Александр Яковлев

Охота на зайца

— Витек, ты же меня знаешь, я ведь не отстану. Пойми меня правильно — я ведь так и не усек, что там с тобой приключилось. А мне же интересно. Ведь я же из тебя не интимные подробности вытаскиваю, проказник ты этакий! Ну, любопытный я, пытливый, и все равно в конце концов тебя расколю, — Боб закурил первую утреннюю „беломорину“, затянулся…

— Ты вот обмолвился, ты сказал — они. Верно? А ты, это всего лишь ты. Хоть и ружье у тебя дома есть, и танк этот, — он похлопал своей большой ладонью по капоту „уазика“, — но это несерьезно. Нельзя одному, нехорошо, иначе получается, что всегда они почему-то вместе против каждого из нас. Ну, а вдвоем — это уже мы. Чувствуешь разницу? Давай, излагай с самого начала. Потом вместе кумекать будем.

— Ты прав, Боб… Ты, как всегда, прав, но я сам еще толком ничего не знаю. Не знаю… Понял?!

— Не ори на меня. Я тебе пока еще не жена. Кстати, анекдот: „Плох тот солдат, который не мечтает спать с генералом…“. Смешно?

— Очень… Это из новой серии. В наше время такие анекдоты назывались пошлыми, похабными и противными. О времена, о нравы… Хамье-с, драгуны, лошадей имеют-с. А по поводу моей заморочки — я, Борька, думаю, что это, скорей всего, политика.

Я своим большим складнем разрезал на верстаке оставшиеся от ужина два помидора — на четыре равные дольки каждый, посолил. Неторопливо нашинковал остатки сыра и колбасы, батон, вскрыл банку сгущенки…

— Нечистое дело, Боба.

— Витек, ты совсем сбрендил, или как? Ты полез в большую политику?! Каким боком тебя туда занесло?

Я только хмыкнул.

— Да тебя же там день и ночь непрерывно все баллотировать будут, — не унимался Борька. — Тебе это надо? Или президентом хочешь стать, а может, в Думе думу думать? А в это время твой лучший и старейший друг будет все время копаться в дерьме, железяки чинить и баранку на какого-нибудь босса крутить? Не-ет, старик, так дело не пойдет, — он сгреб на кусок булки по куску колбасы и сыра, сверху положил дольки помидора и попытался все это сооружение запихнуть в пасть. С одного раза не получилось, пришлось откусывать с краю. — Меньше, чем министерство иностранных дел, меня не устроит, — с набитым ртом продолжил он свой треп. — А лучше, конечно, премьером. Акций „газпромовских“ прикуплю, на гармошке играть выучусь… И вообще, премьерам подарки классные делают. У нашего — часики видел? Фирменные швейцарские, ручной сборки и с брюликами. Тридцать „тонн“ баксов стоят, между прочим, если хоккеист Паша Буре в интервью не соврал. Гадом буду — сам читал! И не стесняется, носит.

— Тебе не подарят, не волнуйся, — успокоил я его. — Максимум — будильник на день рождения. А премьер из тебя, действительно, неплохой мог бы получиться. Рост, вес… все кондиции в норме.

— Ну я же об этом и толкую, — согласился Боб. — Плохо только, что языков я иностранных не знаю, говорить, как они, не умею. Ну ничего, подучусь, я бедовый. Зря, что ли, на филфаке учился? Давай, излагай с самого начала без всякой хренотени. Я — весь внимание.

Я разлил в кружки чай, подсластил… Короче — подумал немножко и решил, что, в принципе, Борька прав. Эти падлы нас всегда давили и давить будут, пока мы порознь. Мы для них — быдло, кролики, лохи, навоз, пушечное мясо… Бери нас поодиночке голыми руками. А вот двое — уже как бы сила. Пожалуй, двое — это гораздо лучше, чем один. Хотя… Хотя, одного меня ловить будут, если будут, или нас двоих — большой разницы нет. Против организации мы немного стоим, да и правил игры не знаем. Ведь это же — их игра.

В общем, то ли от того, что я не выспался в машине как следует, то ли от слабости душевной, решил я все же поделиться с Борькой своей кручиной.

— Ну, слушай, фраер ушастый, сам напросился…

И я все рассказал Борьке о неприятной кассете, ночном налете на библиотеку и на мой видеопрокат, о своих подозрениях и страхах. И о трех копиях тоже рассказал.

Борька молча курил „беломор“, потягивая крепкий чай из зеленой эмалированной кружки.

— Правильно, что копии снял, все равно, если поймают — не поверят… Пытать будут. Утюгом. Или — паяльник в задницу. Нормальный ход. Сейчас все так делают, — с присущим ему тактом успокоил меня Боб.

— Я не делаю… — ухмыльнулся я и попытался представить себя на месте этих „отморозков“. Бр-р… Мрак.

— Не делаешь, пока необходимости нет. Прижмет — сразу озвереешь, — неумолимо гнул меня к земле Борька. — А где кассеты?

