София Каждан
Сибирячка
— Все, что в моих силах, Наташенька.
— Возможно, у вас найдется вакантное место на кухне или на раздаче? Мне нужно пристроить мою подругу, чтобы она не голодала.
Через неделю Цеховский позвонил Наталье и сказал, что ее просьбу может выполнить.
Светлана сначала не соглашалась на уговоры подруги, мотивируя это тем, что работая дворником, можно получить хоть какое, да жилье.
— Фиг тебе подсунут, а не жилье! Таких, как ты, в Москве — пруд пруди! В лучшем случае тебе подсунут комнату на двенадцать метров в каком-нибудь подвале, и будешь ты в ней всю оставшуюся жизнь гнить.
Под напором семьи Фельдманов Светлана все-таки сдалась. Теперь проблема с питанием отпала у нее сама собой. Хозяйка стала поласковей и даже Денису разрешала смотреть иногда мультфильмы.
* * *
Родив сына, Наташка очень располнела, поправившись на двадцать килограмм. Мальчик родился настоящий богатырь. Яков с матерью от счастья летали на крыльях.
— Мамочка, вы не будете против, если я вашего внука назову Левушкой?
Услышав эти слова, свекровь разрыдалась. Когда Наталью забрали из больницы, Циля Абрамовна взяла отпуск и никого не подпускала к малышу. Невестке она не разрешала ничего делать, только заставляла кушать.
Вслед за матерью отпуск взял Яков, чтобы помочь своей жене.
* * *
На день рождения Левушки, когда мальчику исполнился год, пришли Цеховские. Они были в растроенных чувствах. Более трех месяцев от Александра не было вестей.
— В числе убитых он не числится. Так мне сказали, — закурив и тяжело вздохнув, произнес Эдуард.
— Не убивайтесь вы так. Все будет хорошо. Возможно, письмо не дошло. Если бы что-нибудь случилось, кому-кому, а вам бы сообщили, — пытаясь успокоить родителей, сказала Циля Абрамовна.
— Дай бог, чтобы ваши слова оправдались, — ответила Татьяна.
Прошло еще несколько месяцев, но писем от сына так и не было. За эти месяцы Татьяна осунулась, заметно постарела. Как только Эдуард переступал порог квартиры, она начинала винить мужа в том, что он разрешил сыну служить в Афганистане.
— У нас теперь нет сына! Нет! Это ты отправил его на смерть! Ты, своими руками! — метаясь по квартире, в истерике кричала жена на мужа. — Лучше бы ты умер, а мой сыночек был бы жив! Сашенька, детка моя!
— Заткнись, идиотка! Он жив! Вот увидишь, он скоро вернется! — кричал на жену Эдуард.
— Ты хоть сам веришь в то, что говоришь?! — продолжая метаться по комнате и крича, спросила Татьяна.
Взяв стоящую на пианино небольшую хрустальную вазу, она со злостью швырнула ее о стенку. Осколки хрусталя разлетелись по комнате.
На следующий день Эдуард, купив бутылку „Столичной“, пришел вечером к Фельдманам в гости.
— Можно я у вас сегодня останусь ночевать? — прямо с порога спросил Цеховский.
— А Таня как на это посмотрит?
— Возможно, я подло поступаю по отношению к ней. Но я больше не могу находиться рядом с ней. Не выдержу. Мои нервы на пределе. Я ее вчера чуть не задушил.
Практически в одиночку выпив бутылку водки, Эдуард, взглянув на Якова, спросил:
— Можно, я у вас поживу несколько дней? Я на грани срыва. Моя жена упрекает меня в том, что я убил сына, разрешив ему служить в Афганистане.
Цеховский взял пустую бутылку „Столичной“ и, покрутив ее в руках, поставил под стол. Вынув из пачки сигарету, он вышел на балкон. За ним последовал Яков.
Гость сделал несколько затяжек. Затушил сигарету и обратился к Фельдману:
— Яшка, мое предчувствие никогда меня не подводило. Ни тогда, когда я Таньку у себя в квартире взял силой, ни сейчас. Моя Татьяна была мне хорошей женой. Мы с ней практически не ругались. Даже стыдно признаться тебе, как мужику, что с того момента, когда я женился, у меня не было ни одной другой женщины, — сказав это, он подошел к Якову, и, посмотрев ему в глаза, добавил, — Я знаю, мой сын жив! И скоро мы его увидим.
* * *
Когда Левушке исполнился годик, Циля Абрамовна ушла на пенсию, чтобы ребенка не сдавать в детский сад. Наталья вышла на работу. Еще до ее декретного отпуска Яков, через своих знакомых, устроил ее на торговую базу. Коллектив был в основном женский.
Коллеги считали, что Наташке очень повезло в жизни. Свекровь души не чаяла в своей невестке и любила ее, как дочь.
— Как это тебе, провинциалке, удалось охмурить такого красавца? — спросила ее как-то коллега по работе.
— Он в меня влюбился, как только увидел. Прохода не давал.
— А вы долго встречались?
— Нет. Он сказал, что если я с ним не пойду в ЗАГС, то он повесится. Я очень испугалась. Мне его стало жаль, и я согласилась стать его женой, — врала Наташка.
