в мешке не покупают. Но если действительно жареным запахнет — они заплатят. Расценки в западных агентствах солидные, на десятки тысяч хороший материал может потянуть.
— Да? А я слышал, они деньгами не швыряются. За кассету баксов пятьсот отстегнут, и все.
— Материал материалу рознь. Все дело в весовой категории. Понимаешь, сенсации-однодневки так и стоят — три-пять сотен. Ну, стрельба там всякая, чеченские дела… А вот серьезная политика, да еще если интересы крупных фирм пересекаются, тогда другое дело. Фирмачи в нас миллиардные инвестиции вложили и на десятилетия вперед свои прибыли просчитали. Облома очень боятся и за информацию платят хорошо. Сам понимаешь, такими делами не шутят. Так что, если там какой-нибудь кончик интереса этих ребят торчит, то я уж сумею… Тут важно правильно подать и раскрутить.
— Ты в этом деле спец, тебе виднее. Но помни о нашей легенде.
— Ты ее уже придумал? — спросил Зальцман.
— Пока нет… Тут с бухты-барахты — не стоит. Скорее всего, я тебе ее в полном объеме завтра вечером нарисую. Годится?
— Завтра, так завтра, — согласился Юрий Борисович. — А я пока техническое обеспечение раскрутки клиентов буду разрабатывать. Но мне, в отличие от тебя, до завтра некогда раскачиваться. Мне в „эйн момент“ надо провернуть это дельце. Иначе — ку-ку…
— Да уж, ты подсуетись.
— Куда же я денусь? — задумчиво ответил Зальцман. — Прямо сейчас и начну трясти их… Обучен, так сказать, безболезненному отниманию денег. Давай, иди уже, не твоего кирзового ума это дело.
— Ну и лады. Жди… с хулиганами не связывайся и в носу не ковыряй… — голосом покойной Юриной мамы Зельды Самуиловны сказал Логинов.
Глава двадцать девятая
Пока полковник улаживал с корреспондентами наши дела, мы — то есть я, Боб и Коля — уныло сидели в „уазике“. Устали все, как собаки, изодрались, изголодались… Я посмотрел на Боба с Колей, они — на меня. Да… Настоящие бомжи! Помыться бы, побриться, да поспать… Даже есть уже не хотелось.
Подошел Юра Зальцман. Вот. Сразу видно человека цивилизованного. Чисто выбрит, чисто одет. Одеколоном хорошим пахнет… Поздоровались. Но я так притомился за последние несколько дней, что даже не нашел в себе сил искренне порадоваться встрече с ним. Достала меня жизнь!
После некоторого размышления над идеей Логинова — выдать через него и Зальцмана информацию прессе, или, как сейчас говорят, СМИ — показав неведомым злодеям, что ими утрачен контроль над ситуацией и, следовательно, гонять меня, или даже убивать, вообще нет смысла, поскольку я уже не являюсь единственным нежелательным носителем этой самой информации — в моем крайне скептически настроенном организме появились некоторые сомнения. И еще бы им не появиться…
В принципе, конечно, неплохо задумано, но… Вопрос в том — поймут нехорошие дяди этот намек или нет? Или им следует более подробно растолковать, что это намек? Для меня лично моя серенькая обывательская жизнь — не пустяк, она мне дорога. Как память… Да и вообще — несколько надоело уже крутым прикидываться, ведь, в сущности, я человек не воинственный и где-то даже добрый.
Минут через десять вернулся Логинов, взял у Бориса ключ на девятнадцать и отвинтил обе мои красивые запаски. Ключ положил на место, а запаски обещал вернуть… Посмотрим.
Сейчас уже как-то не до мелочей стало — колеса, диски,
— Давай за моим „шеви“ двигай. Отъедем отсюда куда-нибудь в укромное местечко, чтобы не маячить у переезда. В тиши-глуши перепишем вашу кассету…
Опять — укромные местечки… Теперь я, наверное, всю жизнь буду по укромным местечкам прятаться.
Я завел мотор своего изгаженного птичками труженика и, словно робот, двинулся вслед за красавцем „шевроле“. Не было никаких чувств, эмоций — сплошное отупение и усталость. Господи! Да кончится ли когда-нибудь эта свистопляска?! Сгорела бы синим пламенем эта проклятая кассета!
Кассета… Кассета — это, конечно, очень плохо, но ведь есть еще три почти свежих трупа в лесу — с закопанными неподалеку шлихами и образцами породы, здорово похожей на кимберлит. Вот, блин… Я же теперь — мокрушник проклятый. По мне же тюрьма плачет, и прокурор рыдает! Эх, жаль, светло, луны не видно — завыл бы волком…
Хотя, думаю, что с трупами этими нас связать трудновато будет. Даже если их когда-нибудь и найдут, что само по себе маловероятно — уж больно место глухое — „привязать“ их можно только по пулям. К конкретным „стволам“, которые заныканы надежно. Да и прибрались мы за собой неплохо, даже гильзы стреляные, по возможности, собрали. И свои, и тех ублюдков.
Думаю, придется Коле распрощаться с парой красивых игрушек — моим „акаэмэсом“ и его „Суоми“. Боб из своего ППШ не успел ни разу стрельнуть, так что… Кончится заваруха — „стволы“ сбросим, утопим где-нибудь.
Наверное, Коля сильно горевать будет — жалко ему станет автоматы выбрасывать. А еще ведь мотоцикл у него где-то в лесу спрятан. Тоже — вещь, жалко. А людей — не жалко? Троих, ведь, угрохали…
Я прислушался к своему внутреннему голосу — жалко или не жалко? Молчит, проклятый! Значит — не жалко. Странно, что до сих пор я не ощутил никаких угрызений или уколов совести. Или что там она, совесть, еще делает? Кусает?
Ерничаю препаскудно… Зачем это? Точно, совести нет. Наверное, я потерял ее. Плохо, видно, мне в детстве внушали нравственные заповеди.
Вероятно, так и происходит — переступаешь черту и теряешь совесть. Борьке-то хорошо — он никого не убивал, его самого пытались убить. Ухо ему ранили и каблук отстрелили.
Они — узкопленочные бойцы эти — мне теперь по ночам, наверное, сниться будут. Я буду кричать, плакать во сне, покрываться холодным и обязательно липким потом…
А вот фиг вам, сволочи: спал, сплю и буду спать! И пошли бы они все на… Этих грохнули, и еще — если прижмет — рука не дрогнет. Собакам — собачья смерть.
Нет сил держать глаза открытыми. Веки жжет, как будто песку сыпанули…
Очнулся от Гениного крика: „Куда?!“ — и резко нажал на тормоз. Вовремя. Чуть в зад красивому „шеви“ не въехал. Значит, приснул немного с открытыми глазами. Бр-р…
— Боб, тебя совесть не мучает?
— Спит он, Витя, — ответил с заднего сиденья Николай Иванович. — Разбудить?
И Боб сломался. Устал. Но раз спит — значит, с нервами порядок. Нервы у товарища Белыха хорошие, и совесть не угрызает. Ладно, пусть поспит…
Через силу сказал Коле: „Не надо, не буди, пусть покемарит, потом меня за баранкой сменит. Я, Коля, тоже слегка устал — хоть спички в глаза вставляй“.