Охота на зайца

Александр Яковлев

Охота на зайца

Если бы у меня на загривке, как у собаки, росла шерсть — она бы от мгновенно накатившей ярости дыбом встала. А уж мои старые зубы заскрипели, как трамвай на повороте. Ах, суки, сволочи!

Чуть привстав из укрытия, я одной длинной очередью полоснул по этим, двоим спецзасранцам. Третий как-то на мгновение выпал из моего сектора. Ненадолго. Почти одновременно со мной такой же длинной очередью ударил из своего допотопного „Суоми“ Коля.

Автомат бился у меня в руках, но рефлексы, заложенные в далекой боевой молодости, сработали правильно, и ствол не ушел от мишеней. Оба козла как подрезанные брякнулись навзничь и — копыта врозь.

Это только в кино автомат стреляет как „та-та-та“ или „бах-бах-бах“. Ничего подобного — звук выстрелов из „акаэма“ с непривычки лупит по ушам с резким звоном. Одиночный — коротко и сухо, длинная очередь — просто оглушает.

С отвычки и будучи, наверное, в состоянии легкого аффекта, я мгновенно опустошил магазин, все тридцать патронов, и — вот что значит выучка, двадцать пять лет прошло, а руки сами все помнят! — так же мгновенно поменял его на другой. Все случилось настолько неожиданно и произошло так быстро, что я не успел ни осознать, ни как-то прочувствовать, что стреляю в людей. Просто приклад — в плечо, палец нажал на курок, и маленькие свинцовые пульки убили двух человек. А Коля третьего скосил.

И все. Кислый пороховой запах, какая-то закаменелость внутри и никаких эмоций… Конец программы.

С момента появления камуфляжников у схорона не прошло и трех минут, а огневой контакт длился и вообще полминуты. Но на зеленой лесной полянке лежат три мертвых человека, только что убитых мною и Колей, а на соседнем пригорке, по левую руку от меня, самый старый и самый мой верный друг Борис… Тоже мертвый. Убитый этими гадами неизвестно за что!

После грохота автоматных очередей — немыслимая тишина вокруг. И вдруг голос:

— Мужики! Мужики, не стреляйте! Это я — Борис. Меня эти козлы ранили…

И как говорил один знакомый, на одну восьмую одесский еврей: они таки действительно его ранили! Вы можете себе это представить?

Чтоб я так жил, как его ранили! Борьке задело ухо — краешек слегка царапнуло, и еще пуля, полагаю, та же самая, которая его большое волосатое ухо зацепила, начисто срезала каблук с ботинка. Не знаю, зачем уж он ногу заднюю приподнял?

— Ефрейтор, — обратился я к Борьке, — чем ты там брякал?

— Я не ефрейтор, я, между прочим, сержант…

— Отставить. Ты разжалован. Навсегда. Я хотел обнять этого дылду, но почему-то не обнял… Ноги в коленях у меня как-то странно затряслись, завибрировали, и я сел на землю.

— Да банка там какая-то типа кастрюли валялась, ну, я ее случайно зацепил… А они, — Боб головой мотнул в сторону трупов, — сразу стрелять. Собаки. Мощно мы их приложили! — правой рукой он зажимал свое „раненое“ ухо. Кровь текла у него по щеке и шее довольно сильно.

— А заорал чего?

— Чего, чего — от страха… По уху как звезданет — аж искры из глаз, и по ноге словно палкой шибануло. Я и решил, что серьезно попали… Пули вокруг — фр-р, фр-р… Не каждый же день по мне из автоматов стреляют. Дай какой-нибудь бинт — ухо перевязать.

— Сейчас, подожди, — сказал Николай Иванович и вытащил из кармана индпакет. Потом, оглядев Борькино раненое ухо, мрачновато заметил, — Я думаю, Борис, что тебе крепко повезло. Миллиметра три-четыре ближе, и башку эта пулька вполне могла разнести. Обычное дело — пули со смещающимся центром. Любое ранение выше колена и выше локтя — смертельно, а при касании уха — примерно, как у Бориса — голова разлетается. Такие сейчас пульки нехорошие делают. Маленькие, но вредные. Повезло тебе. Сейчас забинтуем, а завтра можно будет просто пластырем залепить и забыть.

— Ничего себе — забыть! — возмутился Борька. — Кровища так и хлещет…

Николай Иванович молча покачал головой, умело забинтовал Борькину рану, потом спросил:

— А с этими что делать будем? — он указал на убитых.

— Сволочи… — нехорошо ругнулся легкораненый Боб. — Что делать? Обоссать и заморозить, вот что с ними делать! Чуть не убили, гады.

Он отошел на несколько метров в сторону к кустам и стал блевать. То ли вид окровавленных тел, то ли собственная рана на него так подействовали — не знаю. В общем, зря завтракал. Только ветчину со сгущенкой перевел.

Однако дурной пример заразителен — я, присмотревшись к трупам, тоже… не сдержался, в общем.

Николай Иванович, в отличие от нас, оставил содержимое своего желудка в неприкосновенности. Волевой человек, или закаленный.

