Владимир Круковер

Извращение желаний

— Постой, паровоз, не стучите колеса…

— Знаю, знаю, — радостно сказал дымчатый. — Это Анна Каренина.

— Ишь ты, какой начитанный, — пробурчала ведьма, и спела очередную строчку:

— Ты жива еще, моя старушка…

Дымчатый замялся. „А я знаю, — запрыгал на одной ножке полосатый. — Это Родион Раскольников“.

— Молодец, — сказала ведьма, — только не лезь вне очереди.

— Зачем вы, девушки, красивых любите… — пропела она следующую строчку.

— Это Квазимодо, — гордо сказал дымчатый. — Из романа „Парижская богоматерь“.

— Сам ты — богоматерь, твою мать, — сердито прокомментировала ведьма. И спела еще:

— Парня молодого полюбила я…

— Это Алла Пугачева, — опять влез полосатый.

— Накажу, — сердито глянула Елена Ароновна. — В угол поставлю. Последняя загадка: „Как-то летом на рассвете заглянул в соседний сад…“

Вся троица замялась. Никто не знал героя. Я сказал:

— Лопухи, это Мишка Квакин.

— Молодчина, — обернулась ко мне ведьма. — Только тебя не спрашивают. Что за поспешники вы все тут?!

Она грузно встала и неожиданно рявкнула, как старшина на плацу:

— Ррра-а-а-зой-дись!

Невзрачные вместо того, чтоб разойтись, построились в колонну и четким строевым шагом покинули мою квартиру. Рыжий и черный коты, наблюдавшие за самодеятельностью со шкафа, мягко спрыгнули на пол. Арбитр наклонился к Елене Ароновне и поцеловал ей пухлую ручку.

39. История господина Брикмана (Красноярский край, Решеты)

Если сидишь — сиди.
Если идешь — иди.
Главное — не мельтешись попусту.

Юнь-Мэнь (Уммон).

…один огромный лагерь общего режима в Нижнем Ингаше, десяток лагерей строго режима в Решетах. Весь этот лесной район Красноярского края окутан лагерями. И называть его нынче лесным не вполне корректно — большинство елей и сосен вырублено, места заболочены, зэки допиливают никому не нужную осину, шьют рабочие рукавицы, сколачивают из гнилой древесины ящики для бутылок, маются дурью и в зимнее время мрут от дурной пищи, помноженной на сырые бараки и антисанитарию, как мамонты в геологическую эпоху Великого Обледенения.

Было бы очень заманчиво описать приезд профессора в самый хреновый лагерь в Решетах, его знакомство с зоной (колонией, лагерем), но противное и скучное это занятие. Ну заставим мы профессора раздеваться донага, наклоняться, раздвигать руками ягодицы, пока надзиратель, командующий обыском, заглядывает туда с видом ученого-микробиолога… Что хорошего во всех этих описаниях для эстетического развития нашего постсоветского, демократического и демократичного читателя? Уверяю вас, ничего в этом описании увлекательного нет. Ну, разве что — наколка на ягодицах Гоши Бармалея. На левой ягодице у него изображен черт с лопатой, а на правой — топка с котлом. В котле корчится грешник с лицом, весьма напоминающим хозяина (начальника) исправительно-трудовой колонии № 9 полковника Васильева А. С. (Этот полковник никакого отношения к зоне в Красноярском крае не имеет, так как он начальник зоны строгого режима в городе Калининграде. Это метр с кепкой, насыщенный подлостью. С ним профессору еще предстоит встретиться, а наколка на заднице Бармалея появилась давно, когда Васильев еще был подполковником и терроризировал Гошу кандеями…) И, когда Гоша (а теперь уже профессор), двигается, черт активно шевелится и кидает в топку лопатой уголек, а грешник, похожий на упомянутого полковника, корчится и страдает.

Рассказав об этом единственном увлекательном элементе длительной процедуры размещения этапника в лагере, отбросив нудные описания карантинного отряда, обысков, осмотров, распределений и т. д., и т. п., мы сразу перейдем в отряд № 3, куда был распределен профессор с Вертом. Но, прежде чем окончательно настроимся на описание профессорских приключений, уделим пару строк другим героям наших опусов. Их роли хоть и статичны, но весьма важны для восприятия траурной музыки зон.

Юра со своим поводырем — Нельсоном, распределены в отряд инвалидный. Туда же направлен бравый разведчик, разрушитель автобуса. Инвалидные отряды для внимательного натуралиста представляют зрелище удивительное. Будто собрали мистических гоблинов, гномов, троллей и прочих чудищ лесных и болотных. Вот сидит на шконке (кровати) Коля-Карлик, нос у него до подбородка вытянулся, горб над затылком выпирает, ступни — как у гигантской утки. Сидит, курит, заметьте, трубку. Мало того, что он является известным аферистом, промышляющим сдачей чужих квартир в аренду, он еще и богат сказочно, дом гигантский у него в Юрмале на жену записан, дети катаются на «Чайках», где-то закопана здоровенная банка из-под халвы, полная крепеньких царских золотых червонцев. И при всем при этом скуп наш Коля катастрофически.

