МеЛ

История, где нет места пиратам

— Где-то здесь…

Заметив секретаря, он сделал ему знак подойти.

Крафт смотрел, как помогали одеваться Теду, и вел с ним спасительные беседы.

— Нервы, все нервы, Тед.

Выражение лица Генри было кислым от наступившего наконец похмелья.

— Все от них. И вот еще что, надо бы тебе выбрать время, заехать в клинику. Думаю, стоит сделать УЗИ твоей поджелудочной. Где-то камешек у тебя… за душой. Думаю, он тебя сейчас и побеспокоил.

— Валяй, ищи.

Лоренс затянул галстук в тугой узел и расправил воротничок белоснежной сорочки.

Секретарь в это время завязывал шнурок на его правом ботинке, да чихнул. Громко, с брызгами.

Тед поморщился и отставил ноги.

— Идите! Идите, Дени! Мне и без вас тут бацилл хватает.

Секретарь извинился и быстро ретировался.

Лоренс, сидя, шнуровал ботинки. Крафт смотрел, как нахмурилось от боли лицо его „вечного пациента“.

— Тед, может лучше я?

Но Тед, видимо, думал о другом.

— Генри…

— Да?

— Генри, я действительно плохо себя чувствую.

— Ты не одинок.

Лоренс встал, потопал ногами, расправив брюки.

— Меня меньше всего сейчас волнует проблема одиночества, док.

— Тебя волнует твое здоровье, я понял. Поправим.

То, как посмотрел на него Лоренс, заставило Крафта заткнуться и шутки прекратить.

— Пошли, эскулап.

Крафт кивнул, будто обрадовался, что еще не „дошутился“. Ежедневные тренировки в зале или на воздухе позволяли Теду всегда быть в форме. Генри же был ленив. И уж во всяком случае в дождливую погоду его из дома не вытянешь. Он предпочтет шахматы и кроссворды.

* * *

Теду уже доложили, что женщина сидит в машине. Что уехать она и не пыталась. И еще добавили, что машина не ее, она зарегистрирована за Стивеном Баркли, сотрудником Полицейского Управления.

Лоренс уже знал, кто такой Стив. На поступившую информацию он прореагировал с равнодушием.

Он торопливо спускался по ступенькам лестницы парадного входа. Крафт шел за ним, но медлил, будто скупился на шаг.

Глория сидела на заднем сиденье машины.

Она никого не ждала. Не уезжала только потому, что каким-то шестым чувством поняла, что ее слезы, ее срыв — это облегчение прежде всего именно для нее. Начало чего-то, что изменит ее судьбу. Что этот случай, эта их встреча, если не забелит одну из черных полос ее жизни, то хотя бы позволит подняться над ней. Шло время. Теду делали массаж утомленной спины, он лежал и думал о себе, о Вере. Крафт снова предсказывал своему „вечному пациенту“ что-то такое, что позволит ему жить безбедно и дальше. А Глория, сидя в машине, перебрала за это время всю свою жизнь. Не особо сладкую, но она не жаловалась. „Мое имя, моя жизнь — это у меня есть. Остальное мне пошлет судьба“.

Она произнесла это вслух и потянулась к ключу зажигания, но тут открылась дверь дома и вышли Крафт и Тед.

Последний смотрел в ее сторону с тревогой. Это ее здоровье беспокоило сейчас Теда. „Ей трудно. Наша встреча сделала крутой вираж в наших жизнях. Это… судьба“.

Генри не ожидал, что его пригласят сесть в машину.

Тед сел на переднее сиденье, а на водительское место указал, кивнув, Крафту.

— Мы куда-то едем?

— Не знаю, Генри. Сядь и молчи.

— Хорошо.

Крафт был за рулем. Сев, он, будто извиняясь за вторжение, улыбнулся Глории, а почувствовав осторожность Теда, пожал плечами и, пригнувшись, стал счищать пыль с низа брюк. Он ведь здесь всего лишь врач.

* * *

Лори молчала.

Что она могла сказать? Только то, что уже сказала: Вера, разговоры о ней — все ей до чертиков надоело. То решай ее проблемы с возможной депортацией, то спасай от кавалеров пьющей матери, то от навязчивого кузена. Все, что касалось Веры — все усложняло жизнь Глории. Впрочем, говорят, у однояйцевых близнецов всегда бывают проблемы общежития.

А тут две совершенно разные судьбы, два несхожих характера, и даже как бы совершенно разнящиеся вкусы. И вместе с тем, они так сильно были схожи друг с другом.

— Так ты была там?

— Да.

— Почему же отрекалась раньше? Боялась?

— Я не Вера, чего мне бояться?

Это было произнесено спокойно, без раздражения. Но с величайшим напряжением сердца.

