МеЛ
Жизнь попугайская
Лори снова произнесла: „Спасибо, все было хорошо“. Чтоб не томить парня, чтоб отпустить его от себя, она протянула руку и сказала: „До свидания, Барри“.
Мопс, чуть наклонив голову, хмуря брови, серьезно оглядел лицо Глории. Он будто пытался угадать, а точно ли та хочет, чтоб он вот так просто пожал ей ручку и свалил? Или он чего-то не допонимает в ее молчании? Может, стоит поцеловать, обнять хотя бы тихо дышащую ему в плечо худенькую женщину?
Барри мягко пожал протянутую ему ладонь. Опять же, не улыбнувшись. Хотя что-то такое и промелькнуло в его лице, будто он хотел улыбнуться, но вспомнил кое о чем.
Он кивнул головой, тряхнув поблескивающими при свете яркой луны кудрями и будто бы сделал шаг, чтоб уйти.
Но не ушел.
Снова подавив улыбку, оставив ее хозяйничать лишь только в поблескивающих глазах, он вдруг произнес.
— Я понял, спектакль так себе. Тебе не понравилось. Я понял.
Мужчина чуть развел руками, как бы оправдываясь за неудачно им выбранный спектакль.
— Надо было точно, на Ричарда пойти. Там, может, что-то бы и увидели.
Лори не выдержала и громко, весело рассмеялась.
Она поднимала голову к звездам и смеялась над смешным парнем. Почему-то ей было очень, ну очень хорошо сейчас.
Барри, наконец, тоже улыбнулся, а потом, непонятно чему, тоже рассмеялся.
Вдруг сказал: „Ну вот, теперь вижу, что действительно все хорошо. А то даже как-то несерьезно — лить слезы по какому-то старому попугаю“.
Лори резко оборвала смех. Тут же замолкла, будто проглотила остатки смеха.
Мопс, будто подавившись, тоже примолк. Улыбку, красившую его, он смял. Снова будто скрыл ее за напускной хмуростью. Они помолчали.
Парень все думал о чем-то, глядя, как заметно изменилось настроение женщины от его слов.
Задумчиво оценив ситуацию, он неожиданно предложил: „Хочешь попугая? Завтра пять принесу. На выбор. Забудь ты о том, что остался у этого Лоренса! Пять таких, хочешь?“
Лори еще ниже опустила голову, не давая парню видеть ее изменившиеся глаза.
— А хочешь… десять? И все твои будут.
Барри, видно, хотел снова увидеть улыбку женщины. Уже хотел шуткой вернуть мягкую, трогательную нежность ее светлых глаз.
Но Лори не отвечала. Не улыбнулась, качая головой, не сказала: „Нет, десять не хочу“.
Барри взял руку женщины в свою. Погладил ее другой рукой, а затем, осторожно, будто боясь обидеть нахальством, обнял Лори. Опять же осторожно, будто обнимал одними своими длинными руками, не прижимая ее к себе.
— Лори, прости. Мне не нужно было напоминать тебе о попугае…
Глория подняла голову, будто вскрикнув, она дернулась в руках парня и, чуть горячась, ответила.
— Дело не в попугае, Барри! Не в нем! А в том, что с ним связано!
И тут женщина начала быстро-быстро говорить рвущиеся из души слова. Те, что не сказала бы даже и близкому человеку, даже бы Молли не сказала. Но вот этому, в общем-то незнакомому ей человеку вдруг решилась.
— Дело во мне. Во мне, понимаешь?!
Глаза Глории поблескивали, то ли от набежавших вдруг слез, то ли просто отражали свет ясного вечера. И было в них столько печали, что казалось, она потеряла не друга, всех друзей разом.
— Этот попугай не просто птица, живущая в нашем доме, это — память. И даже не моя, не обо мне.
* * *
— Жена человека, который жаждал отобрать у меня попугая вместе с домом, была первой женщиной, кому Деринг произносил свое приветствие „Дор-рогая“. Но сначала эта женщина была женой мною любимого человека. А я… я женой Джо стала по случаю. Просто, просто из сострадания. Или нет — из-за долга.
Я начала работать у Саммера сразу после школы, была его ассистенткой. Он был тронут моей преданностью животным. Умению с ними ладить. Со всеми: маленькими и большими; спокойными и не добрыми, агрессивными даже. Он оплатил мои курсы по микробиологии и я стала делать в его клинике анализы животным. Он сам преподавал мне ветеринарию.
Я была совсем девочкой и по-детски, тайно, завидовала его красавице жене. Да, да, будущей миссис Лоренс. Потом Джо заболел. И скорее из-за тоски по ней, чем из-за здешнего болотного воздуха, образовалась его опухоль в правом легком. Чтоб меня не выставили из его дома-клиники, он, уже умирая, оформил со мной брачное соглашение. И я стала, наконец, как мечтала, я стала миссис Саммер. Разумеется, уже после того, как эта женщина сбежала к богачу Лоренсу.
