Павел Шаронов

Закон бумеранга

— Меня зовут Александром и фамилия моя — Зелинский, — упрямо повторял Саша.

— Правильно. Ты взял фамилию жены. С женой вскоре разошелся, а вот фамилию оставил. В свидетельстве о браке ты записан, как Александр Агеев.

Наступило молчание, нарушаемое только хриплым дыханием Саши.

— Все это ерунда, — наконец сказал он, — взять фамилию жены — еще не преступление.

— А я и не собираюсь тебя в этом обвинять, — возразил Гарин, — а вот если свидетели тебя опознают как Курта и тобой вплотную займется милиция, тогда ты…

— Тогда и буду отвечать на вопросы, — резко ответил Саша.

— Он прав, — неожиданно громко сказал Черногоров. — Улики у нас против него только косвенные. Молодец, парень! У меня нет ни малейшего желания сажать его в тюрьму.

От этих слов Елена подскочила на стуле, как будто в нее сзади кто-то воткнул иголку.

— Это он-то молодец! — завопила она. — Вы еще орден ему дайте за убийство моей матери.

Черногоров громко стукнул ладонью по столу.

— Молчать! Понадобится, и орден дам. Твою мать я и сам с удовольствием придушил бы, так что я его понимаю.

Но успокоить Елену этими словами не удалось. Она принялась тормошить своего мужа, вопя: „Что ты молчишь? Тут унижают твою жену и глумятся над памятью ее матери, ну скажи хоть что-нибудь, будь мужчиной!“

Это вывело Сомова из блаженного погружения во внутренний мир и он сказал успокоительным тоном:

— Что ты так волнуешься? Нервные клетки не восстанавливаются.

Это окончательно привело в ярость его жену и она долго кричала о том, что здесь составили заговор против ее семьи и хотят ее сестру оставить в тюрьме до конца дней.

Черногоров слушал все эти вопли, опустив голову и поигрывая брелком на столе, и когда Елена сделала паузу, чтобы немного отдышаться, он заговорил таким уверенным тоном, что на этот раз перебить его Елена не решилась.

— Если мою жену признают невиновной и выпустят из тюрьмы, — сказал он, — я сам подам на нее в суд и посажу за кражу или по какой-нибудь другой статье. И срок ей дадут не меньший, а может быть, даже больший, чем сейчас, уж я постараюсь. Так что выбирай, или ты становишься единственной наследницей квартиры своей матери, а твой бездельник-муж, так и быть, получит у меня хорошо оплачиваемую работу, или ты борешься за сестру, с которой всю жизнь враждовала, и становишься моим врагом со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Елена ничего не ответила, но впервые за весь вечер задумалась.

— Молчание я понимаю как согласие, — сказал Черногоров, — ладно, этот вопрос решили. Теперь займемся тобой, Саша.

Саша кивнул головой и удивленно посмотрел на Черногорова.

— В сущности, ты всегда был мне очень симпатичен, — продолжал Черногоров таким благожелательным тоном, каким в фильмах говорят высшие офицеры рейха с нашими разведчиками. — Да, я всегда питал к тебе искреннюю симпатию. Но… но после того, что стало известно сегодня, я думаю, дальше работать вместе мы не сможем.

— Я тоже так думаю, — настороженно ответил Саша. — Только вы не правы, если думаете, что…

— Что я думаю, это мое дело. Свои мысли ты выскажешь после. Я не стану сейчас обсуждать поведение моей жены и свое ко всему этому отношение.

Черногоров откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди. Было заметно, что он очень волнуется, хоть и хочет скрыть это. Он хмуро посмотрел на каждого из нас и снова заговорил:

— Тема измен и афер моей жены закрыта. Я не хочу больше об этом слышать.

Эти слова звучали как приказ и никто из присутствующих не решился его нарушить.

— Если кто-то думает, что я был наивным простачком и рогоносцем, то он сильно ошибается, — продолжал Черногоров, — всего я, конечно, не знал, но о многом подозревал и собирался уже принять меры, когда произошло все это… в общем, у меня нет к тебе, Саша, никаких претензий и я предлагаю тебе стать представителем нашей фирмы на Кипре.

