Инна Сударева

Король-странник

Молился Фредерик недолго. Потому, наверное, что не был хорошо знаком с таким делом, как молитва. Он и в самом деле вдруг открыл для себя, что вопросы веры, Бога, религии его всегда очень мало интересовали. Так — на уровне обрядов, которые считал нудными и ненужными. А вот вера…

Глядя в глаза золотому Богу, он услышал голос где-то внутри: „Веришь ли?“

— Для вас молитва — не более, чем досадная обязанность, — заметил монах. — Господь не любит, когда с ним говорят не от сердца.

Фредерик вздрогнул. Вздрогнуло и его сердце. „Веришь ли?“

— Я не стану лгать, — глухо ответил он. — Моя молитва не принесет пользы никому. Она не искренна.

— Вы это признаете. Уже хорошо, — старик улыбнулся. — Расскажите о себе, своей жизни. Я здесь именно для того, чтобы выслушивать вопли и шепот человеческих душ. И, кто знает, вдруг откровения помогут вам. Никто еще не уходил от меня таким же, каким приходил. Люди меняются и часто — в лучшую сторону.

— Моя жизнь, — проговорил Фредерик. — Она, как старый кувшин — вся в трещинах, как ветхая рубаха — вся в дырах. Я постоянно что-то или кого-то теряю… И то, что теряю, уже больше не в силах разыскать. Вот моя жизнь. И не стану я о ней говорить. Совсем недавно мне хотелось, чтоб она закончилась…

— А теперь?

— Не знаю… Когда медведь встал надо мной, мне вдруг захотелось жить, — тут Фредерик усмехнулся, потом вновь нахмурился. — Я ведь не выполнил последнего желания Коры. Она просила, чтобы я заботился о нашем сыне. А я забыл. Просто забыл… Может, поэтому она приходит ко мне чуть ли не каждую ночь и бежит от меня, бросает меня одного. Как я бросил сына. Наверное, поэтому я должен жить… Вот оно, то самое, что держит меня…

17.

Фредерик уже возвращался. Разные мысли терзали его. Но теперь не тяжкие, причиняющие боль воспоминания о Коре больше занимали Короля. Теперь больше волновало то, что где-то на родине остался его сын, маленький, слабый младенец, один, без родных рядом. „Как я мог так поступить? — мотая головой, уже в десятый раз спрашивал себя Фредерик. — Я сам рос без родного отца. И разве я желаю, чтобы такое же случилось с моим собственным сыном? Я дурак, идиот, ненормальный! Нет, решено: сегодня же домой! Хватит дурости. Путешествовать ему захотелось! — он зло ударил сам себя в лоб. — Жалкий эгоист!“

Он шагал, как всегда, быстро, тем более, что обратный путь был знаком. Но тут его внимание привлекла мелькнувшая за одной из колонн тень. Фредерик не сбавил темпа ходьбы и не сделал шаги бесшумными. Просто, поравнявшись с колонной, стремительно взбежал наискось по ее столбу вверх и приземлился оттуда прямо на голову затаившемуся на другой стороне человеку:

— Есть!

— Ох! — выдохнул тот.

Фредерик сорвал с его головы капюшон и не сдержал изумленного возгласа:

— О!

Перед ним лежал на каменном полу, зажмурившись, мельник Тимбер, незаконнорожденный сын Северного Судьи Конрада.

— Как так? — отпуская его, только и смог спросить Фредерик.

— Я… Я теперь послушник Полночного храма, — поднимаясь, ответил Тимбер.

Он вытер кровь, что текла из его разбитой при падении губы.

— Послушник? Ты следил за мной! Это что, обязанность послушника?! — начал допрос Фредерик.

— Я не следил. Я узнал вас еще тогда, когда вы первый раз оказались в пещерах. Но я ничего никому не сказал, и вам не стал открываться… А сейчас я шел к святому отцу, а вы шли навстречу. Я не хотел встречаться с вами, вот и спрятался, — объяснял тот.

— Спрятался он, — пробурчал Фредерик, но, заметив, что парень совершенно растерян и все еще напуган, смягчил тон. — Что ж, дома тебе опять плохо показалось?

— Что хорошего в доме, где умерла мать? — отвечал Тимбер глухим голосом. — Я вернулся из того похода на столицу, а она тяжело больна. Пару недель промаялась… Потом — все. Отдала богу душу. Один я остался. Работник сбежал. Сельчане и так на меня зло смотрели, но не трогали — мать жалели. А как ее не стало — все словно с цепи сорвались. Дом сожгли, мельницу развалили, посевы наши разорили. Все кричали: „Убирайся, изменник! Ублюдок!“ Много чего кричали. Убить грозились… Я и ушел. А куда мне еще деваться? Бродяжничать по стране, пока кто-нибудь меня не узнает и не убьет? Я ведь враг всем…

— Не всем, — покачал головой Фредерик.