Все трое убитых были явными азиатами. Невысокие, в мертво-лежачем виде они вообще казались подростками. Ну-ка, ну-ка… Уж не те ли это русскоязычные казахо-японцы, что с нашими боссами перед камерой на полигоне позировали? Очень даже может быть…

Коля с Борькой видеозаписи не видели и не знают даже ничего о кассетных таджико-японцах. Я особо-то и не распространялся. Так, пересказал им кое-что своими словами.

Хотя и в нашей армии ребят с такими узкоглазыми мордами — тьмы и тьмы. Помнится, еще поэт Александр Блок это подмечал. Впрочем, черт их разберет.

— Маленькие они какие-то, — отблевавшись, жалостливо сказал Боб. Ну вот, не прошло и пяти минут, а уже сострадаем.

— Жалей их, жалей… Теперь можно. Маленькие, да удаленькие. Уделали бы нас и не чихнули, — я сплюнул в сторону трупов. — Коля, ты уверен, что их на гряде только трое было? Хотя… Будь их хоть на одного больше — мы бы с вами сейчас уже на седьмое небо вознеслись.

— Они-то маленькие, а вот за большой пень с…ть садятся, — резонно, но бестактно заметил Николай Иванович, хмуро глянув на почти двухметрового Бориса. — Сказано же было — тихо лежать. Ты бы еще граммофон завел. Чем ты там брякал?

Уж не знаю, почему Коля вспомнил именно граммофон. Хоть бы про патефон сказал, или магнитофон. Это он от расстроенных чувств, наверное, о граммофоне сказанул. Борька открыл было рот, чтобы достойно возразить, но я прервал дискуссию.

— Все, заткнулись. Отстрелялись, отблевались, теперь… Значит так, мужики, этих придется раздеть, — я указал на трупы, — собрать их барахло в кучу…

— …и сжечь, — докончил за меня Борис.

— Нет, Боря. Собрать в кучу и поглубже заныкать. А самих — оттащить от схорона куда-нибудь подальше, и тоже закопать. Но так, чтобы ни одна собака не раскопала. И гильзы стреляные, их и наши, собрать, по возможности все, и припрятать. Мы с Колей займемся грязной работой, разденем этих, а ты, Боря, яму для них выкопаешь. Дело не очень приятное… но, сами понимаете — надо. Не оставлять же их здесь. И так уже мухи налетели! Возражения? В таком случае, приступим, помолясь.

Глава двадцать вторая

Из Центра, с Хорошевского шоссе, Логинов получил шифровку. Прочитал ее раз, еще раз. Передал для осмысления Власенкову, а сам стал прикидывать, сколько человек сможет подключить к этому новому делу. Получалось немного, то есть почти никого. Новую рабочую группу создать было невозможно чисто физически — свободных людей не было. Но начальство на такие пустяки внимания не обращает — хоть и яловая, а телись. Группа Логинова сориентирована — значит, должна работать. А как — дело командира. Но если проворонишь что-нибудь серьезное…

А как узнаешь, особенно вначале — серьезное или не очень? Сейчас все серьезное. Для очистки совести отстучал в Москву Захарову с Бельковым слезно-жалостную просьбу об усилении группы, четко понимая, что на его просьбу в лучшем случае не обратят внимания, а в худшем — начальственно рыкнут.

Координационный центр ориентировал полковника на алмазы. Не на бриллианты, какими становятся алмазы после обработки огранщиками, а именно на „сырые“, необработанные камни. А еще точнее — не на алмазы, а на территорию возможного месторождения этих алмазов. Для Логинова это было неожиданно. До сих пор в задачу группы не входили проблемы, связанные с полезными ископаемыми. Впрочем, в армии, когда начальство ставит задачу, подчиненный должен четко ответить: „Есть!“ — показывая тем самым начальству, что понял суть приказа — и приступить к выполнению.

Из ориентировки Логинов с немалым удивлением узнал, что некогда на северо-востоке Ленобласти проводились геологические работы на предмет поиска алмазов. Не в Сибири, не в Архангельской области и даже не в Африке, а здесь, под боком… Чудеса!

И самое интересное заключалось в том, что специалисты-геологи достаточно высоко оценивали перспективы обнаружения структур и кристаллов. Но дальше — сплошная белиберда. Поскольку в „эпоху застоя“, как, впрочем, и сейчас, алмазы являлись стратегически важным сырьем, вся информация по ходу работ была плотно закрыта, а потом, ближе к концу перестройки, таинственным образом исчезла.

В „смутное время“ финала перестройки — дебюта демократии о тех работах двадцатилетней давности, казалось, совсем забыли. Но, видно, не все. В последние несколько месяцев вокруг этой проблемы усилилось „поле интереса“. Центр отметил, что некоторые финансовые группы — эти сплоченные общим интересом команды мародеров — стали проявлять повышенную заинтересованность к проблеме. Начались движения на предмет аренды перспективных территорий. Стали создаваться какие-то „дочерние“ компании, косвенно нацеленные на „решение геологических проблем“.

Хостинг от uCoz