— О таком, как Яков Львович, любая баба по ночам мечтает, — не унималась собеседница. — В нем есть то, чего нет в других мужиках.
— А чего в других мужиках нет? — поинтересовалась она.
— Все то, что есть в твоем Якове.
— Ну, девчонки, хватит его расхваливать! Вы так и сглазить можете.
В этот вечер хозяин явился только в половине десятого вечера и навеселе.
— Это в честь чего ты такой веселый? По лотерейному билету за тридцать копеек машину выиграл? — полюбопытствовала жена.
— Ты, моя женушка, можешь меня поздравить! Ты свои стрелы направила в нужную цель. С сегодняшнего дня твой старый, больной еврей — заведующий отделением.
— Что за чушь ты несешь? Так я тебе и поверила. Лучше
— Я не ты, Булочка, всегда говорю правду.
— Прекрати обзывать меня Булочкой! — закричала Наталья на мужа.
— Все претензии к твоему отцу. Это он прозвал тебя так.
— Мне совсем неприятно, когда ты меня называешь Булочкой.
— Худей. Становись стройной. Тогда ты будешь Кипарисом.
— Не получится.
— Это почему же? — закатив глаза вверх, спросил муж.
— Потому, что ты скоро станешь отцом.
— Почему скоро? — удивленно спросил Яков. — Я уже и так отец.
— Я беременна.
— Что? Что ты сказала? — растерянно спросил он.
— У нас скоро будет второй ребенок, — спокойно ответила жена.
Фельдман был против второго ребенка. Наталья не раз заводила разговор на эту тему, но Яков и слушать не хотел. Натальины слова, что она вышла за него замуж, чтобы иметь московскую прописку, как ток, часто пронзали его тело.
„Всякое в жизни может случиться. Зачем же заводить детей, чтобы по свету бродила безотцовщина?“ — думал он.
— Булочка, ты уже москвичка. Зачем же тебе второй ребенок? — зло, глядя ей в глаза, спросил Яков.
Она, ничего не ответив, убежала в спальню.
Когда в комнату вошел Яков, жена лежала на кровати и плакала. Ему очень стало жаль Наталью, и он, наклонившись над ней, проговорил:
— Давай немного подождем. Это дело нехитрое. Левка еще совсем маленький.
Молодая мать, плача, приподнялась и, обняв мужа, сквозь слезы произнесла:
— Я тебя очень, очень люблю. Никогда не думала, что в собственного мужа можно так влюбиться.
— Я тебя тоже люблю, — вытирая слезы на ее щеках, произнес Фельдман.
— Я очень боюсь, что ты меня бросишь, потому что я очень толстая.
— Поэтому ты решила родить второго ребенка? — рассмеявшись, спросил Яков. От его звонкого смеха проснулся малыш. Отец, взяв сына на руки и прижав к себе, проговорил: „Сынок, наша мама еще совсем глупенькая, как школьница. Ни одного мужчину детьми не удержишь. Посмотри, мама, на нашего Левушку. Разве я могу его бросить? Или тебя, моя Булочка?! Ты у меня такая мягкая, такая тепленькая“.
— Идиот! — улыбнувшись, выкрикнула она.
Прошло несколько дней. Время уже было ближе к полуночи. Наталья с Яковом не могли заснуть. Они гадали, кто у них родится: мальчик или девочка. В этот момент раздался телефонный звонок, и Циля Абрамовна позвала сына к телефону.
— Наташка, — сказал Яков, — звонил Эдик. У них — большая радость. Сашка жив. Лежит в Ташкенте в госпитале. Попросил, чтобы я с ним вместе полетел.
— Что с ним?
— Не знаю. Сказал, завтра все расскажет.
* * *
Яков прилетел в Москву только на четвертые сутки, в субботу. Домой от Цеховских Фельдман пришел поздно вечером, когда Наталья и Светлана собирались уже ложиться спать.
— Это Яшка, — сказала Наталья, услышав звонок в дверь.
Увидев на пороге квартиры мужа, она испуганно спросила:
— Что с тобой?! На кого ты похож?
Поцеловав жену в щеку, он тихо попросил:
— Приготовь, пожалуйста, ванну… Опять лифт не работает… Еле поднялся на этаж… Нога — как не своя…
Выйдя из ванной комнаты, Яков подошел к сидящим на диване подружкам и нежно погладил по головке Дениса, который крепко спал, слегка посапывая.
— Что такое „счастье“? Что мы понимаем под этим словом? — спросил он, глядя на подруг и как будто сам себе отвечая, продолжил. — Потерял десятку — это горе. А кто ее нашел — тому счастье. Простоял час в очереди за колбасой, а тебе ее не хватило — это горе, а кому ее удалось взять, да еще без очереди… Достал красивые импортные туфли по большому блату — вот это счастье. А еще если твои туфли увидит вредная соседка и начнет завидовать черной завистью… О! Вот это счастье. Она же может от зависти и сдохнуть. Нет, мои дорогие девочки, — глядя на них, тяжело вздохнув, произнес он. — Счастье это тогда, когда человек здоров. Остальное все — настоящая ерунда.