Юрий Зеленецкий
Зеркало Шекспира
Главное же для Х. Холланда и издателей было предупредить будущих читателей, что понимание В. Шекспира на деле выражается в понимании трагичности и его творчества, и его жизни, и, соответственно, при сохранении тех же условий жизни, трагичности положения самих читателей. То есть, от „свечи“ В. Шекспира, о которой он, как оказалось бесполезно, говорил в первых словах Гауэра в „Перикле“, можно зажечься, но об ее пламя можно и обжечься. Поэтому в обоих случаях последствия могут быть одинаковыми — трагическими. И, скорее всего, именно потому, что в „Перикле“ об опасности своего открытия В. Шекспир говорит наиболее откровенно, эту пьесу издатели не включили в первое фолио.
Следовательно, получается, рядом с В. Шекспиром все-таки были некие прототипы гамлетовского Горацио, пытавшиеся после смерти своего великого друга „поведать правду о нем неудовлетворенным“. Вот только людей „с чутким сердцем, здравым умом и с непосредственным пониманием всего гениального“ за века после выхода их издания, может быть, так и не нашлось.
В пьесе „Бесплодные усилия любви“ (IV, 3) В. Шекспир сказал: „Где виноваты все, виновных нет“. Поэтому, естественно, если все же были люди, понимавшие В. Шекспира, то это означает, что все остальные люди, читавшие произведения В. Шекспира, оказываются виноватыми в непонимании его. Но главное тут еще и в том, что уже века все люди оказываются виноватыми в том, что они сами не поняли того, что понял один В. Шекспир.
I
В надписи, сделанной Вольтером под портретом Г. Лейбница, есть такие слова:
Уроки мудрости давал он мудрецам,
Он был мудрее их — умел он сомневаться.
Из этих слов следует, что Вольтер, по крайней мере, был плохо знаком с творчеством В. Шекспира, а уж „Ричарда II“ точно никогда не читал. Впрочем, и все читавшие эту хронику, похоже, никогда не чувствовали и не думали о том, что последние слова короля Ричарда — это исповедь, мысли самого В. Шекспира.
Представим, что мой мозг с моей душой
В супружестве. От них родятся мысли,
Дающие дальнейшее потомство.
Вот племя, что живет в сем малом мире.
На племя, что живет в том, внешнем, мире,
Похоже удивительно оно:
Ведь мысли тоже вечно недовольны.
Так, мысли о божественном всегда
Сплетаются с сомненьями…
(V, 5, перевод М. Донского).
Как тут не вспомнить прекрасные слова Б. Пастернака из его „Замечаний к переводам из Шекспира“: „Для мыслителя и художника не существует последних положений, но все они предпоследние“. Правда, Б. Пастернак тоже не придал особого значения словам В. Шекспира из „Ричарда II“, хотя он, наверное, читал сонет 85, в котором В. Шекспир уже более чем откровенно сказал:
I think good thoughts, whilst other write good words…
Мне мысли по нутру, другим — слова…
(Перевод И. М. Ивановского (4) ).
То есть, опять же, отсюда видно, что Х. Холланд и издатели первого фолио не говорили того, чего не говорил сам В. Шекспир. А говорил он, как видно из сонета 85 и других сонетов, еще и о том, чем он отличается от других поэтов.
Само собой разумеется, мысли рождаются здоровыми только тогда, когда не только ум здоров, но и душа чиста и отзывчива. Один выдающийся политик по этому поводу говорил: „Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины“. И Фирдоуси написал в „Шах-наме“: „Не найти с незрячей душою благого пути“. Кстати, в следующей строке Фирдоуси написал: „Коль внемлющих нет — бесполезны слова“.
О том же, что творилось в его душе, В. Шекспир написал в сонете 66:
Измученный всем этим, смерть зову.
Как не устать от стольких трудных лет,
Когда везет пустому существу,
И самой чистой Вере веры нет,
И недостойным воздают почет,
И помыкают юной Красотой,
И Совершенство Скудостью слывет,
И Сила у Бессилья под пятой,
И рот Искусству зажимает Власть,
И Глупость надзирает за Умом,
И может Правда в простаки попасть,
И всюду Зло командует Добром.
