Владимир Круковер

Извращение желаний

От детских воспоминаний профессора оторвал неугомонный Верт. Ему вдруг захотелось написать профессору жалобу, о которой, кстати, Дормидон Исаакович просил его уже вторую неделю. Адвокат приспособил на коленях самодельную столешницу из куска ДВП и начал покрывать тетрадные листы неразборчивыми каракулями. Переписывать после Верта для шестерок, обладающих красивым почерком, было сплошным мучением. Именно в этот момент профессора посетила мысль, что почерк его должен был измениться, а содержание его писем следует считать лучшим свидетельством полного отличия нынешнего телоносителя от Гоши. Но профессор, к сожалению, не имел образцов почерка гражданина Бармалеенко, так что проверить свою идею пока не мог.

Тем более, что жалобу они, по совету опытного Верта, строили на критике конкретного следователя, прибегавшего для добычи фальшивых показаний к недозволенным приемам ведения следствия. Адвокат считал, что правоохранительные органы погрязли в коррупции, и для них нечестный следователь естественен, как вся система обмана и лжи. При хорошей раскладке кто-то из начальства не упустит возможность сделать карьеру за счет подчиненного.

— Мы просто даем предполагаемому, абстрактному хищнику (а они все — хищники), вкусную жертву. Тому остается открыть рот и заглотнуть под одобрительные аплодисменты руководства. Они там, наверху, сидят, как муравьиные львы, в засаде. Знай только, кидай им всякую мошку — все сожрут. Своего им сожрать еще приятней, у своего мясо вкусней. Дзержинский как учил? У чекиста должен быть холодный, лучше медный, лоб, стальные челюсти и горячая, не менее 40 градусов, кровь.

Профессору упомянутая цитата представлялась несколько иной, но он спорить не стал. Профессор продолжал робеть перед странной логикой Верта. К тому же, Дормидон Исаакович никак не мог привыкнуть к неподвижному лицу старого зэка и холодным огонькам приглушенной ярости в его темных зрачках.

Жалобу Верт написал быстро. Он прочитал ее всему купе и передал в соседнее для переписки какому-то художнику. И напомнил Брикману, что вместе с женщиной тот теперь должен ему солидную сумму. И сразу утешил:

— Не ссы, в зоне сочтемся.

Профессор смутно представлял, как он сможет рассчитаться в зоне. Он уже знал, что наличных денег, ценностей зэку иметь не положено. Правда, почти все, ехавшие в этом вагоне, как раз наоборот, имели и деньги, и ценности, о чем свидетельствовал непрекращающийся пьяный ор. Только их купе было трезвым. Мертвый Зверь запретил покупать водку и никто не решился ему перечить. Зэки жевали пирожки с пряниками, попивали вкусный, ягодный сибирский квасок и переживали об отсутствии алкоголя только, похоже, для вида. Но в большинстве пассажиры этого купе спали — Верт имел при себе огромное количество сонных таблеток, колес на языке зоны.

Так и ехал этап по земле российской. Мимо тополей и березок, мимо елей и осин, мимо могучих кедров и стройных сосен. Столыпинский вагон, набитый правонарушителями, мчал и тащился по железной дороге, построенной их предшественниками — «комсомольцами» первого призыва. И колеса его вовсе не скрипели на скелетных костях этих первопроходчиков, не вязли в плоти трупов, а бойко стучали на стыках рельс.

В этом же поезде был спальный вагон, в котором играли в преферанс крупные командировочные чины, были вагоны купейные, в них ехала, пожирая вокзальных холодных куриц, публика поплоше, а в плацкартных пили водку, закусывая желтыми, мятыми солеными огурцами и крутыми яйцами. Имелся в поезде вагон-ресторан, где пили ту же водку, но уже не из стаканов, а из фужеров, заедая маринованной селедкой и шницелем, похожим на раздавленную коровью лепешку.

И во всем громадном союзе советских социалистических республик никому не было дела до мятущегося сознания Дормидона Исааковича Брикмана, отбывающего странный срок в грубом теле Г. Г. Бармалеенко, которое, в свою очередь, отбывало заслуженное незаслуженное наказание в соответствии с решением Калининградского народного суда и Законодательными актами России, изложенными в УПК России и УК России.

И лилась над просторами Сибири песнь голосистого зэка из соседнего купе:

Джонни, ты меня не любишь.
Джонни, ты меня погубишь.
И поэтому тебя
Я застрелю из пиздолета…

38. Продолжение одной из кульминаций данного повествования

Глупость и тщеславие вечно идут рука об руку.

„Преступная мать, или второй Тартюф“, Пьер Бомарше,
перевел Любимов Н. М.

Они появились неожиданно и как-то сразу. Все вместе. Два кота: рыжий и черный, ведьма и некто, мне неизвестный.

