МеЛ

Мальчик мой звездный

— Ну что, опять ждала? Или уже отлегло? Крафта, я понял, выпроводила.

Я сглотнула, вглядываясь в малейшие черточки его лица. В ушах звучали стихи из его песни:

Хлещи меня по щекам,
Бей наотмашь, что есть силы.
Твой я, девочка моя.
Только твой, зови меня милым.

— Тэд, почему тебя не было целую неделю? У тебя всю неделю не было концертов, я знаю.

— Позвони Крафту, он знает, где бегают его мальчики, даже если у них нет работы.

— И где же?

— В гостях у сэра де Ротшильда.

— Как он поживает?

— Ну что ты злишься? У нас с тобой еще две недели взаимных упреков. Время есть! Улыбнись, Лори.

Он попытался поцеловать мне руку, но я отняла ее.

Лоренс скользнул взглядом по моему лицу, усмехнулся и, обойдя меня, прошел в гостиную.

— Тэд, я хочу тебе сказать…

— Лори, не нужно. По контракту ты включаешь магнитофон и задаешь мне вопросы. Я на них отвечаю. Это все, Лори. Расслабься.

— Ты, видно, хорошо расслабился у сэра Ротшильда.

— Очень.

— Наркотики принимаешь?

— Легкие, по настроению.

— Почему только легкие?

— Сердце, сердце жалко. Себя.

— Там были женщины?

— Да.

— Поподробнее.

— У Ирвина их было… раз, два…

— Мне наплевать на Ирвина! Кого предпочел ты?

— О!!!

— Ага! Значит, женщины были.

— Я сказал „о“, это значит, о… дна.

„Еще хуже“. — Подумала я.

Он закружил по комнатам дома. Я шла за ним по пятам.

Он не остался на первом этаже, а поднялся на этаж наших с Джоном спален.

Заходил и туда. Все высматривал, будто искал там кого-то.

А я атаковала его вопросами. Теми вопросами, что интересовали прежде всего меня. Лично.

— И кто же она?

— Имя меня никогда не интересует. Бюст, помню, приличный был.

Мне тут же стало интересно, а каким ему кажется мой?

— Что значит „приличный“?

— Ну…

Он посмотрел на свою грудь. Будто пытался отыскать там то, о чем шла речь.

— Да побольше, чем можно заметить вон в том зеркале.

Я оглянулась на зеркало.

Заметив его довольную ухмылку, поняла, что он меня поймал. Развернулась и резко ударила его по щеке. Получилось сильно, наотмашь.

Его лицо дернулось, колыхнулись длинные волосы.

— Лори, это не предусмотрено контрактом.

— Я заплачу тебе сверх контракта!

— Сколько?

— Хочешь побольше, могу добавить!

— Нет. Не хочу. Иди к себе. Я буду спать. Вчера устал, пришлось много выпить. Как-то нехорошо с непривычки. Прости. Я не смогу адекватно реагировать на твои вопросы. Работы сегодня не получится. Хочешь, закатай на пленку свои вопросы, я, может, проснусь пораньше, запишу ответы. Оставь магнитофон.

Он говорил спокойно, даже мягко, утешительно.

Казалось, ничего не произошло. Как будто он и не замечал, как во мне все закипало.

На что я злилась? Прежде всего, конечно же, на себя.

Он был непредсказуем. Не участвовал в моей игре, все время вынуждая меня подчиняться своим поворотам.

— Тэд — ты безмозглый болван!

— Возможно. Но и болваны, бывает, мучаются с похмелья. Мне опять за руль… Мне снова уезжать, Лори.

Я готова была расплакаться. Ведь он прав.

Лоренс погладил меня по щеке.

— Прости, детка. Иди, пожалуйста. Ты тоже что-то неважно выглядишь.

Я оставила его одного в пустой комнате для гостей. Куда никто не заходил, казалось, лет сто.

И ушла. Но чего мне это стоило…

Я раздвоилась. Я не знала, чего я хочу. От него, от себя. Вообще от жизни.

Я начинала любить, будто начинала болеть.

Встреча

Руки свои положи мне на плечи
Танец без музыки, танец любви.
Сколько б не длилась случайная встреча,
Время отмерит нежные дни.

— Привет!

Я постаралась выглядеть отдохнувшей. Такой независимой. Такой легкой…

Кажется, он поверил, что я вот-вот …полечу.

Понимал ли он причину?

— Привет. Рад видеть тебя. Э… что-то не так? Впрочем, э… это не важно. Начнем?

— Что?

— Как что? У нас не так много времени осталось. Дней… э… семь.