Измученный, в могиле отдохну,
Но как любовь оставить мне одну.
Уже здесь можно отметить, что самим В. Шекспиром третья строка третьей строфы написана так: „And simple Truth miscalled Simplicity“. Вот ее дословный перевод: „И простая Истина обозвана Наивностью“. И из этого перевода видно, что, в общем-то, весь сонет написан только из-за одной этой строки. В ней отражен результат попыток В. Шекспира донести до людей понятую им истину. Поэтому лучше было бы в стихотворном переводе воспроизвести эту строку как можно точнее. Например, следующим образом: „И Истину простую отторгает страсть“. Дело тут еще и в том, что эта строка выделяет В. Шекспира из великого множества обличителей недостатков этого мира, существовавших и до него, и после него. Кроме того, в ней отражено явление, которое Г. Лейбниц описал такими словами: „Если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы так же спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам“.
Но, для очистки совести, можно все-таки привести пример необходимости прислушиваться к советам Х. Холланда и издателей первого фолио. К тому же, этот пример будет полезен и на будущее. В пятой сцене четвертого акта пьесы „Троил и Крессида“, в диалоге прощающихся влюбленных есть один интересный момент.
Cressida. My lord, will you be true?
Troilus. Who, I? Alas, it is my vice, my fault:
Whiles others fish with craft for great opinion,
I with great truth catch mere simplicity.
Крессида. Принц, вы будете верны?
Троил. Кто? Я? Увы, это мой порок, мой недостаток:
В то время, как другие умело выуживают великую славу,
Я с великой правдой ловлю всего лишь имя простака.
Рассуждениям по поводу такого хитрого ответа Троила на бесхитростный вопрос Крессиды можно посвятить целую главу. Впрочем, люди бывалые в ответе Троила могут увидеть только его естественное для мужчины желание увильнуть от прямого ответа на поставленный Крессидой вопрос. Но даже самые бывалые представители мужского пола вряд ли когда-нибудь в таких ситуациях догадывались сослаться на „великую правду“.
Возвращаясь к монологу в „Ричарде II“, следует отметить, что кроме того, что понимал Фирдоуси, В. Шекспир понимал и то, о чем замечательно написала А. Маринина в детективе „Реквием“: „Но всегда, когда человек в чем-то сомневается, он должен идти до конца и выяснить правду, иначе он не сможет сам себя уважать“. Потому и В. Шекспир написал в „Отелло“ (III, 3), что ему недостаточно только усомниться: „Я должен, …усомнясь — дознаться“. Впрочем, эти соображения мало у кого вызовут возражения, если только в эти соображения не внести небольшого уточнения. Сомневаться-то надо не только в чужих соображениях, но и в своих собственных. Именно на последнее обстоятельство указывает В. Шекспир, приводя в пьесе „Генрих V“ пословицу: „Дурак всегда стреляет быстро“. И именно опыт своих собственных сомнений по поводу своих собственных мыслей подытожил В. Шекспир в „Троиле и Крессиде“ (II, 2):
…сомненье ж —
То буй спасенья мудрых или лот
Глубин несчастья. (5)
Действительно, как правило, люди редко бывают несчастны, когда они сомневаются в соображениях, уме или действиях только других людей. Самые же невыносимые сомненья, безусловно, — это сомненья в своем уме. Они, конечно, не миновали В. Шекспира. Недаром в пьесе „Как вам это понравится“ (IV, 3) он говорит: „I do now remember a saying, „The fool doth think he is wise; but the wise man know himself to be a fool“. — Я вспоминаю пословицу: „Дурак думает, что он умен, но умный человек знает себя, когда он глуп“. То есть смысл слов В. Шекспира в чем-то точнее пословицы: „Every man has a fool in his sleeve“. У каждого человека в рукаве дурак. В „Троиле и Крессиде“ (II, 1) В. Шекспир уточняет: „…that fool knows not himself. — …этот дурак не знает самого себя“. Таким образом, В. Шекспир знает о чем он говорит, когда в этой же пьесе (II, 3) он говорит, что „глупость и невежество — общее проклятие человечества“.