МеЛ

Фиалки в разбитом бокале

— И все?!

— Дурачок. Это потеря месячного запаса калорий. Год жизни для нервных клеток. И шесть месяцев тюрьмы, если ее адвокат не дурак.

Ладно, я ухожу. Бог в помощь. Хотя, какой там бог…

Я оглядываю этого инфантила, с глазами маньяка, и мне становится противно от его беспомощности.

Нет, сатаной я себя не ощущаю. Напротив, мелкой бациллой, пытающейся руководить мыслями и телом запутавшегося человека. Короче — сволочью.

Но кому-то же нужно сделать разрез на нарыве. Вот и возьму грех на душу.

У парня есть надежда. У меня — нет. Отыгрался в королей на уровне пола прихожей.

Я медленно одеваюсь, беру кое-какие вещи в сумку. И ухожу.

Фрэнк смотрит мне в след.

Перед дверью я скрещиваю пальцы, пытаюсь улыбнуться без вздохов и машу ему рукой с этим крестом, удачи.

Улыбнулся в ответ. Ну и ладно! Может так и надо.

Глава 20

Иду в отель в метрах трехстах от нашего.

За стойкой девушка.

— Добрый вечер, я звонил Вам только что. Лоренс.

— Да, да, вы хотели номер на ночь.

— Да. Это так. И на шесть утра, пожалуйста, закажите от моего имени вертолет на целый день до Стокгольма.

— Пожалуйста, заполните этот бланк.

Я заполняю документ, она удивленно читает, что я там пишу.

— Вы будете в номере один? Простите. Но это простая формальность, такое правило. Если вы не один, то нужно вписать только фамилию этого… второго.

Мне любопытно выслушать все это. Забавное предположение. Я что похож на Дон Жуана?

Утешаю девушку, говорю, что у меня на счет этого пост, и вообще: три жены в Америке, две в Африке и самая любимая в Папуа-Кукуме.

— Они меня инспектируют прямо со спутника. Ужасно, правда? Даже не развлечешься. А могут и лично проверить. Зачем нам с вами международный конфликт в таких масштабах?

Девушка улыбается. Она верит, что я — плут-ловелас. Ну и ладно.

Иду спать в свой новый номер.

Глава 21

Меня не было здесь шесть часов.

Но и после стольких часов я испугался зайти в свой номер. Поинтересовался у ребят о Фрэнке, говорят, где-то тут.

Глория, встретив меня на улице, сказала, что дочь не ночевала в своем номере.

Утешила.

И пригласила на встречу русского рождества. Что-то ненормальное чудится мне в нашем паломничестве. Но от скуки соглашаюсь.

Мы идем с ней на другой конец города. Пешком. Я жутко устал. Там есть православная церковь с тремя колоколами. Они звонят долго с переливами. Людей не очень много, можно зайти, посмотреть убранство.

Хорошо, что сегодня не мусульманский праздник, не хотелось бы в мороз снимать ботинки. Сегодня двадцать три градуса, нос мерзнет.

На улице я поднимал Глории капюшон. Когда останавливались, грел ей руки. Она решилась пойти в кожаных перчатках.

Вошли внутрь, она скинула капюшон и накинула на голову малюсенький платок. Сказала, что здесь так нужно.

Кому „нужно“? На нас никто не обратил внимания.

Глория снова восхитила меня своей необычайной красотой. На голове коса кругом уложена. Очень эффектно. Косметики меньше, а щеки горят с мороза. В ней действительно есть что-то от таинственности русских женщин. Я тихо сказал ей, что она „русская краса“. Эти слова я знаю по-русски. Забавно, но и она знает их. Она улыбнулась мне в ответ.

Потом я пошел поближе к иконам. Одна показалась мне настоящей.

Я, конечно, могу ошибаться, но где-то конец семнадцатого — начало восемнадцатого века. Хорошая икона. Смотреть на Богоматерь кисти русских мастеров можно долго. Там ведь красивости нет. Не утомляешься, не сравниваешь со знакомыми. Но, вместе с тем, становится невыносимо тоскливо, как от предчувствия большой потери. Сейчас, тогда или потом. Очень меня задела эта икона.

Заступница, заступись.

Пение хора мне, правда, не понравилось, я просто могу сравнивать.

На катки в Москве я не захаживал, но вот в Богоявленский собор на Троицу ходил. Великий праздник у них. Все украшается березовыми веточками, еще молодыми, пахучими. Горит золотом иконостас. Святые на иконах очень насторожены. Муки мало. Больше предостережения. Горели свечи. Много свечей. В соборе тогда было прохладно, сквозило страшно, несмотря на большое количество народа. Люди крестились. Священники освещали молящихся, пел хор. Хор Московской капеллы. Чудо, как было там торжественно. Я помню.