Он больше смотрел на Тимбера, чем слушал сбивчивый рассказ. И его поражало то, что чем больше смотрел, тем больше видел в этом бастарде Конрада. Его глаза, подбородок, привычка вот так сжимать узкие губы, его манера чуть склонять набок голову при разговоре, и голос — он так походил на голос Северного Судьи. „И Конрад, наверное, вот так глядя на меня, видел во мне моего отца, — подумалось Фредерику. — Вот почему он предал меня“.

— Не всем ты враг, — повторил Фредерик, заметив вопросительный взгляд Тимбера. — Я-то давно вычеркнул тебя из своих врагов. Я простил тебя…

— Простили. Так и есть, — кивнул мельник. — Только я вот себя не простил. И это еще одна причина, почему я здесь, в Полночном храме. Я виноват в смерти многих невинных людей. Я буду служить храму, пока Господь не даст мне знак, что я прощен.

— Разве ты убил кого? Убивали мятежные бароны и их воины…

— Но они убивали, крича мое имя! Убивали, чтобы я мог пройти. Я — причина!

Фредерик в который раз покачал головой. „А что же со мной делать? — он невольно посмотрел на свои руки, и ему показалось, что они в крови. — Скольких я убил? Разве можно назвать точное число душ, которые через мой меч отправились на небо? Пусть даже половина их — этого уже достаточно, чтобы заживо вмуровать меня в стены этого храма…“

— Если думать обо всем этом, можно сойти с ума, — сказал он уже вслух.

— Может и так, — отозвался Тимбер. — Только я все для себя решил. Мне нет места в мире, я буду здесь. Божий храм меня не оттолкнет.

— Что ж, ты сам себе хозяин…

— А. Вот вы где! — раздался голос Орни, довольно радостный: ее поиски увенчались-таки успехом. — Вас все ждут, сэр Фредерик. Как же без вас начинать торжественную трапезу?

— Ну да. Я давно слышу запах жареных медведей, — усмехнулся Король. — А ты? — он посмотрел на Тимбера. — Монахам ведь можно праздновать? Зови остальных в нашу пещеру. Судя по всему, там королевские кушанья…

Через некоторое время они впятером (Тимбер позвал остальных служителей храма) вернулись в общие залы. Там горело сразу несколько костров. Женщины весело раскладывали по блюдам огромные куски медвежьего мяса, разливали по кружкам что-то темное из кожаных бурдюков.

— Они называют это „веселун“, — радостно сообщила Орни.

— Судя по всему, ты уже попробовала, — заметил Фредерик.

— Конечно! — засмеялась девушка. — Мы все так долго были в страхе, так боялись погибнуть, что теперь нам это просто необходимо! На душе легко и весело. Пейте и вы! — она выхватила из рук проходившей мимо женщины пару кружек, доверху наполненных „веселуном“ и протянула их Фредерику и Тимберу. — Пейте же!

Тимбер помотал головой: ему, как послушнику, нельзя было таких напитков. Король же, чуть помедлив, выпил залпом, слегка поморщился: кислый „веселун“ сильно защипал язык.

— Странно все-таки, — заметил Фредерик, указывая на смеющихся людей, — они только-только оплакали погибших соплеменников, и вот уже в пляс готовы идти.

— Таков этот народ, — отвечал старый монах. — Смерть и рождение для них так же обыденны, как обед или сон. Слишком сурова их жизнь, чтобы долго чему-нибудь огорчаться. Мертвым — мертвое, живым — живое… Идите и вы веселиться. Это, во многом, ваша победа.

— Живым — живое, — повторил Фредерик; эти слова он понял по-своему.

Тут к ним опять подбежала румяная от „веселуна“ Орни. Она принесла тарелки, полные кусков горячего аппетитно румяного мяса.

— Жаль, хлеба почти нет. Зато соли — хоть отбавляй, — сообщила она, вручив каждому по миске и по тонкому ломтику грубого темного хлеба.

— Ты тут прямо как дома, — усмехнулся Фредерик.

— Когда нет своего дома, то весь мир — это дом, — в тон ему ответила Орни. — Пойдемте танцевать.

— Ты меня приглашаешь? — не сразу понял Король.

— Ну, его светлость Линар отказался: нога у него болит, — пожала плечами девушка. — А с увальнями рыцарями, типа Скивана и Корина, опасно плясать — еще ноги отдавят…

— Так и я не мелочь какая-нибудь, — в тон ей говорил Фредерик.

Но Орни уже бесцеремонно тащила его за руку в круг, что организовали танцующие и те, кто били в бубны и дули во что-то, похожее на пастушьи сопелки. Молодой человек, надо сказать, не сильно сопротивлялся. Право, так хотелось расслабиться, отвлечься от мрачных и тяжелых мыслей.

— Что ж, танцы, так танцы, — он тряхнул головой и топнул ногой, широким жестом выводя перед собой Орни, а улыбнулся белозубо, ослепительно — таким он когда-то нравился Коре.