У него есть баночка такая плоская из-под леденцовых конфет (он вообще любит всякие банки), в ней он держит маргарин, который перекладывает туда частями от основной массы, хранимой в каптерке. Килограмма маргарина Коле хватает на месяц. Он сберегает пайку хлеба с обеда, вечером мажет ее тончайшим слоем и с аппетитом ест. Если учесть, что в тайном месте лагеря у Коли есть тайник, заполненный четвертными бумажками — толстой пачкой, а месячное диетическое питание с мясом, сливочным маслом и прочими зоновскими деликатесами стоит десять рублей, то поведение Коли в высшей степени странное. Но он счастлив. Особенно к концу месяца, когда у его соседей кончается запас маргарина, а у него этой гадости еще целая коробка леденцовая.

Паноптикум инвалидного отряда можно перечислять долго. Чего стоит, например, Антон по кличке Комбайн, или знаменитый микроцефал по имени Глиста. Или безногий Рубик Хо Ши Мин. Все эти существа любопытны, как по отдельности, так и вместе. Но их изучение нам придется отложить, так как в 3-м отряде назревает драка.

Профессор, вернувшись с работы, не обнаружил в тумбочке заветного пакетика с карамельками. А после тяжелого физического труда на свежем воздухе мощный Гошин организм требовал глюкозу.

— Э-э, Адвокат! Ты не видел мои конфеты? — спросил Дормидон Исаакович.

— Поищи у Экскаватора, — ехидно сказал провокатор Верт.

Старого афериста не устраивало внезапное примирение профессора с жизнью в зоне. Для полного созревания потенциального напарника для побега последний, по мнению психолога Верта, должен был находиться в состоянии постоянного неудовлетворения.

Верт с удовольствием наблюдал, как профессор направился к могучему хохлу по кличке Экскаватор и, старательно выговаривая, потребовал:

— Ну-ка, засвети курок, э-э, падла.

Хохол не первый день пребывал в лагере, а посему прекрасно понимал, чем грозит обвинение в краже у своих — крысятничестве. Не исключено также, что жадный обжора Экскаватор имел отношение к профессорским карамелькам. Поэтому потомок Киевского княжества завизжал, будто его режут, и влепил наивному профессору в рожу свой громадный кулак.

Профессор еще пребывал в изумлении от этой наглой агрессии, но тело Бармалея, управляемое в экстремальных ситуациях шустрым спинным мозгом прежнего владельца, среагировало адекватно. Драка началась, протекая с переменным успехом. Полетели на пол тумбочки, загремели железные прутья кроватей, соприкасаясь с тугими черепами драчунов.

Все кончилось прозаически: набежавшие солдаты внутренней охраны скрутили драчунов и переместили их из семейной благости барака в штрафной изолятор — ШИЗО.

Верт, наблюдавший за сварой с непроницаемым лицом, был удовлетворен. Гоша в его планах о побеге должен был сыграть важную роль.

* * *

Верт стоял на краю плаца, поглядывая то в сторону надзорки, то в сторону штрафного изолятора. Сегодня выпускали дуролома Гошу, Верт намеревался встретить его с почетом, ибо по собственному опыту знал, как остро запоминается первая встреча с волей. А зона, по сравнению с бетонной камерой карцера, была почти волей, лишний раз подтверждая великий Закон относительности чудаковатого А. Энштейна.

Верт закончил разработку плана. Как все гениальное, он был прост. В колонии выполняли спецзаказ для детского садика. В числе различных скамеечек, столиков и прочей муры собиралась небольшая песочница. Эта песочница исполнялась по проекту контуженного начальника столярного цеха — майора внутренних войск Иванова А. Б., и потому была несколько необычной. Во-первых, она была в форме больной полиомиелитом трапеции, во-вторых, имела крепкое днище, будто ей предстояло стоять не во дворе, а в холле впавшего в детство миллиардера.

Верт недавно внес смятение в сердца начальства тем, что вышел на работу и даже приколотил за смену одну досточку к детскому столику. (То, что досточку он приколотил не так и не туда, значения не имело — важен был сам факт участия в трудовом процессе главного представителя «отрицаловки» — блатной группировки лагеря). Начальство приписало себе значительную победу в славном деле перевоспитания правонарушителей и ждало только того сладостного момента, когда все блатные, коим работать «западло», бросятся к молоткам, пилам, гвоздодерам и прочим инструментам, дабы колотить, пилить, отрывать, приколачивать, созидать и исправляться. «Честный труд исправляет» было написано при входе в рабочую зону. Но, кроме Верта, никто не спешил следовать плакатному призыву. Члены отрицаловки выходили иногда в рабочку, чтобы развеяться, увязать какие-то маркетинговые делишки, позубоскалить над мужиками-работягами, а то и подстегнуть их в работе. В конечном итоге от заработка мужиков шла зарплата и блатягам, числящимся в бригадах рабочими высшей категории. А от зарплаты зависила отоварка. Известный закон Маркса «деньги-товар-деньги» осуществлялся в колонии практически.