Не только у Саши, но и у всех присутствующих от удивления чуть не раскрылись рты.

— После всего, что вы здесь услышали, вы предлагаете мне повышение? — переспросил Саша.

— Вот именно. Лично против тебя я ничего не имею и твоя история мне в общих чертах знакома. Я думаю, чтобы вся эта история не всплыла, и, не дай бог, о ней не проведали бы журналисты, тебя надо отправить отсюда куда-нибудь подальше. Кипр — самое подходящее для этого место. Но взамен я прошу тебя быть со мной откровенным. Расскажи мне все. Кстати, я надеюсь, что все, кто находится в этой комнате, понимают, что в их интересах хранить молчание об этом деле.

Гарин энергично кивнул и сказал: „Разумеется“.

Я не ответил ничего, но моего ответа, кажется, никто и не ждал.

Саша раздумывал.

— Хорошо, — наконец сказал он, — я расскажу все, но для начала я должен кое-что сделать.

Он вышел из комнаты, отсутствовал пару минут и, когда я уже решил, что он сбежал и мы его больше никогда не увидим, он вернулся.

В руке у него была видеокассета.

— Возможно, вы это забыли, шеф, — сказал он, — но ваш вабинет находится под постоянным видеонаблюдением. Я бы не хотел ничего говорить под запись.

— А, в самом деле, — пробормотал Черногоров, — но теперь…

— Да, я отключил аппаратуру и взял кассету с записью последнего разговора с собой.

Сейчас, когда я впервые обратил на Сашу пристальное внимание, я вдруг понял, что никогда по-настоящему не знал этого человека. Нет, он почти не изменился и был все таким же вежливым и спокойным, как раньше, но это был не тот человек, к которому я еще недавно питал искреннюю симпатию. Нельзя сказать, что он сбросил маску, потому что он никогда ее не носил. Просто я знал его с одной стороны, а сейчас увидел ту сторону, которую он предпочитал не афишировать.

— Одну минуту, — неожиданно сказал Гарин, вставая со своего кресла, — Саше только что было обещано, что вы не будете предъявлять ему никаких обвинений в том деле, которое я расследовал. С этим можно в некоторой степени согласиться, пока это касается вашей семьи. Вы вольны прощать человека, который упрятал в тюрьму вашу жену и отравил вашу тещу. Но есть еще одна жертва — человек, который изображал его брата. Мне так и не удалось его найти и у меня есть все основания полагать, что его нет в живых.

Поскольку это обращение было адресовано Черногорову, то он и ответил раздраженным тоном:

— Мы никого не прощаем и никого не осуждаем, а только подозреваем. Мы не гарантировали безопасность, а только дали слово, что не будем нашими подозрениями делиться с милицией. Вот и все. Никаких улик против Саши у нас нет, возможно, их не найдет и милиция. Мы его попросили быть с нами откровенным и пообещали, что за пределы этой комнаты его рассказ не выйдет. Больше мы не обещали ничего. Но господин Гарин все-таки прав. Если было совершено второе убийство, расследование которого еще ведется, то мы можем поставить себя в сложное положение, покрывая преступника. Так что с этим человеком, Саша? Он жив?

Некоторое время Саша молчал, потом нехотя ответил:

— Умер. Но я его не убивал.

— Тогда от чего он умер?

— Спился.

— Что-то уж слишком вовремя он спился, — заметил Гарин, — Может, к водке было что-то добавлено?

— Нет, это была чистая водка.

— Откуда ты это знаешь? Ты помог ему спиться?

— Да.

Это было сказано таким неожиданно уверенным тоном, что я даже вздрогнул.

— Что ж, раз решил признаваться в более серьезном деле, хотя это и не то признание, которого ожидаете вы, так уж и быть, признаюсь и в этой ерунде, — сказал Саша. — Этот придурок вздумал меня шантажировать. Когда-то он был актером, но его выгнали из театра за пьянство. С тех пор он нигде не работал и большей частью побирался и воровал по мелочам. Я нанял его, чтобы он изобразил моего брата и направил расследование в другую сторону. Я внимательно читал ваши отчеты и не вмешивался, пока вы охотились на другую дичь.

Тут Саша выразительно посмотрел на Сомова и тот скромно опустил глаза.