Андрей Ратеев
Раб синей лампы
— Леночка! — Куглер вручил букет, прильнул к холеной ручке поцелуем. — Мы опаздываем, дивы в истерике, подтанцовка бьет копытами…
Мило чик-чирикая, Фимочка и Леночка, под ручку провальсировали по аллее, образованной стилизованными а-ля „Пушкин & Дантес“ фонарями на гнутых коромыслах, к расписным створкам парадного входа здания оперы…
* * *
Выйдя в буфетную во время последнего антракта, Куглер заказал коньячок. И, пока Лена нафуфыривала перышки в дамской комнате, Ефим, сидя за инкрустированным столиком с чистой, добросовестно отутюженной скатеркой, вкусно выкушав рюмку, не спеша посасывал ароматную дольку лимона. Приятное тепло дорогого алкоголя, звучавшие в ушах игривые мелодии, предвкушение ужина в дорогом ресторанчике в компании с милой, фантастически пахнущей Леночкой, чью притягательность многократно умножали распростертые над ней невидимые, но могущественные крылья семейного герба, все это настраивало Куглера на благосклонное, нежное, и щедрое.
Полузакрыв глаза, Ефим вспоминал всех тех, с кем ему пришлось столкнуться в жизни — всех этих пьяных хамов-пролетариев,
* * *
Внезапный, тяжелый хлопок по плечу мгновенно вернул Куглера в грубую реальность. Над Фиминым столиком навис грузный, в добротно слаженном из дорогого сукна костюме, модно стриженный, молодящийся господин. Ефим вскочил, подобострастно протянул моментально вспотевшую ладонь и, как мог, мило улыбнулся:
— Семен Феофанович, добрый вечер, жутко рад Вас видеть! — залопотал Фима. — Как вам опера? А супруга ваша? Довольна ли труппой?
— Помолчи, Кеглер. — резко оборвав Ефима, проигнорировав протянутую руку, Семен Феофанович тяжело опустился на изящный стул. — Присядь-ка.
Куглер быстро сел, прямой спиной и внимательным выражением лица подчеркивая крайнюю степень сосредоточенности…
* * *
Промакнув свеженапомаженные губы салфеточкой, Леночка защелкнула косметичку и, цокая по кафелю, направилась к выходу из дамской комнаты. Пройдя в буфет, она взглядом отыскала Фиму, легко и изящно вырулив между столиками, подсела к нему. Куглер вел себя странно — озирался по сторонам, стряхивал пепел дорогой сигареты куда попало, как-то криво и униженно улыбался ей.
— Что случилось, Фимочка? — озабоченно нахмурив шелковистые бровки, Леночка узкой ладошкой крепко обхватила левое запястье Ефима.
— Да так, ничего особенного. — Куглер рассеянно оглядывался. — Впрочем, если хочешь, я расскажу, только поедем отсюда куда-нибудь…
* * *
Через двадцать с небольшим минут, сидя в уютной полутьме кабачка „У Степана“, Фима и Лена, ожидая седло барашка в соусе „Каприз“, закусывали и потягивали легкое менгрельское. Леночка, изящно оттопырив мизинчик, с удовольствием целовалась с хрустальным бокалом, ловко накалывала мельхиоровой вилкой покорные компоненты салата, мило улыбалась, поглядывая то на Ефима, то на разудалого, в косоворотке и шароварах, молодца с курчавой рыжей бородой, выводящего рулады про „стержень“ и „за борт ее бросает“.
Фима, явно оживившись, судя по-всему раздумал делиться о случившемся в опере, но это было кстати — Леночка придерживалась правила как можно меньше вникать в какие-либо подробности чьей-либо, за исключением собственной, жизни. Нет, это не было равнодушием — Леночка так искренне и проникновенно сочувствовала чужим проблемам, что у собеседника рука не поднималась нагружать и без того готовое разорваться от жалости „трепетное сердечко“. Трудно сказать, откуда у дочки сугубо официальных родителей взялась такая артистическая жилка, хотя и глупо отрицать явную полезность подобного психологического приема для приложений в области общественных отношений. Как-бы там ни было — Леночка Блинович вызывала у неискушенных людей нежность и желание беззаветно ей служить.