— Две спрятал, — я решил пока не уточнять, где, — а третья — вот, — из сумки я достал кассету, завернутую в полиэтиленовый пакет. — Эту не успел спрятать — сюда поехал. Можно где-нибудь здесь заныкать, в гараже.

— Это хорошо. Думаю, ее далеко от себя отпускать не надо — мало ли что. Или здесь — в гараже, а еще лучше — в машине ей местечко найдем. Потом дашь посмотреть? Может, кого-нибудь из толстомордых узнаю, или способ новый освою.

— Способ… Старый ты пердун. Надо тебе? Может, и узнаешь, может, и освоишь — смотри, сколько влезет, теперь без разницы. Не забудь только, что большое знание и скорбь немалую дает. Об этом вроде бы даже в Библии упомянуто. Ну а как вообще, по жизни, есть идеи, соображения? Или думаешь, что я шизую?

— Поживем — увидим, — Борька отвел взгляд. — Давай для начала съездим к тебе домой. Здесь хорошо, но дома есть душ и бритва, и зубная щетка. Цивилизация. Горячего похлебаем, помоемся, покумекаем. Заодно и кассетку твою порнушную посмотрим. Годится?

Дождь усилился, похолодало градусов до пятнадцати, и совсем непохоже было, что вчера к вечеру в Питере было двадцать семь в тени. Разложили в гараже по местам ключи-болты-гайки, привинтили к заднему борту „козелка“ еще одну красивую запаску, отмыли бензином руки и ровно в одиннадцать выехали с территории КАСа.

— Куда рулишь? — спросил Борис, когда я с Пулковского шоссе свернул направо, на Дунайский.

— Заедем к Рите, приемщице моей, покалякаем о жизни. Надо ее тактично предупредить, чтобы ни в прокат, ни ко мне домой не совалась, пока все не уляжется. Я ей по телефону позавчера звонил, но лучше тет-а-тет все объяснить. О кассете, конечно, ничего говорить не буду, скажу только о том, что прокат обокрали. А ты и вообще рта не раскрывай, а еще лучше — в машине посиди. От нее по телефону предупрежу Лену, вторую приемщицу. Она сегодня с двух часов должна работать — пускай отдохнет. И Лидусе надо брякнуть, успокоить. За час-полтора управимся.

* * *

Когда мы с Борькой подрулили к моему дому, я понял, что немного опоздал. Не во всем, а вот в этом конкретном случае — квартиры у меня больше не было.

Место, где она располагалась, осталось, и дом на месте стоял. И этаж мой третий сохранился, и четвертый, и пятый. Но вот моей квартиры, жилья моего, где я прожил почти тридцать лет, женился, детей растил — не было. Сгорела моя квартирка. Выгорела, как говорится, дотла.

Я в первый момент не поверил, шарил глазами по окнам дома… Но в самой глубине, на самом донышке уже понял — …дец!

А ведь чего-то такого я и опасался. Чисто теоретически. Однако — вот. Свершилось. Ну гады же, гады…

Брезентовые пожарные у красных машин, закончив героическую борьбу с огнем, сворачивали свои кишки-шланги, убирали лестницу. В мертво-черных, закопченных глазницах окон моей некогда уютной хаты то и дело мелькали их белые каски. Они прямо в окно выбрасывали какие-то обугленные лохмотья, останки предметов, прежде принадлежавших мне, моей жене, детям.

Поодаль собралась молчаливая толпа любопытных. Визжала с причитаниями соседка снизу, ее квартире тоже досталось — начисто залили. Возмущенно галдели верхние соседи. Зеваки уже начали расходиться.

Мы с Борькой проехали мимо дома и остановились неподалеку.

На меня словно нашло что-то, некий ступор. Я не сошел с ума и не умер от горя или от разрыва сердца. Я как-то заледенел… Только мышцы лица вдруг на мгновенье свело.

Впрочем, чуть позже некоторое подобие вспышки ярости возникло, застило глазыньки, но — безотносительно. Не было врагов-то осязаемых, видимых. Все равно, что на погоду обижаться. Бесполезняк.

Попсиховал я немного, постучал кулачонками по торпеде — она у меня, слава Богу, железная, не сломалась — и унялся. Не с Борькой же воевать!

А он поначалу, как и я, вроде и не понял ничего, не въехал. Что-то говорил по инерции, каламбурил. Потом повнимательнее вгляделся в мой фэйс, перевел взгляд на окна выгоревшей квартирки и наконец заткнулся. Дошло.

Я вскоре успокоился и словно какое-то душевное облегчение испытал. Все встало на свои места, все наконец прояснилось окончательно. Появился, так сказать, последний аргумент.

И еще тихо порадовался тому, какой я умненький-благоразумненький — семью свою вовремя спрятал и сам в гараже отсиделся. Случайно, конечно.

Вид моих выгоревших хором, по крайней мере внешне, на Борьку произвел более сильное впечатление, чем на меня — он молча разинул рот и долго не закрывал его. Как птенец-кукушонок в ожидании мухи. Потом захлопнул пасть и стал своими большими лапами тереть лицо. Ну три, три…