Александр Яковлев

Охота на зайца

Пролог

Он был самым настоящим полковником, танкистом. Очень круто!

Не знаю уж, как ему удалось пройти через горнило отдела кадров, чтобы наняться сезонным рабочим — аж третьего разряда! — но прошел, нанялся.

Полковника звали Геннадием Алексеевичем, Геной. Он сам так представился, мол — не на службе, все равны. Ну, Гена так Гена, нам, татарам, все равно, что водка, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Вообще-то, сезонными рабочими в полевые отряды чаще всего бичи нанимаются. Деньги у нас, правда, небольшие. Прямо скажем, не длинный рубль. Зато есть масса других плюсов: свежий воздух, с алкоголем — очень умеренно, хоть и парусиновый, но постоянный кров над головой на весь сезон, спецодежда, регулярное питание. Опять же, участковый не достает. Для беспризорного подвально-чердачного народа работа в геологическом отряде — санаторий.

Эпизодически и приличная публика попадается. Эти „за туманом и за запахом“ едут, за экзотикой. Месяцами не бреются, бороды отращивают, песни под гитару вечерами поют. Я к ним, к интеллектуалам, в общем-то, неплохо отношусь — верным путем идут товарищи. Лучше уж к нам работягами, чем туристами.

Вот туристов я недолюбливаю. Лезут идиоты за приключениями, пачкают, понимаешь, в лесу, пожары устраивают… В общем, турье оно и есть турье, бездельники.

Среди интеллигентов встречаются самые разные особи. Помнится, в один из сезонов в Архангельской области у меня работал даже кандидат медицинских наук, хирург. Тоже, как и полковник, рабочим третьего разряда. В самом начале он постоянно для мытья посуды воду на костре кипятил и руки непрерывно мыл. Моет, намывает, ополаскивает. Такой чистоплотный… Везде у него развешены были марлечки, салфеточки, а в рюкзаке… — запас медицинского спирта для дезинфекции! Хорошую канистрочку с собой привез, пятилитровую. Умно, ничего не скажешь.

После трехкубовой мелкообъемной пробы, когда три куба песчано-гравийного материала — что-то около шести тонн — пришлось нам десятилитровыми лотками в речке отшлиховать, наш хирург слегка охладел к чистоте рук. И вообще жаловался, что во сне непрерывно воду видит: „Закрою глаза, а она, сволочь, журчит, журчит…“

Ближе к концу сезона стал я замечать, что наш доктор, иной раз, окровавленный нож об одежду вытирает. Утку или какую-нибудь другую съедобную тварь разделает и ножик о штаны — чик-чик. Как настоящий якут-тундровик. Этим он немного смутил меня — хирург все же…

Лейтенанты бывали, сверхсрочники, отчасти спившиеся, попадались. Разные люди в поле встречались, но полковников-танкистов за всю свою сознательную жизнь в геологии что-то не припомню. И не танкистов тоже. Пожалуй, даже и подполковников с майорами у меня не случалось.

Да, таким работягой можно было гордиться. Очень престижно! Это же надо — у Вити в отряде настоящий полковник пашет! Пожалуй, даже покруче, чем два кучерявых негра-кубинца на буровой в Заполярье у одного моего приятеля.

Иногда, когда очередь подходила, он как простой смертный по кухне дежурил. Восторг! Прямо скупая мужская на глаз наворачивалась, и сердце мое сержантское сладко замирало от умиления. Надо было видеть, как полковник Гена в фартуке и с черпаком кашки-супчики на костре звиздопарил, дровишки колол, да еще и посуду мыл. Мыл, мыл… А кто же за него мыть будет?

Эх, где же вы, мои друзья-однополчане?! Посмотрели бы на полковника с черпаком, порадовались бы тихой дембельской радостью вместе со мной. Впрочем, готовил он неплохо.

Отпуск у него был огромный, полгода, из коих три месяца он решил посвятить работе в нашем отряде в должности сезонного рабочего. Ну а кем еще? На мой взгляд, работяга — самая распрекрасная должность для полковника.

И нестарый еще, можно сказать — в расцвете. Среднего роста, около ста восьмидесяти, крепенький такой, жилистый. Из породы нержавеющих. И на подначки необидчивый, что в поле далеко не последнее дело. Нормальным работягой оказался, хоть и полковник.

Не один Гена к нам приехал, а с другом. Друг его, Юрий Борисович Зальцман, тоже на период отпуска рабочим в отряд оформился, но по всему ощущалось — не военный он, а очень даже штатский. Так и вышло — журналистом обозвался. Есть такая масть среди грамотных людей.

