Павел Шаронов

Закон бумеранга

Гарин откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Когда он думает, ему лучше не мешать.

Я рассеянно оглядел комнату и остановился взглядом на своей картине „Последнее утро Земли“. Моя лучшая картина. Если бы она стала широко известна, произошел бы поворот в живописи. Смогу ли я ее продать?

Мои размышления были неожиданно прерваны голосом Гарина.

— В этом деле есть еще один странный эпизод, — сказал он. — Помнишь, Черногоров сказал, что когда он увидел труп, то почувствовал дурноту и поэтому выпил воды? После этого ему стало еще хуже.

— Это сказал не Черногоров, а его секретарь, — уточнил я.

— Неважно. Это, конечно, мои догадки, и я ничем не могу их подтвердить, но давай рассуждать логически. Черногоров пил воду не из-под крана, а, скорее всего, взял стакан и налил из графина. Конечно, не из того, где коктейль, а из простого, с водой. Где он взял стакан? Возможно, на кухне, но, скорее всего, ближайший, который стоял на столе. Он выглядел чистым, но, возможно, именно из него мать Татьяны выпила яд, разбавленный водой. Немного яда могло остаться на дне стакана. Этого количества было недостаточно для смертельного исхода, но вполне достаточно, чтобы уложить человека на два-три дня в постель. Очень похоже, что Черногоров заболел не от шока, а был отравлен, хоть и случайно.

Я был настолько ошеломлен этим открытием, что мне даже в голову не пришло поинтересоваться у Гарина, кто же, все-таки, настоящий убийца. Но он сам решил ответить на вопрос, которого так и не дождался.

— Виктория у кого яд купила? — спросил он со свойственной ему манерой задавать вопросы, ответы на которые он знал лучше, чем его собеседник.

— У матери Татьяны, — ответил я.

Гарин достал из кармана какую-то бумагу и протянул ее мне.

— Читай.

— Что это?

— Это справка о том, что гражданка Полякова М. Н., иными словами мать Татьяны, была больна раком и если бы не умерла от отравления, то больше четырех месяцев все равно бы не прожила. От операции она отказалась, тем более, что та все равно почти не давала шансов. Так что какие ты делаешь из этого выводы?

— Мне сейчас не до выводов. Голова кругом идет.

— Убийства не было. Она сама себя отравила.

Гарин так торжественно произнес эту фразу, что я вдруг понял, что это именно та истина, которую мы искали. Все могло произойти только так и никак иначе. Все сразу встало на свои места и никакое другое объяснение было уже невозможно.

Вдруг мне пришла в голову неожиданная мысль.

— Но постой, — воскликнул я, — Самоубийцы обычно пишут прощальные письма. Прежде, чем принять яд, мать Татьяны должна была объяснить свой поступок и сделать так, чтобы в ее смерти никого не обвинили, тем более, ее родную дочь!

Гарин утвердительно кивнул головой.

— Письмо наверняка было, — сказал он. — Я об этом уже думал.

— Может, его еще не нашли?

— Нет, обыск был основательный. Никакого письма не обнаружили.

— Тогда я ничего не понимаю.

— А ты подумай, кого позвали отпереть квартиру, когда эта самая гражданка Полякова не пришла на работу и возникли подозрения, что с ней могло что-то случиться, — тихим вкрадчивым голосом сказал Гарин.

— Да, вспоминаю, Татьяна была, кажется, за границей и отпереть квартиру позвали Черногорова. Он и обнаружил труп.

— Вот именно. А милиция приехала чуть позже. У Черногорова вполне хватало времени, чтобы увидеть письмо и убрать его в карман. Может, он даже успел его прочитать.

— Но зачем ему прятать письмо?

— А на всякий случай. Чтобы подставить жену. Конечно, Черногоров ничего не знал о том, что есть баночка из под яда, на которой отпечатки пальцев его жены, но он знал, что она недавно поссорилась с матерью и в случае насильственной смерти последней является главной подозреваемой. Может быть, Черногоров не такой уж простак, каким иногда хочет казаться? Может, он кое-что знал о любовниках своей жены и уже давно подумывал от нее избавиться. Возникла удобная ситуация и грех было ею не воспользоваться.

— Но можно же развестись!

— При разводе он мог потерять большие деньги. Кроме того, он тоже мог желать мести. Не всякому приятно, когда ему изменяют, да еще обворовывают.

— Но о воровстве он не знал.