— Что, помирились? — беззвучно спросил я котов.

В их присутствии мой телепатический орган действовал безукоризненно. Я видел их сущность, а не кошачью наружность. И Мефиса, полного сиреневого тумана, который проплывал над нами, и Ыдыку Бе, в сознании которого горела печальная Звезда, и толстуху-соседку, сущность которой была тоже полной и вредной.

— Мы и не ссорились, — подумал Мефис.

— Идеологические споры, — подумала Елена Ароновна, — для непосвященных они выглядят жутко.

— Успокойся, — подумал Бе, — все скоро кончится.

— Меня зовут Некто, — подумал некто. — Я — арбитр.

В комнату вернулась из кухни великолепная тройка. Вид у них был сытый. Похоже, что ни котов, ни соседки, ни арбитра Некто они не видели.

— Ну, гражданин писатель, — сказал полосатый галстук, — пора и поговорить. Чай у тебя, кстати, хороший.

— Может, сразу, без разговоров? — спросил галстук без полосок.

— Хорошо бы, — сказал галстук с оттенком, — но нельзя. Инструкция.

— Да, — сказал полосатый галстук. — Инструкцию не перешагнешь.

— И не отменишь, — добавил галстук без полосок.

— Зато ее можно нарушить, — зловеще сказал галстук с оттенком.

Их абсурдную беседу прервала материализация соседки. Елена Ароновна проявилась во всей красе: в ярком халате, с необъятной грудью и множеством подбородков.

— Мальчики, — сказала она напевно, — милые мои мальчики. Как я вас всех люблю!

Бесцветные смущенно потупились.

— Ну, не стесняйтесь, хорошие мои, давайте, показывайте…

— Я, — сказал тот, что был в галстуке без полосок, — я не все помню…

Он мялся и ковырял линолиум ножкой в блестящей туфле.

— Что помнишь, — строго сказала ведьма, растекаясь в кресле. — А ты, милашка, чайку мне принеси.

Дымчатый галстук умчал на кухню. Галстук с полосками тихонечко стал у стены. А скромняга, продолжая ковырять ножкой, начал читать с выражением:

Вышел я на улицу
И увидел курицу.
Я спросил у курицы:
— Ты чего на улице?
И сказала курица:
— Я того на улице,
Что другие курицы
Тоже все на улице.

— Вот видишь, не забыл, оказывается, скромняга, — сказала ведьма, принимая подносик с чаем и бутербродами от расторопного дымчатого галстука. — И ты молодец, расстарался, ишь ты — с черной икоркой и красной сочинил бутерброды. А что ж без маслица?

— Я не виноват, — сказал дымчатый виновато, — это все он, нет у него масла.

Ведьма повернулась в мою сторону.

— Нет? Конечно нет, откуда он его возьмет, если он связанный? Ты бы смог масло принести, если бы был связанный?

— Нет, — жалобно сказал дымчатый, — связанный бы не смог.

— То-то же. И что надо сделать?

— Развязать? — вопросительно поднял глаза от пола дымчатый.

— Молодец, сообразительный мальчик.

„Мальчик“ осторожно распустил узлы и высвободил меня из пут.

— Можно я новости расскажу? — поднял руку полосатый.

— Расскажи, милок, расскажи, — благосклонно кивнула Елена Ароновна и откусила половину бутерброда с черной икрой. — Давненько я новостей не слушала.

Полосатый стал в позу чтеца-декламатора, рубанул воздух рукой и начал:

— Беспредел в Чечне. Чеченские террористы захватили автобус с чеченскими террористами. — Любопытной Варваре на базаре сумку оторвали. С кошельком. — По заверению Солнцевской братвы, они, в натуре, давно бы выплатили долг России Парижскому клубу, только те козлы налом не берут. — В связи с годовщиной трагедии все американские летчики решили 11 сентября ровно в 11 часов остановить двигатели самолетов на одну минуту. — В результате упорных тренировок гражданин Петров стал в совершенстве владеть своим телом. Теперь другие тела ему до лампочки.

Декламатор изменил позу и объявил:

— А теперь — реклама. Ничто не красит стол, как взрывчатка в оливье. Лучшие взрывпакеты от фирмы „Ферручи“. От вашего хачапури у нас пучит хари. Канализация — вот что всех объединяет. Канализационные трубы „Краузе“. Я — ужас, летящий на крыльях „Allways“.

— Но, но, — оторвалась от бутербродов ведьма, — зарвался, милок. Отдохни пока. А ты подойди, пожалуй. Мы с тобой сыграем в игру: „Угадай песню“. Я пою одну строчку, а ты называешь главного героя.

Елена Ароновна прополоскала рот чаем, шумно сглотнула и запела. Голос у нее оказался неожиданно красивым, чем-то напоминающим голос Пугачевой.