Александр Яковлев

Охота на зайца

Еще его сильно донимали хищные рыси, которые прыгают с деревьев на шею бедным путешественникам, змеи, коварно подстерегающие нежные борькины ноги, и всяческие ядовитые насекомые типа мухи цэ-цэ. Комары и некоторое количество мошки довели его почти до безумия… Впрочем, насекомых он боялся правильно, но не тех, кого следовало бы бояться — таежный клещ как раз незаметно и небольно цепляется. Хотя в середине июня подцепить у нас энцефалит — шанс уже незначительный.

Когда вышли на болото, Боб мгновенно стал тонуть. Я, как мог, помогал ему выбраться, но он тут же находил укромную мочажинку и опять с шумом и брызгами проваливался в нее. При этом матерился так громко и выразительно, что если бы здесь водились говорящие попугаи, они все до единого выучились бы нецензурной брани. Но я его затыкать и не пытался — бесполезно. Пускай извергается, филолог, если ему так легче.

Но это было еще не болото, это была лишь прелюдия, на что я с присущим тактом и указал моему другу. Мол, так и так дружище, но там, куда мы идем, мощность торфа резко превышает твой рост. Так что, если не хочешь долго и мучительно булькать в трясине, смотри под ноги и старайся аккуратнее выбирать место для своих лап сорок шестого размера. Борька заныл, заверещал, но сообразив своей городской башкой, что мне как бы и наплевать на его нытье, понемногу приспособился. И остаток пути по действительно непроходимому болоту прошел по неприметным жердочкам почти нормально.

Я давно заметил, что крупные люди в лесу как-то не очень… Неудобно им, некомфортно. Я и сам не мелкий — сто восемьдесят два, но Боб меня на четырнадцать сантиметров переплюнул. Помню, мы с ним лет до пятнадцати мерились — кто выше, потом прекратили за явным Борькиным преимуществом.

Не знаю уж, каким чудом он не выколол себе глаза, но к концу перехода — всего-то километров девять прошли — Борька все-таки упал совсем уж неудачно и здорово разодрал лоб. Тут вообще началось такое, что не опишешь в словах…

На его счастье, болото с коварными мочажинами и действительно опасными „окнами“ вскоре кончилось, местность стала повыше и гораздо суше. Всего и шли-то часа два с половиной, но достал он меня крепко!

Возле одного из замаскированных выходов схорона Николаем Ивановичем была обустроена наземная летняя резиденция — шалаш, стол с чурбаками вместо стульев, кострище и небольшой запас дров. Коля мне говорил, что хотел вначале избушку какую-нибудь простенькую сладить — не все же время под землей барсуком сидеть — но потом передумал, чтобы не привлекать внимание посторонних. К избушке обязательно всякий нежелательный элемент потянется — охотники с грибниками шляться станут, черные следопыты с лопатами придут. В этих краях, на месте гибели Второй ударной армии, брошенной в окружении доблестным генералом Мерецковым, а затем и врагом народа Власовым, до сих пор немало шатается любителей в земле покопаться. Железа разного здесь немало, а костей — еще больше…

Тут же, неподалеку от шалаша, протекал ручей, в котором, как ни странно, водилась рыба. Не хариус, разумеется, но окушков и плотиц при известной сноровке на уху натаскать можно.

Потеплело, дождик давно кончился, и первую ночь мы с Борькой провели почти под открытым небом — в шалаше на еловом лапнике, укрывшись куском брезента. За ночь, несмотря на теплую погоду, немного продрогли, и утром Боб решил размять свои старые кости. Вот тут и началась молодецкая потеха под названием „колка дров“.

Вначале он схватил топор и бодро-весело сообщил, что в качестве утренней зарядки собирается нарубить пару кубов дровишек. Так и сказал — „нарубить“. На мое ржание не отреагировал, подкинул на ладонях топор, поплевал на них и…

Топор, колун, лопату и зачем-то грабли Николай Иванович прячет на поверхности в кустах, неподалеку от кострища. Впрочем, и под землей у него разного шанцевого инструмента хватает.

Ну, давай, давай… Ученого учить — только портить, флаг тебе в руки, дружище! Я выкатил ему три не особо и крупных еловых чурбака из заготовленных и припрятанных Колей в ближайшем ельнике и… понеслось дерьмо по трубам! Картина неизвестного художника: „Самсонище, обдирающий льва“. Геракл недоразвитый…

Когда топор намертво увяз в первом же полене и Борька мощными руками попытался отломать топорище, слабое сердце мое не выдержало, здравый смысл победил желание продолжать наслаждаться зрелищем, и я выдал ему колун.

Вот „рубит“ теперь, а я сижу неподалеку, подбадриваю, опытом делюсь и на костре готовлю пищу.

Хорошо! Лес, тишина, мелкие пташки чирикают. Костерок дровишками потрескивает, горьким дымком в лицо лезет. Я показываю огню фигу и говорю: „Дым, дым, я масла не ем“, — есть такая народная примета. И действительно, на какое-то время дым отворачивает в Борькину сторону.