Юра, мужик лет сорока, ростом под два метра, лысый, как колено девушки, и безумно веселый. А с лица — страшненький такой… Один шнобель, свороченный градусов на десять на сторону, чего стоил. Но, повторяю, веселый. Постоянно. Этакий плешивый оптимист и кладезь анекдотов. Его круглосуточная веселость и непрерывный стеб, перемежающийся еврейскими хохмочками, поначалу были несколько утомительны, но со временем все как-то привыкли. Да и юморил он не зло и не плоско.

Характерной особенностью Юры Зальцмана, кроме свороченного на сторону хищного шнобеля и постоянных приколов, была рельефная мускулатура. Для своих лет и профессии — накачан он был очень неслабо. Рожа страшная, а мышцы — загляденье, прямо как у Шварценеггера.

Работяги в отряде, в основном, как я уже упоминал, не из колледжей и не от пишущих машинок — почти у каждого пара-тройка судимостей в активе. Бичи, одним словом. И вот как-то раз лысый Юра шутливую возню с моими рецидивистами на лужайке устроил. Один против семерых. Расшалились мужички, разыгрались.

Не успел я решительно пресечь веселье — в поле любая травма считается производственной и влечет автоматическое лишение премии всех работников, — как все было окончено. Он, Юра, за несколько секунд уложил их всех в ряд. Уложил плотно и ровненько, но никого не травмировал: ни одного вывиха или перелома. И даже лысина у него не вспотела. После этого случая в глазах бичей его авторитет вырос неимоверно.

В отряде и к Гене, и к Юре бичи-работяги с почтением относились. Уважали. Они, вообще-то, любого, кто грамотно харю начистить может, уважают. Такой народ. Но мне почему-то кажется, что если бы на месте Юры был его приятель, полковник Гена, отряд вполне мог остаться без премии. Невооруженным глазом просматривалось, что школы у них очень разные. У Юры — спортивная, а у Гены… Да и вообще, Гена хоть и помельче Юры был, но выглядел как-то покруче, пожестче, что ли…

В общем, полковник Гена и журналист Юра были закадычными друзьями, которые решили провести свои сверхдолгие отпуска на природе, занимаясь хорошим и полезным мужским трудом. Официальная, так сказать, версия. Я маршрутил и с одним, и с другим, и с обоими вместе. Интересные ребята, невредные, и мы, как водилось в те времена, говорили много и подолгу. Особенно в тоскливые и тягучие дождливые дни, да под бутылечек — и „за жизнь“, и „за политику“, и, в общем-то, достаточно откровенно. В то время уже никто ничего не боялся. Гласность расцвела, и социализм „с лицом“ вплотную к капитализму пробивался. Да, ничего уже не боялись и плохого ничего не ждали. Мнилось всем тогда, что хуже, чем есть, быть не может…

Так сложилось, что все три месяца мы бок о бок жили в одной палатке. Закорешили, телефонами обменялись, но в конце концов осень наступила. Снег пошел, ветры северные задули, сезон окончился. Я подписал им командировки, и ближайшим вертолетом они улетели на базу партии за расчетом. Неплохие ребята, но, как говорится, разошлись наши дорожки.

Поначалу в Питере перезванивались, пару раз встречались, старались не терять связь. Особенно с Юрой Зальцманом. Потом, как всегда бывает: все реже, и реже… Потом и совсем потерялись. Надолго. Почти на шесть лет.

Глава первая

Глупый пингвин робко прячет тело…

„Песня о буревестнике“, Максим Горький.

Миром правит не Господь Бог, не законы физики — миром правит случай.

Ежедневно в Санкт-Петербурге под колесами автомобилей оказывается около десятка человек. Большинство из них отделываются травмами различной степени тяжести, потом долго лечатся. Погибают лишь некоторые, самые невезучие. И вот в число этих невезучих случайно попал иностранец Майкл Фридман.

Бывший советский гражданин Михаил Борисович Фридман за годы, прожитые в Канаде, настолько привык к тому, что переходить улицу следует только под зеленый свет, а красный сигнал для всех является запрещающим, что как только этот зеленый загорелся в глазке светофора, он, не раздумывая, шагнул на „зебру“ пешеходного перехода…

Водитель троллейбуса „десятки“, шедшего по Большому проспекту Васильевского острова на приличной скорости, к несчастью для Майкла Фридмана за рубежом не бывал и пешеходов уважал чисто теоретически. Ему даже показалось, что человек нарочно бросился под его машину.

От удара троллейбуса Фридман вылетел из своих итальянских ботинок, которые странным образом остались на месте. И от этого же удара его бумажник с российскими деньгами и канадским паспортом, который Фридман, как все иностранцы, держал в заднем кармане брюк, юзнул из кармана и попал в нишу ливневой канализации, где его никто не нашел.

Фридман погиб практически мгновенно — большое колесо двенадцатитонной электрической повозки проехало по его голове. Страшно закричала какая-то женщина, завизжали тормоза, но Фридман ничего этого уже не услышал. Собралась толпа, вскоре подъехала машина ГАИ, за ней „скорая помощь“…