Павел Шаронов
Простаки и прохиндеи 2
Во время переклички я не знал, на какую фамилию надо откликаться, но возникшая пауза и толчок в бок подсказали мне, что теперь фамилия моя Соколов, а имя, как я узнал позже, Илья.
Было совершенно неясно, куда нас собираются везти. Кто-то из новобранцев с уверенным видом заявлял, что мы направляемся в Москву, потому что у него там дядя-полковник и он там все устроил; другой доказывал, что сам слышал разговор сопровождавшего нас офицера с кем-то из сотрудников военкомата о том, что нас отправят на север охранять не то границу, не то что-то еще такое секретное, о чем даже нельзя говорить.
Между тем автобус быстро приближался к центру города. Я пытался припомнить все вокзалы, которые знал, но автобус явно не направлялся ни к одному из них. Миновав Исакиевский собор, автобус пересек Неву и продолжил свой путь куда-то на северо-восток.
Сейчас все равно не было смысла ничего предпринимать и я позволил себе расслабиться и, откинувшись на спинку сидения, прикрыл глаза, лишь иногда выглядывая в окно, чтобы следить, куда меня везут.
Через некоторое время город остался позади и лишь в заднее окно автобуса еще виднелась стена домов, больше похожая на могильные памятники, чем на жилища людей.
Протрясясь еще минут десять по дороге через заброшенные поля, автобус въехал в небольшой поселок, состоявший из кирпичных пятиэтажных домов, и остановился перед воротами войсковой части. Дальше не повезут, приехали. Новобранцы с любопытством оглядывали место своего нового обитания, обменивались впечатлениями.
Я понимал их настроение, но не разделял его. В армии я уже был, так что ничего нового увидеть здесь не расчитывал, а проводить тут два года в любом случае не собирался. Это, конечно, красиво звучит, что надо отдать долг Родине, но отдавать долг два раза — это уже слишком, тем более, что некоторые умудряются и от одного раза увильнуть. Каждым делом должны заниматься профессионалы и только в армии доверяют танки и автоматы вчерашним школьникам, которые чаще всего не имеют ни склонности, ни желания быть марионетками в чужих играх. Такая армия, против воли кое-как обученная, не сможет противостоять опытному противнику, даже если превосходит его числом.
Но мои мысли были прерваны необходимостью выходить из автобуса; мы толпой прошли через КПП и по дороге мимо высокого здания, похожего на штаб (которое потом и оказалось штабом), подошли к трехэтажному дому, именуемому просто „учебкой“.
Я думал, что нас сразу переоденут в военную форму, но начальство, видимо, думало иначе и решило для начала провести собрание.
Вел его какой-то уж очень нервный капитан. Как я узнал впоследствии, был он личностью весьма примечательной и нервничал неспроста. До того, как попасть к нам, он служил на Севере, у норвежской границы. Как-то раз, во время учений, он повел свою роту в наступление на условного противника. То ли ему были даны неверные координаты, то ли он сам проявил инициативу, только его солдаты с автоматами наперевес и криками „ура“ побежали в сторону Норвегии. Не знаю, что там подумали, но решили не рисковать и объявили тревогу. Одним словом, был большой скандал и капитану вместо ожидаемого повышения по службе пришлось срочно собирать вещи и уезжать. Трудно сказать, какие последствия могла бы иметь эта история, если бы у капитана был папа-прапорщик, но, к счастью, его отец был генералом, поэтому опала не была слишком суровой. Тем не менее все происшедшее так повлияло на капитана, что он стал таким, каким мы его увидели. Все солдаты так и звали его „нервным капитаном“, не слишком обременяя память его настоящим именем.
Собрание началось весьма своеобразно: с угроз. „Нервный капитан“ объяснил, что все, что мы здесь узнаем, является государственной тайной и, соответственно, если мы расскажем
— Наша часть занимается радиоэлектронной разведкой, — слегка приглушив голос, сообщил капитан и сделал паузу, чтобы посмотреть, какой эффект это заявление произвело на нас. Не заметив никакого особенного эффекта, он добавил, — Вы — будущие разведчики.