Из посуды я нашел неподалеку от костра две большие сильно закопченные консервные банки. В одной вскипятил воду и заварил крепенький чай, в другой — сварганил макароны. Обильно приправленные банкой китайской свиной тушенки „Великая стена“, они пахли и выглядели вполне съедобно. Ложки и кружки мы с Бобом предусмотрительно, как старослужащие воины, прихватили с собой из машины. Осталось дождаться триумфального окончания Борькиной колки дров, и можно завтракать.

— Боб, тебе скоро „полтинник“ стукнет… Ты что, никогда дров не колол?

— Да сто раз… Просто эти поленья дурацкие какие-то. Одни сучья…

Все же справился. К концу дело движется — последний докалывает. Еще раз сорок тюкнет, и зарядка окончена.

— Боб, анекдот о колке дров… Короткий.

— Если короткий — давай.

— Парень, ты чего сидя дрова колешь?! — А я лежа пробовал — неудобно.

Борька смеется — понравилось, и, сделав зверское лицо, последним решительным ударом наконец раскалывает проклятое полено. Финиш. Бурные аплодисменты.

— Кончай грязную работу, давай завтракать и двинем на экскурсию, схорон смотреть.

За неимением мисок — не додумались в городе прихватить — макароны пришлось есть прямо из банки-кастрюли, но это не повлияло на скорость поглощения пищи.

Удивительное дело — гоняют меня как пса шелудивого, нерв мне какие-то злыдни постоянно делают, а аппетит не пропал. Даже наоборот. Да и у товарища Белыха — это фамилия у Борьки такая — несмотря на царапину на лбу и натертую ногу, тоже некоторая прожорливость отмечается. Свежий воздух, что ли, на нас так действует?

Смолотили мы макароны вмиг, напились чаю со сгущенкой и сухарями ванильными, и повел я Борьку на экскурсию в схорон. Благо, недалеко, метрах в десяти от костра, главный вход находился.

* * *

Знамением свыше это было, с перепутками в субботу, или еще чем-то, но их шарашку все же прикрыли. Во вторник. Пришел Николай Иванович утром работу работать, а ее, работы-то, и нет. Вот такие пироги с котятами!

Секретарша начальника, совмещавшая в одном лице и кассиршу, и отдел кадров, и отраду сердца шефа, отдала ему трудовую книжку, а насчет денег посоветовала звонить. Сейчас, мол, пока денег нет, но скоро будут, может быть…

Николай Иванович прикинул, что лучше — не забирать трудовую до победного конца, пока не рассчитаются полностью, или забрать сейчас? Решил — лучше уж без денег, но с трудовой… Потом ищи их, эту шайку-лейку, умыкнут трудовую книжку, паразиты, а в ней стажа — на двоих хватит.

Зашел он к себе в столярку, собрал в сумку инструмент, свой, личный: долота, стамески, рубанки — и отбыл восвояси. Обидно, досадно, но… ладно. Даже последнюю бутылочку, на посошок, с мужиками не стал раскатывать — как-то не тянуло. Попрощался с каждым за руку и…

Невесело было, да и в коллективе не замечалось большого энтузиазма — все оказались на улице. Впрочем, все равно к вечеру нажрется трудовой народ — был бы повод.

В тот же день, вечерней лошадью, вернее электричкой, отбыл Николай Иванович на свою фазенду, в заповедный свой схорон. „И пошла она к черту, эта работа, — решил он, — недели две отдохну, а там видно будет“.

Рюкзак собрался тяжелый. Ну, да не привыкать, главное — до мотоцикла добраться. Мотоцикл, старенький „Ковровец“ с зайцами на бензобаке и с желтым, наверное, еще довоенным номером, он оставлял в сарае у одной знакомой бабушки в деревне Манихино.

Благодаря умелым рукам Николая Иваныча, починившего бабуле между делом крышу сарая и повалившийся забор, одинокая старушка взялась бы хранить не только его мотоцикл, но, пожалуй, и „мерседес“, которого у Николая Ивановича никогда не было и не будет.

До „Ковровца“ он добрался лишь к шести вечера и, оседлав стального коня, затарахтел, запылил в сторону убежища. Бак был залит до горловины, мотор работал ровно, и укатанный проселок лентой стлался под колеса хорошо объезженного мотоцикла.

„К десяти доберусь до лесосеки, — подумал он, мельком глянув на заграничный хронометр „Ориент“, — а в двенадцать тридцать должен быть на месте“.

Минут через сорок он свернул на заброшенную, порядком заросшую молодыми березками и елочками лесовозную дорогу, которая через четыре километра и закончилась на старой вырубке. Здесь он спешился, тщательно спрятал, укрыл ветками и травой своего стального коня и продолжил путь пешком. От старой вырубки до схорона было всего восемь с половиной километров, и все — через болота, но по знакомым тропкам. Рукой подать, когда знаешь дорогу.