МеЛ

Мальчик мой звездный

В ритме стука сердца…

Ты уходила, я держал тебя руками.
Ты уходила, я держал тебя словами.
Ты ушла. Но крика звезды не услышат.
И с потерей в небе звезды не погаснут.
Эта ночь не в праве разлучить нас.
Ты ушла. Ответь мне, почему?

Зачем слова любви, они уже бессильны.
Зачем мне память о тебе, с рубцом на сердце?
Зачем?! Но крика звезды не услышат.
Ведь звезды наши во мраке не погасли…
И ночь осталась в утешенье,
А ты ушла. Ответь мне, почему?

Как правило, Тэдди еще раз появляется на сцене, чтобы сказать публике, что он ее любит. И не жалеет, что они сегодня так долго смотрели друг другу в глаза. Потом под прикрытием музыки и сгущающихся красок света от прожекторов он уходит.

Музыканты продолжают играть. Но наступает самый ужасный момент для оцепления. Толпа угадывает, что в приглушенном свете и смолкающей музыке уже нет того, кого она жаждет видеть еще и еще. Что ушедший за кулисы Лорс больше не покажется ей. Живая волна начинает давить на металлическое ограждение, пытаясь дотянуться до следа кумира.

Публика гудит, ревет.

Но его уже нет.

Гаснут его любимые цвета. Снова сиреневый, снова фиолетовый, черный…

Микроавтобус уже увозит Лорса к гостинице. Грим на лице расплылся, но это ерунда. Сейчас он умоется, скинет с себя одежды. Скинет все! Все, и маску звездного образа тоже. И он станет тем, кого никогда не узнает в своей массе ревущая от истерии восторга, любящая его толпа.

Самолет несет Тэдди Лорса на родину.

Потом машина мчит его домой.

Там он снова переодевается. В зеркальных стенах холла небольшого дома заметно движение обычного человека. Вот он останавливается, чтобы еще раз взглянуть в зеркале на отражение своего усталого лица. Приближает лицо, грустно улыбается. Но только самому себе.

И делает шаг к выходной двери.

Нет, к Ней.

К той, что не стонет под музыку его песен. Не рвет на нем одежду, добывая очередной талисман. Той, что не обвешивает стены своего дома плакатами с изображением его улыбающегося лица. Не обзванивает подруг для передачи очередной небылицы о нем.

К той, которая, он уверен, успеет разглядеть тень души его, слабеющей под вакуумом космического одиночества. К женщине, о которой он тайно и давно мечтает.

Эти скрепленные пластиковой скрепкой несколько листков контракта между ним и ее мужем, стали для него пропуском в мир отношений, которые превратили его и ее из чужих друг другу людей в неделимую суть. Большую, чем даже сам свет. В непреодолимое желание видеть и слышать, чувствовать и понимать друг друга.

Он — Тэд Лоренс. Он — интересующий ее мужчина. Она — женщина интересная ему. И не важно, что для этого выбран столь грубый, на первый взгляд, вариант общения между ними — интервью. Он знает, дело не в нем, как в Лорсе. Дело не в звездном блеске его сценического следа. Интервью — это только повод. Повод, который нашла женщина сама. И это радует его. Отводит за плечи усталость по поиску повода. Воодушевляет его быть выше, быть лучшим. Возбуждает к жизни все самое доброе в нем. Он будто уже сейчас, еще не поговорив с ней ни разу, знает, что их встреча принесет ему радость и это будет высшее из чувств. Потому что это — начало той любви, которую он, любимый многими, сам еще не испытывал. Любви на уровне звезд.

Лоренс садится за руль любимой спортивной машины.

„Феррари-Спайдер“ несет его к Ней.

Он спешит отрабатывать свой приятный контракт.

Печаль

Я была в редакции, когда неожиданно услышала потрясшую меня новость.

— Лори, ты знаешь, твой любимчик поехал в Германию?

— Любимчик?

По выражению лица и жестам моей приятельницы я поняла, что речь идет о певце.

В этой породе людей для меня был и есть лишь один „любимчик“. Я задумалась. И вдруг до меня дошло, о чем мне только что сказали. Я по-идиотски заулыбалась и дернула головой: „Нет, не знаю“.

И что-то, какое-то воспоминание, меня насторожило. Ах!

— Этого не может быть…

— Я тебе говорю! Уже и по телевизору сейчас показывать будут.

Все двинулись в комнату отдыха нашего редактора. Его сейчас нет в кабинете.