— Это он так говорит. Что он знал на самом деле, а о чем подозревал, мы можем только предполагать.

— А если бы в убийстве обвинили не Татьяну, а кого-нибудь еще?

— Ничего страшного. Письмо предъявить никогда не поздно. Оно могло найтись якобы случайно.

Я неодобрительно покачал головой и издал неопределенный звук, средний между вздохом и фразой: „Угу-гу-гугу“, — которым я выразил свою скорбь по поводу развращающего влияния цивилизации.

…Жизнь без интриг и вражды гораздо приятнее и легче. Все современные стрессы и нервные срывы происходят из-за того, что человеку постоянно приходится скрывать свои мысли и изображать те чувства, которые он не испытывает. Думать одно, говорить другое и постоянно делать не то, что хочешь, а то, что надо, или, может быть, даже не надо, а просто приходится претворять в жизнь очередной каприз начальства.

Эти мысли я не стал сообщать Гарину. Он бы их все равно не понял бы. Созерцание и философствование — это не его стихия.

Эпилог

На следующий день произошли два события, которые я не могу не упомянуть. Утром неожиданно нагрянул Гарин, сообщил, что, наконец, купил офис для своего агентства, вернее, еще не купил, а только осмотрел помещение; из его сумбурной речи я понял только то, что он хочет вытянуть меня из дома и показать свое приобретение.

Я резко воспротивился и остался дома. Гарин много шумел, возмущался моей ленью и наконец ушел, чтобы лечь на диване в своей новой конторе.

После этого я выпустил Ладу из шкафа. Она предпочитала не обострять отношений с Гариным, поэтому избегала неожиданных встреч с ним у меня дома.

Не знаю, сколько времени ей пришлось бы просидеть в шкафу, если бы Гарину все-таки удалось бы уговорить меня пойти с ним. Об этом лучше не думать.

— Фу, — сказала Лада, когда я выпустил ее из шкафа, — твой шкаф совсем не приспособлен для приема гостей. Тесно, пахнет нафталином.

— Хорошо, в будущем я проведу туда электричество и оставлю колоду карт. Пить что-нибудь будешь?

— Я не отказалась бы от рюмочки лимонада.

— После празднества, которое вчера устроил твой дядя, у меня осталось десятка два бутылок „Миринды“. Будешь?

— Еще бы.

Потягивая холодный лимонад, Лада сообщила:

— Я сегодня уезжаю.

— Куда?

— К предкам.

— Это на кладбище, что ли?

— Какое кладбище! Так зовут родителей.

— Да? Я и не знал. Ты к ним надолго?

— Они надеются, что навсегда. Ничего, когда я сообщу им о нашей помолвке, они позволят тебе у нас погостить, а может, и отпустят меня на каникулы сюда, не знаю. А сейчас я обязательно должна вернуться. Учеба. Жаль. Здесь я провела лучшие дни своей жизни. А еще придется объяснять родителям, откуда у меня синяки и ссадины, которые я получила, когда выбиралась из кустов.

— Ну, они не очень заметны.

— Родители увидят. Они всегда видят то, что не следует.

— А как разбитое сердце, выздоровело?

Лада весело засмеялась.

— Вечно дядя придумает, — сказала она. — В то время, как каждый локальный индивидуум стремится к апофеозу, мы не можем игнорировать тенденцию увеличения пропорциональности…

— Это ты на каком языке говоришь? — перебил я ее.

— Это я так, прикалываюсь. Вообще мне жаль, что я уезжаю, но ты ведь меня за пару месяцев не забудешь?

— Я тебя никогда не забуду.

— А мама говорила, что у мужчин короткая память.

— Это не обо мне.

Лада налила себе еще один бокал лимонада.

— Какая жалость, что дядино расследование закончилось вот так, без разоблачения преступника. Это даже не интересно, — вдруг сказала она.

— Я думаю, все не так просто и это дело еще не закончено.

— Что ты имеешь в виду?

— Татьяна рано или поздно выйдет из тюрьмы. Скорее, даже раньше, чем мы предполагаем. Ведь у нее остались еще немалые суммы денег, а с ними можно открыть любые двери. Что она сделает, когда выйдет?

— Ты думаешь, будет мстить?

— Я в этом уверен. Не в ее характере прощать врагов.

— Да, закон бумеранга, — задумчиво сказала Лада. — Значит, дяде тоже может угрожать опасность?