МеЛ

История, где нет места пиратам

А как трогательно он обмакивал успокоительным раствором разбитые припухлые губы женщины, протирал ее шею и плечи с содранной кожей… Даже Крафт смутился и попросил Мэри в этот момент выйти в ванную за полотенцем. При этом он поинтересовался у Теда, успеет ли тот отдохнуть, до утра оставалось каких-то три часа, впереди был обычный по загруженности день. Лоренс только и ответил: „Да, да, надо… идти“, — но сам не уходил. Он все смотрел на женщину, так и не пришедшую в сознание, пока ее обслуживали. А потом заботливо прикрыл ее простыней.

И бедра, и плечи женщины, одно из них было видно из-под простыни, тоже были круглы. Подбородок ее хоть и весь в ссадинах, был ровный и округлый. Он был будто классически выверен у этой красавицы, вскидывавшей его в лучшие свои дни надменно и высоко. Губы Глории, сейчас покусанные, с остатками розоватой помады, были пухлы и привлекательны даже под разбитым в кровь носом.

Крафта поразило поведение Теда, тот будто не замечал ни крови, ни грязи. Казалось, он готов был целовать каждый клочок белья этой женщины. „Что происходит?“ — думал про себя врач. „Какого черта?!“ — задавалась вопросом служанка.

— Тед, ты в порядке? — спросил Крафт Лоренса, когда тот, наконец, решил уйти спать.

— Да. Теперь мне легче. Спасибо, Генри.

Понятно, что, уезжая домой, Генри был весь в думах. Тед удивил его чрезвычайно. „А что с ней такое произошло?“

„Она упала. Э… в ванной“, — был ответ Лоренса.

Это было вчера.

Сейчас Глория была уже в сознании. В болезненном, но сознании. И она очень хотела знать, куда она попала. И еще — кто этот человек, так похожий на того, кто сбил ее, пока она меняла свечу зажигания в своей машине. Она была почти уверена, что это был один и тот же человек, только сначала он ехал на синем „понтиаке“, а потом вдруг оказался на черном джипе.

Глория, борясь со сном и мужественно превозмогая боль в затылке, все выспрашивала у девушки, так заботливо за ней ухаживающей.

И та оказалась неожиданно разговорчивой.

— Да, синий „понтиак“ есть в нашем гараже. …Кто, мистер Лоренс? …Он хозяин этого дома и гаража, разумеется. Да, он очень состоятельный человек. Да, это он вас сюда привез. Мистер Крафт? …Это доктор. Он всех лечит в нашем доме. Да, успешно. Хотя нет, кажется, у него были неизлечимые больные. Мистера Лоренса он называет „мой вечный пациент“. Нет, он вообще-то психиатр. Да, переквалифицировался. Кто, мистер Лоренс? …Да, он женат. А я сама ее всего разок видела. Издали. Она в путешествии. Да, уже который год все путешествует. Все путешествует. Я? …Я работаю здесь… ах, забыла! Нет, вспомнила! Вот как мистер Лоренс из путешествия вернулся… Это было… да, четыре с половиной года я уже здесь, в доме. А так я прямо со школы в секретарши к отцу мистера Лоренса попала. Мой папа, он был водителем у мистера и миссис Лоренс. Старших. Они… вместе с папой, ну, в общем, умерли. Три года назад. В катастрофе. А меня мистер Лоренс к себе в дом взял. Он говорит, что мы почти родня. Он шутит, конечно. Он вообще очень любит пошутить.

Разговор оборвался сам собой. Глория, уже совершенно засыпая, почти внятно произнесла: „Вы знаете, он и мне… тоже показался… родным. Что-то такое… очень, очень… знакомое“.

Мэри низко наклонилась над раненой женщиной. Внимательно посмотрела в прикрытые глаза ее. Прислушалась к пульсу, к странным последним словам больной и, хитро прищурив глазки, резко выпрямилась. И быстро покинула спальню.

Все, о чем ее спрашивали, все, что женщина произнесла в бреду, было в точности передано хозяину дома. Тед встретился служанке в коридоре.

Выслушав последнюю из юных любовниц своего отца, Лоренс кивнул и, будто не в себе, качаясь и нашептывая что-то, медленно пошел назад в спальню.

Мэри уже второй день удивлялась странностям хозяина.

— Мистер Лоренс! Так там же — эта. Может, вам в другом месте постелить? В гостевой? …Хотите? Прислать горничную?

— Нет. Я там. Я в кресле. Да, и скажите, чтоб туда принесли кофе. И Мэри, пожалуйста… покрепче. Без всяких там… ну, вы поняли.

Девушка кивнула и, еще раз взволнованно оглядев бледное лицо хозяина, скрылась из вида. Быстро скрылась, незаметно, ловко.