Минут через пятнадцать подали чудно пахнущее седло. Нежное мясо, истекая соком, с успехом заменяло тусклую лампочку всемирно известного вивисектора — бурное слюноотделение помогало вкушавшим хорошо пищеварить, и активно способствовало растворению пищеводов наблюдателей из числа прислуги. Хищно вспыхнувшие при появлении чудесного блюда томные глазки Леночки, затуманиваясь в процессе насыщения, все более явственно излучали жажду повторения первородного греха. Фима, напротив, умиротворялся и начинал позевывать. Оставшиеся позади треволнения прожитого дня, предвкушение закономерно приближающейся развязки затянувшегося вечера, блаженной ухмылкой растягивало маслянившиеся губы.
Подраздел 3. Неотвратимость импликации
…гадко улыбаясь, развратной походкой
подойдя к покорно ожидающей участи
урне для голосования, избиратель опустил
в нее свой бюллетень…
— Доступ разрешен. Это ваш 347-й сеанс удаленной связи. Приятной работы. — мелодичный девичий голос, с едва заметной вокодерной интонацией, поприветствовал вновь подключившегося.
— Дура железная. — Быстро молотя по клавишам, Лопухов поддерживал аудио/кнопочный диалог с только-что обманутой системой. — Самая надежная! Практически неуязвимая! Броня кисельная… — информационные окошки, распахивающиеся менюшки, экранные кнопочки и пиктограммки — вся эта шелуха явно не поспевала за бурным клавиатурным потоком. Рекордная скорость ввода — результат многолетних тренировок по самостоятельно разработанной системе, и ранее — во времена официальных отношений с работодателями, и теперь, на вольных хлебах, позволяла Акиму в открытую манипулировать вверенным компьютером не опасаясь подглядываний из-за спины — наблюдатель, пытаюшийся уловить смысл действий Лопухова, устанавливая соответствие между нажатиями на кнопки клавиатуры и индицируемой реакцией железного мозжечка, быстро уставал кланяться, и, расслабившись, дожидался результатов и возможных комментариев виртуоза.
— Пожалуйста, подтвердите выполнение операции. — Далекая синтезированная девушка явно огорчилась — запрошенная привилегированная операция предполагала тотальное перемещение валютных остатков компании, поддерживающей ее жалкую электронную жизнь, на чужой, и потому заведомо неприятный счет. — Операция подтверждена… Транзакция завершена… Спасибо… До следующего сеанса… — Совершенно скиснув, издав прощальный всхлип, абсолютно неуязвимая система аккуратно терминировала соединение.
— Прощай, сиротка! — Лопухов ликовал. — Прощай, нищета! Здравствуй, достаток! — Быстро набрав номер, Кима назвал пароль, получил предполагаемый ответ, и, через несколько дрожащих от волнения минут ожидания, под диктовку сипло дышащего в трубку далекого инкогнито, записал адрес и дату встречи с „кассиром“.
* * *
Ефим суетливо рылся в ящиках антикварного, мореного дуба, с затянутой темно-зеленым сукном столешницей, трехтумбового чуда на резных, мощных лапах. Из-за полузатворенной, высокой двери доносился приглушенный шум воды — Леночка принимала душ. Куглер нервничал — лихорадочные поиски, необходимость завершения коих стремительно приближалась, не дали ничего — кабинет Игоря Валентиновича — официального папы Леночки, мрачный и необъятный, был обследован всего лишь на треть, но стол, о котором рассказывал в опере Семен Феофанович Египетский, был прощупан и осмотрен полностью. Закрыв последний тщательно проверенный ящик, Куглер, закусив нижнюю губу, тоскливо осмотрелся.
— Не успею. — Думал Фима. — Здесь и за неделю не управиться, разве что повезет и случайно наткнешься… А Египетский, идиот, — В столе ищи, Кеглер! — не наводил бы лучше, Тутанхамон разжиревший!
Ефим в последний раз окинул взглядом кабинет, плюхнулся в кресло и с досады шлепнул по морде бронзового льва, подпиравшего глобус-чернильницу старинного набора для письма, занимавшего без малого четверть огромного стола. Неожиданно, с мягким мелодичным звуком, из массивной подставки набора выдвинулся маленький ящичек. Куглер, волнуясь, дрожащими пальцами вынул из него небольшую, похожую на портсигар, плоскую коробочку. Нажав едва заметный полукруглый выступ, Ефим открыл ее. Плоский цветной экран внутри коробочки засиял, освещая крохотные клавиши, раздалось легкое жужжание — миниатюрный компьютер, очнувшись, принялся за дело.