Дерингу пришлось туго. Мне эта птица свои дружеские слова говорила иначе — „Дор-рогуша, детка“. А тут вот, пришлось переучиваться.
Это не мой муж, а я сама научила попугая говорить мне „Дорогая Ло-ри“. До этого, он говорил… Он называл иное имя. И я, боясь, что птица будет напоминать Джо о его бывшей супруге, делая ему больно, по ночам приходила в его кабинет и учила марабу своему имени. Настойчиво учила.
Я понимала, как было несладко Джо слышать эту прибавку к словам своего любимца. Он, бывало, спрашивал его: „Где Мэр-ри, Деринг? Где Мэр-ри?“ А попугай, путаясь, отвечал: „Здравствуй, Лор-ри! Где
* * *
Барри так и держал Глорию обеими руками за плечи. Пальцы чуточку сжимали их округлость, но без особых усилий. Парень будто боялся отвлечь своим присутствием, а тем более прикосновением, желание женщины высказаться.
Он, может быть, даже и не сильно вникал в то, что она говорила. Будто только краткий конспект, обрывки ее фраз отражались в его мозгу и сердце.
Взгляд Барри был внимательным и в то же время недоуменным. Сложности с этой женщиной, о которых предупреждала его Молли, как будто не показались ему страшно непреодолимыми. Кажется, ему удалось выполнить „маленькое“ поручение его подружки — развлечь Лори. Вдовушка, у которой отобрали птичку, даже как-будто обрадовалась вечеру, проведенному с ним.
И странно, ему самому показалось это приятным. Он будто сам получил удовольствие от неординарного вечера. Вечера, который он называл сначала „шефством над бедной овечкой“.
Теперь часы, проведенные с Лори, он, конечно бы, так не назвал. Назвал бы их иначе, например… новое знакомство.
И вдруг женщина, в общем-то из-за его неосторожного слова, начала говорить о глубоком в себе. О чувствах. Барри было странно, ведь он не знал ни ее, ни этого чудака и неудачника Джо. Но он был чутким человеком. Ему было трудно обидеть женщину, оборвать ее в непреодолимом желании излить душу. Да и понятно, суды, тяжбы. „Обезьяна какая-то ее покусала. И на эту же бедолагу в суд подали из-за мартышки-кусаки. Тоже, какая-то безрадостная жизнь у этой вдовушки. Мужа похоронила… Ну пусть, не мужа… Да черт их там разберет, любила мужика — значит жена! Потом вот друга-попугая отсудили… Так что…
Барри отвлекся от говорящей, как во сне, женщины. Он посмотрел на ее дом. На пару уже освещенных светом люстр окон.
Одно, кстати, было не прикрыто. И из него осторожно, сверху вниз, на парочку, на них, значит, с Глорией, смотрел какой-то господин.
Барри так и решил про себя — „господин“, ибо человек этот, подслушивая и подглядывая, делал вид, будто ничего такого в том нет. Будто то, чем он занимается — это важно и порядочно.
Между тем Глория продолжала говорить, глядя в прорезь расстегнутой шелковой рубашки Барри. Как раз туда, где меж цветастых узоров модной вещицы была видна крепкая мужская грудь с бьющимся под ней весьма пылким, по мнению Молли, сердцем.
— …всю жизнь птица жила в клетке размером в вытянутое крыло. Получив неожиданную свободу, она просто испугалась. Деринг вдруг вспомнил, что он — птица и может летать. Испугался своему открытию и, как всякий старик, оглушенный неожиданностью, умер. Сердце не выдержало внезапной свободы. Вот ведь как…
Глория поджала губы и низко опустила голову. Отвела взгляд в сторону.
А Барри, решив воспользоваться тем, что женщина ничего не видит вокруг себя, задрал голову и мимикой, качая головой, показал господину, что подсматривать, да подслушивать — нехорошо.
Глория же, будто сняв камень с души, вздохнула и неожиданно легко улыбнулась.
— Знаете, Барри, вы первый, кто слышит это признание. Ни Молли, ни бабушка Джо, никто не знает о том, что вы услышали.
— Э-э, кроме бабули, значит, никого?
Лори покачала головой, нет.
— У меня бывает часто бабушка Джона. Ей девяносто, но она дипломированный ветеринар. И… мое прикрытие от инспекторов.
Мопс снова осторожно посмотрел наверх, на окно. Заметив, что господин от него отошел или, по крайней мере, столь нагло уже не подслушивает, кивнул, как бы соглашаясь со словами женщины и отпустил ее плечи.