Лоренс, как только девушки рядом не стало, внятно и чуть жутковатым хрипом произнес: „Я знал. Я знал, что она сама меня найдет. …И как теперь? …Зря я поехал туда. Просто с полицией… С полицией все было бы просто. А теперь? …Я не выдержу“.

Он повторил отрицание трижды или даже больше раз, пока шел в спальню, где, чуть постанывая, то ли спала и бредила, то ли бредила и не спала женщина.

Сбитая машиной Джона некая Глория Саммер была женщиной из прошлого Теда. Прошлого, скрытого от всех под легендой о пиратах. Сказку-боль, аукнувшуюся вот так внезапно чистоплюю Теду Лоренсу.

* * *

Было утро, где-то около десяти часов, когда, чуть ударив в дверь кулачком, в спальню вошла Мэри. Она принесла завтрак.

Измученная полудремой, Глория не спала. Она хотела в туалет, но от попытки встать у нее закружилась голова, и она снова упала. Благо, на кровать. Не ударилась. Марлевая повязка на ее голове осталась безукоризненно белой. Лишь прикушенная губа слегка кровоточила. Лори лежала, прикрыв глаза ладонью. Она вспоминала странные ночные ощущения: ощущения нежности и трепетного возбуждения во всем ее израненном теле. Она пыталась понять, что это было: эротический сон или кто-то действительно нежил ее этой ночью.

Лоренс, как всегда без слышного храпа, спал в кресле. Вытянувшись во весь свой рост. Мэри была готова поклясться, что Тед улыбался во сне.

Да, он всю эту ночь „гладил“ свою гостью. То взглядом, то, приблизившись, когда та засыпала, он гладил ее одной рукой. Таясь, ласкал, касаясь теплой широкой ладонью ее груди, бедер. И все отдергивал руку, если Глория чуть шевельнется. Он то жадно оглядывал ее обнаженное тело, то очень заботливо укрывал ее атласной простыней и теплым пледом. Он называл ее Верой, эту женщину. Так и говорил: „Ты жива, моя Вера“.

* * *

Четыре года назад, в вонючем от плесени трюме корабля, среди шума воды, затекающей из раскрытых кингстонов, среди трупов, уже не пугающих его своими раскрытыми глазами, Тед не мог коснуться ее. Ее, которой коснуться мечтал все те три незабываемых недели путешествия по Карибскому морю.

Пока они были свободны в своем выборе, пока были сильны свободой, он только мечтал о ней. И вот она была рядом, более того, она нуждалась в его помощи, а он был бессилен и не мог ей помочь. Даже коснуться ее, исполнив мечту свою — не мог.

Он был связан по рукам и ногам, избит. Захлебываясь слезами и кровью, он едва разлеплял от спекшейся крови глаза. Хотел видеть. Видеть все. Спасал свою жизнь, а сам не сводил с нее воспаленных глаз. Боялся потерять в темноте. Боялся не услышать ее живого дыхания.

Он мечтал о ней. Даже тогда. В том трюме. Мечтал разметать свору псов, касавшихся ее тела. И не мог, ничем не мог ей помочь. Только плакал, что все слишком поздно.

Она возбуждала его угасающей жизнью. И он, глядя на нее, стал впитывать в себя покидавшие ее силы и с упрямой стойкостью, упорством последнего здесь живого существа, пытался спастись сам.

Он хотел успокоить ее тогда своим теплом. Дать понять ей, что она жива и не одна. Погладить ее хотел (как делал это сейчас). Она еще была жива, все хотелось ей выплюнуть душащий ее вонючий кляп, вдохнуть света, солнца, чистого воздуха. А он, связанный, все пытался изловчиться, чтоб помочь ей в этом. И в бессилии он проклинал этот судьбоносный дьявольский корабль.

Рот его был свободен и он все говорил со своей Верой, говорил о симпатии к ней. Он говорил ей о том, что она красива. Что она необычайно красива. Что она сильная, и что они спасутся. Он говорил ей, избитой за отказ дикарю, избитой до ослепления, какая она смелая девушка. И еще он говорил ей о том, что все лучшее в ее жизни впереди. Ее, измученную кучкой негодяев, он обнадеживал прекрасным, светлым будущим…

Хотя сам был уверен, что самое лучшее, что их ждет впереди, это просто смерть. Из двухсот человек, отдыхавших на судне, потерявшемся в Карибском море из-за отсутствия живых членов команды, осталось только двое. Вот они и пытались тогда победить в себе равнодушное ожидание смерти. Они попытались выжить …на куче трупов, среди которых был ее брат и его жена (которая „все путешествует…“). Он все надеялся, что он успеет, что она не умрет. Не обессилит от сломанных ребер, не задохнется, запутавшись в веревках. „Мы выберемся, Вера. Мы сможем, подожди“, — говорил он ей, пузыря кровавой слюной сквозь выбитые зубы и разрезая вместе с веревками на скрученных руках собственную кожу…