Этого еще не хватало. Мало того, что меня забрали в армию, так теперь еще хотят забить мою голову государственными тайнами, а потом скажут, что я сюда пробрался с целью шпионажа.
Мне объяснили, что моя будущая специальность заключается в том, чтобы сидеть перед большим, размером с телевизор, радиоприемником и слушать эфир на определенных частотах. Иногда две зарубежные станции начинают переговоры о передаче шифровки, переговоры идут трехзначным кодом, различные сочетания которого образуют слова. Естественно, все это говорится не вслух, а выстукивается морзянкой. Моя задача: записать на бумагу все переговоры, а на магнитофон все шифровки. Шифровка проходит на большой скорости, поэтому больше похожа не на морзянку, а на незатейливую мелодию или свист ветра в проводах.
Занятие азбукой Морзе началось со второго дня. Раньше я наивно думал, что главное — запомнить, сколько точек и тире в каждой букве. Теперь узнал, что каждая буква имеет свой маленький мотив и нужно этот мотив распознать и не перепутать его с другим.
В некоторых, особенно военных фильмах, радистка с внешностью фотомодели, принимая в наушники радиограмму, одновременно начинает вслух ее переводить. Морзянка пищит, как оглашенная, на огромной скорости, а радистка, радостно улыбаясь, ее читает. Большей чуши я не видел. Сообщения часто передаются с большей скоростью, чем человек может произнести, и записываешь их, совершенно не вникая в смысл. Лишь когда все принято, только тогда читаешь и понимаешь, что же ты записал.
Неспешно шли дни. Пришлось снова ходить строем, учить устав и готовиться к принятию присяги. Мне сразу вспомнилось, что в прошлую службу я присягу не принимал. Вернее, командование думало, что я ее принял, а я думал, что нет. Вообще это был спорный вопрос. Принимали мы ее коллективно, хором, в одной руке держа текст присяги, а другой поддерживая автомат. Я решил, что клятва, данная под принуждением, таковой не является, поэтому не стал напрягаться и вместо текста присяги просто произносил: „Вау, вау“, после чего поставил крестик в каком-то журнале и в результате этих действий Министерство Обороны решило, что я на два года становлюсь его рабом.
На четвертый день своего пребывания в армии, вечером, сидя на просмотре программы новостей, я узнал, что Андрея Сергеевича сняли с должности. Диктор сказал вскользь, между прочим, что его освободили от должности в связи с переходом на другую работу и сразу же перешел к другим новостям.
Что ж, ситуация менялась к лучшему. Значит, мой последний выход в Интернет не остался незамеченным и те несколько документов и фотографий, которые я разослал по разным адресам, дошли до своих пунктов назначения. Конечно, враг еще не добит и сильно озлоблен, но сейчас, пожалуй, ему не до меня и он занимается собственным спасением. Хотя осторожность не помешает. Хорошо, что он не знает, где я. Но надолго ли это? Пожалуй, пришла пора обзавестись могущественным союзником.
Тут я вспомнил о Сандре и мне стало грустно. Где она сейчас? Ее турпоездка уже закончилась и она наверняка волнуется обо мне, а я не имею возможности связаться с ней. Все, заранее подготовленные способы связи между нами были сейчас для меня недоступны. Временно недоступны. Потому что через полторы недели мне предоставилась возможность уйти в самоволку.
Глава 17
Жизнь в учебке была тягостна тем, что я все время находился на виду и не мог никуда удалиться, чтобы это через пять минут не стало известно. Все время приходилось не только следить за своими действиями и речами, но контролировать даже выражение лица, чтобы случайно не выдать свои мысли. Впрочем, угрюмое выражение лица было у многих новобранцев, поэтому я не выделялся из их среды.
Впервые уйти в самоволку я смог, попав в кухонный наряд. Я мыл котлы, чистил в громко гудящем агрегате картошку, из которого она выходила ободранной и наполовину нечищенной, а когда в работе, наконец, возникла пауза, вместо того, чтобы курить с коллегами по несчастью на крыльце черного хода, сделал вид, что тащу к свинарнику пищевые отходы.