Я беспокойно посмотрела в окно напротив. Даже не заметила, что выразила вслух мысль, сильно меня встревожившую сейчас.

— Господи, да ведь уже лето…

— Ты что?! Проснись, Лори! Конечно уже лето, каштан отцвел.

Я смотрела на кусок неба, видимый мне из окна и с ужасом начинала ощущать каждой клеточкой тела, что все во мне сжимается от страха. Будто это я — звезда и коллапс начал свое черное дело …со мной.

— Нет! Нет! Он не мог. Он не должен был ехать в Германию!

— Это почему?

— Он погибнет там!

Френсис недоверчиво посмотрела на меня.

— Что за чушь, Лори? Откуда ты это знаешь?

Приятельница нервно заулыбалась, явно недоумевала по поводу моей растерянности. Но увидев, что я, прямо на ее глазах, начинаю бледнеть и терять сознание, испугалась и попятилась от меня. Потом сбегала за стаканом воды и, теряя веселенькое настроение, начала меня отпаивать. Тихо проговорила.

— Перестань меня пугать своими прорицаниями, Ло. Вот иди и посмотри сама, там уже включили телевизор. Он живой и здоровенький, пошли…

Через прозрачную перегородку я вглядываюсь в пространство коридора и вижу, как все, толкаясь, спешат в кабинет редактора.

Я поднялась, вышла из-за стола и, отодвинув в сторону Френсис, вышла в коридор.

И услышала песню. Его песню.

Колеса прокатились по душе,
Но не жалей меня, не плачь по мне, дорога.
В любовь твою не верю я уже.
Бери, бери меня, дорога-недотрога…

Я вспомнила эту песню.

Страх, отчаяние, дрожь охватили меня, все внутри вдруг сковало, сама жизнь теряла меня. Я с трудом делала шаги в сторону кабинета.

Снова начала бормотать: „Но этого не может быть. Он не должен был ехать в Германию. Летом — нет“.

Френсис приблизилась ко мне и открыла передо мной двери кабинета.

— Да успокойся ты! Вон он, любимчик твой. Жив!

Наверное, во взгляде моем было мало жизненного. Френсис поняла, что-то не так с моей „крышей“. Она подхватила меня под руку, но я молча оттолкнула ее и прошла в проем двери сама.

Под звуки этой роковой песни, я растолкала кружок стоящих у экрана своих коллег. И уставилась в него.

„Это запись, это клип. Он не поедет в Германию. Нет! Нет! Лето еще не наступило!“ Мозги мои кипели, и не желали признать очевидного.

Я понемногу стала воспринимать слова диктора. Он говорил по-немецки, переводчик гнусавил: „Наконец-то немецкой земли коснулись колеса великолепной „Мазератти“ известнейшего во всем мире американского певца Тэдди Лорса. Его последняя лирическая песня, от которой сохнут и содрогаются миллионы его почитателей, озвучивает картину несущегося со скоростью двести километров в час его красного „Мазератти-Бумеранга“. Это роскошная машина, подаренная певцу известной итальянской фирмой после его потрясающих гастролей в Италии“…

Встреча

Кружится голова от глупых слов твоих.
Да ну и пусть кружится, если жаждет…

Помню каждую минутку нашей первой встречи с ним.

Приветствие его было стремительно быстрым.

Он опоздал на встречу на полтора часа, и мне хотелось отчитать его. Я приготовила речь… Я отрепетировала свои назидания перед зеркалом. Я занялась вообще уже другим делом, как вдруг столкнулась со служанкой, которая его провожала ко мне и с ним. Прямо в холле, куда я, уже не помню зачем, спустилась.

От неожиданности я словно проглотила язык и протянула ему руку.

Мы даже не пожали руки, а как бы коснулись ладонями и тут же развели их. „Привет!“ — это то, что сказал мне он. „Привет!“ — это то, что я ответила ему эхом.

Он, как-будто что-то увидев, заинтересовавшее его, буквально пронесся мимо меня. На ходу кивнув мне, и предложив: „Давай по-домашнему, на „ты“. Не будем утруждать себя церемониями“.

Я вдруг забыла, о чем хотела спросить его сразу, как только он переступит порог моей гостиной. Сразу неровно задышала, увидев его так близко. Он мне показался человеком „не отсюда“. Человеком, который вот здесь был лишним. Вернее, не подходящим ни к рациональному дорогому убранству дома, ни к его атмосфере, тихой и спокойной.