Тед встретился взглядом с Крафтом. Тот, поняв, что раскрутка истории начинается, попытался не мешать. Он продолжил тихонько „чистить“ свои брюки. Будто и слушал, и не слышал ничего.

Тед же, переведя взгляд на Глорию, спросил: „А ты тогда кто?“

Глория стиснула челюсти. Ее пухлые губы дрогнули и сжались. Она сморгнула. Ей не хотелось снова расплакаться или закричать: „Я — Глория Саммер!“

Тед пережидал. Но пристального взгляда от женщины не отводил. Сколько раз он колол сердце о женские уловки и ложь. Как не хотелось ему и о Вере, о его Вере сказать: „Мне не нужна эта женщина“.

Ей казалось, он вот-вот рассмеется. Мышцы лица его нервно дергались от напряжения. Но он не хотел смеяться. Даже нарочно.

Вера… Она сидела перед ним. Он это чувствовал. Это та самая Вера, за которой он шпионил, охотился, которую ревновал и любил. Тогда. А сейчас он чувствовал, что не ошибался. Это она! Чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Все говорило ему: „Это она!“

Будто угадав его мысли, Глория шмыгнула носом, гордо вскинула голову и внятно, твердо произнесла: „Я — не Вера. Я — Глория Саммер“.

Оба мужчины произнесли одинаковый звук — долгое „о“, будто она пытается всучить им их же „сказку“, что без конца и начала.

Но Глория, вдруг снова сорвавшись, закричала: „Да! Да! Да!“

Она опять почувствовала горячие следы на припудренных щеках. Подкрашенные ресницы вздрогнули. Крупные, как бусины, слезы сначала висели на них, а потом покатились, покатились…

— Вера — моя сестра. В Екатеринбурге Тони Фишер родила двух девочек-близнецов. Но ей не нужны были дети. Поэтому Майличу она сказала, что родилась дочь. От меня она сразу отказалась. Майлич не знал о моем существовании. Тони подписала все необходимые документы, и он увез ее из роддома с одним ребенком.

Но и Вера ей не нужна была. Тони сказала, что девочка ей мешает ощущать полноту жизни. Что она хочет пожить для себя. Что появление на свет ребенка — это желание Бориса. И он все устроил. Он умел это делать. Увез гостившую женщину вместе с ребенком в дом своей матери. Там Тони жила все лето. Три месяца.

Девочка была беспокойной, то температурила, то еще что. И все время плакала. Она просто выводила из себя Тони этим своим бесконечным ором. Врачи ругали Тони. Говорили, что девочка плохо набирает вес, что ее нужно кормить грудью. Тони стала рваться домой, назад в Америку. Борис носил девочку к каким-то старухам, показывал, спрашивал, не сглазили ли ребенка. Чего она все кричит? А после этих русских „ведьм“ Тони вообще не захотела брать девочку на руки. Она была дурочкой, но серьезно боялась всего такого. Она серьезно верила в Бога, она была католичкой. Может, еще и поэтому она оставила русскую Веру на родине. Но многое передумав, перед самым отъездом, она снова приехала в роддом. Затребовала своего ребенка назад. На нее накричали. Но она же — иностранка. Она подняла шум и там, в этой глуши, испугались. Они уже передали меня в какую-то не то больницу, не то дом. В общем, какая-то комиссия серьезно потребовала от нее официального оформления ребенка. Тони, что называется, прижали, и она вынуждена была оформить меня как… свою законную дочь. И уехала со мной в Америку.

Глория замолчала.

Крафт сидел, скрючившись, и боялся даже шелохнуться. Но ему и с уровня его коленок было видно посеревшее лицо Теда. Тот сидел, прикрыв глаза, и слушал, будто не чей-то голос, а боль в себе.

Генри, когда пауза затянулась, поспешил воспользоваться ею и с хрустом в костях выпрямился. Потянулся и… зевнул. Тихо извинившись, он отвернулся к дверце.

Время шло.

Глория взяла сумочку и, достав платок, вытерла лицо.

Тед сидел, по-прежнему прикрыв глаза. Он пытался представить себе двух Вер. И самое смешное, что у него это выходило легко. Только ему не было смешно. Перед ним стояла картина: с корабля ему машет рукой девушка. И это была тоже… Вера.

„Господи… какой же я осел! Как же я не понял фокуса раньше? Мне казалось загадочным ее изменчивое настроение. Теперь все встало на свои места. Одна выглядела бледной тенью, другая — солнечным зайчиком. У одной, кричавшей: „Мое имя Вера!“, были заплаканные, будто умытые дождем глаза, у другой — голубые огни. Одна трогательно, нежно улыбалась, другая хохотала, будто ее щекочут. И была азартной. Они, наверное, водили за нос этого Сергея, будучи совершенно внешне не различимы. Или он дурил их обеих“.