А здесь… просто. По-шведски.

Впрочем, Глории, кажется, понравилось. Она добрая женщина и чуточку сентиментальна. Хотя для женщины это достоинства.

Когда шли обратно, она опять коснулась темы семьи. Сказала, что Жаклин — бунтарка. Что основанием для развода с мужем послужил конфликт с ней.

Я слушал и молчал. Кого интересуют мои „разводы“? Здесь нужно просто участие. И молчаливое согласие: да, жизнь — искусственная роза, хороша только с расстояния.

— Дети бывают так несправедливо жестоки. Ты не согласен, Тэд? У тебя есть семья?

Ага, сейчас! Я стараюсь уклониться от деталей.

— Кто-то ж меня родил.

— Мой муж — известный дипломат. Жизнь на виду — это так обязывает.

Я слушаю ее. Но, честное слово, меня интересует сейчас совсем другое.

Где этот паршивец король?!

Провожаю Лори до гостиницы, она удивленно смотрит на меня.

— Ты не к себе?

Я кручу головой, нет.

Она нерешительно произносит: „До вечера“.

— До вечера, Глория.

Мы медленно поднимаемся по ступеням. Я останавливаюсь у двери. Через прозрачность стекол вижу, как она медленно, будто вот-вот остановится, идет по холлу отеля. Наконец, доходит до лифта и вот тогда оглядывается. Она что-то не договорила.

Но ей меня не видно.

Это она как на ладони.

Глава 22

Настроение поехало вниз. Чтоб хоть как-то изменить ситуацию, решаюсь пойти в бутик, купить себе сорочки.

Нет, можно было и заказ сделать, девочки Сэм Бэла любят получать чаевые, но что-то направило меня туда своим ходом.

Уверен, захотелось отыграться.

Отобедав, чтобы, во-первых, повидаться с Фрэнком, чего мне не удалось; во-вторых, чтобы разогреть себя свежими калориями, замерз во время прогулки; и в-третьих, я покупки люблю делать очень медленно. И если уж зашел в бутик, то выхожу через час-полтора, перемерив все, что мне понравилось. Правда, беру немного, но какое кому дело?

Глава 23

У входа в бутик меня встречает женщина лет сорока. Хороший макияж, свежая прическа. Дантист у нее неплохой, улыбка почти натуральная.

Я объясняю, что хочу. Она улыбается, дает мне кучу сорочек на легких пластиковых плечиках. Я беру одну, вторую… восьмую и иду в примерочную. Обнажаю верхнюю часть тела и начинаю мерить. Не закрывая шторы. Я не стесняюсь. Напротив, мне нравится, когда в примерке активно помогает приятная женщина-продавец.

А эта была приятной. Она все время хвалит меня.

— О, да, это вам к лицу. О, да, это к цвету ваших глаз.

— Да? А я всегда полагал, что они у меня зеленые.

— Да? Ну, тогда вот эту. Это прелесть, как вам идет! Да, это ваш цвет.

— Вообще-то, я не люблю зеленый.

— Ну тогда вот эта. Боже, как она замечательно оттеняет ваш загар. Да, очень хорошо. Беж — ваш цвет. Вы хотите розовую сорочку?!

Это ее удивляет. Она оглядывает меня, мысленно примеряя на загорелое в шрамах тело немыслимый цвет. Идет в зал. Перебирает и что-то несет.

— К сожалению, чисто розового пока нет, но может это, отличная модель от Христиан Диор?

Я меряю. Она опять.

— Вы правы! Как вы догадались, что это ваш цвет? Очень вам идет. Значит эту?

Она уже вздохнула с облегчением. Но зря. Я пришел купить три сорочки. Это самый приличный бутик. Я отсюда не уйду. Я улыбаюсь и, печально вздохнув, говорю ей, что это не все. Теперь я хочу черную. Ну тут она меня просто заваливает Валентино, потом Версаче. Нет, я не хочу такую модель. Что-нибудь французское. Да, Корден, да, посмотрим. Вот эти четыре я примерю, Нина Ричи — замечательно! Три-четыре оттенка черного, пожалуйста.

Потом я пошел с пятью белыми сорочками. Мне вдруг показалось, что классика пошла бы мне.

Ну через час, продавец охотно упаковывала мне сорочки. Довольна.

— А галстуки у вас есть? Есть? Да, давайте подберем. Очень хорошо.

И еще полчаса она крутится, примеривая на меня свои „ах, как вам это подходит“. Ну все, молодец, отработала. Даже улыбка почти свежая. Спасибо.