Он не держал меня за руки. Он просто смотрел на меня, стоял рядом и оглядывал меня. Долго, пристально. С недоверием. С вопросом в глазах — полечу ли я?

А я играла не в себя. Быть собой мне было уже не под силу.

Чуть скрипнув голосом, я ответила.

— Ничего, бог успел за это время многое.

Пауза. Усмешка.

— Итак ?

— Кто твои родители?

— ???

В его глазах было сильно изумление. Он не ждал простого вопроса. Я никак не могла понять, что он ждал? Вопрос, просьбу? Может, рассчитывал услышать признание, заметив реакцию на радость, что я снова вижу его?

Он прочистил горло, отвел взгляд.

— А я думал, опять про мои деньги. Чего и сколько?

— Слушаю про родивших тебя людей.

Я изобразила серьезность. Показала взглядом на включенный магнитофон.

Тэд пожал плечами и, не сходя с места, ответил.

— Мать — итальянка, Тереза Чинзано. Брак с Лоренсом у нее второй. От этого брака сын — Тэодоро. Это я.

Он поклонился, как делал это на сцене вот уже более десятка лет.

Затем продолжил, навалившись на косяк дверного проема.

— Отец — Артур Лоренс, клерк в автомобильной фирме. Очень гордится сыном. Хоть мой голый зад по телевизору показывай, он говорит…

Лоренс выставил вверх большой палец вытянутой руки.

— Во!

Тэд посмеялся и тихонько шевельнул рукой. Будто лениво махнул ею.

— Ему все во мне нравится. Он — американец. А у людей этой национальности, на мой взгляд, повышенная гордость за все, что несет отпечаток личного клейма. Даже на дерьме. Еще что-то?

Наверное, я показалась ему пришибленной, одичавшей в тоске. Он мило улыбнулся и, обняв за плечи, повел меня в гостиную.

Я благодарно улыбнулась ему, вздохнула. Мне было приятно под его сильной рукой.

И тепло.

— Как часто ты видишь своих родителей?

— Редко. Очень редко. Но мы перезваниваемся.

Мы сели в кресла, стоящие напротив.

— Только в дни их рождения, ну еще, может, когда уж очень заскучают. Ну там болезнь, хандра.

— А ты? Ты не болеешь, не видя их подолгу?

— Лори, я — другое дело. Я не принадлежу себе. Ты же жена импресарио, понимаешь, я не передвигаюсь без „хвоста“. Ну куда я с такой оравой папарацци? Они же сомнут их домик, разнесут в щепки, собаку напугают. Я уж не говорю о ежесуточном патрулировании меня с камерами. С деревьев, с балконов, из окон. Господи, да ты же все знаешь!

— А ты их любишь?

— Кого? А, родителей. Да. Да, конечно. Я же…

Лоренс улыбнулся широко и красиво. Глаза были добрыми. Отливали темно-синим огнем.

— Это меня государство американцем считает. А я — итальянец, Ло. А итальянцы несколько иначе любят своих близких, более преданно, чем все. Ну это на мой взгляд.

— А они тебя? Или только гордятся?

— Наверное, тоже любят.

Заметив свое отражение в зеркале, я полюбовалась собой и спросила: „Твоя мама — красивая женщина?“

Лоренс вздохнул и примял под спину подушку. Сел удобнее, закинул ноги на диванную подставочку.

— Ну перестань. Что за вопрос? Ты же не хочешь, чтоб я при тебе принизил красоту твоей матери?

Я посмотрела в его лицо, на его руки, гордую шею.

Да, пожалуй, это был детский вопрос.

Я, будто тоже решила устроиться удобнее. Покрутилась по гостиной, посмотрела на диван. А потом подошла к креслу, где сидел он, и села на мягкий подлокотник.

Он улыбнулся на мои перемещения. Продолжил отвечать: „Матери моей, так кажется и лучше было бы, если бы я сошел… с небес. Она до сих пор видит во мне мальчишку. Обожает кормить меня собственными приготовлениями. Когда я ем, она садится напротив, и смотрит. И подкладывает мне чего-нибудь еще. Я ей худым кажусь. „Заброшенным“.

Тэд тихо вздохнул.

— Это ее слово.

— Тэд, она тебя любит.

Лоренс хмыкнул. И навалился на мою сторону кресла.

Теперь его лицо было на расстоянии не более десяти сантиметров от меня. Мне уже не был виден блеск его глаз. Не был слышен одуряющий запах его дивного одеколона. Только тепло от чуть касающихся меня его бедер. То есть, я уже слилась с ним, не в поцелуе, так чувствами.